В морозный день, стр. 7

Пришёл как-то к ним попросить старый сломанный хорей, [3] чтобы трубу почистить. Весной в ней много копоти собирается — тяга плохая. А как залез Аркашка на крышу, надел на голову каску бурильщика, так у него печка стала вышкой, хорей — буровой трубой, а мочалка на конце его — долотом турбобура, которым сверлят землю — породу. Опустил Аркашка хорей с мочалкой в трубу — туда-сюда чистит и подаёт команды Ундре, с кем-то разговаривает по «рации».

— База, я — Р-78. Как меня слышите? Приём.

— Понял вас, понял. Обрабатываю точку… Докладываю. Бурение идёт с ускорением. Сейчас долото турбобура прошивает древний слой наших предков…

Аркашка вытащил хорей и заглянул в трубу — хорошо ли прочистил, и тут же закашлялся. Из трубы неожиданно повалил дым. Видно, старики забыли про Аркашку и затопили печь. Да и Аркашка с хореем полдня до дома шёл. По дороге он обстукал все провода, прикладываясь к каждому столбу ухом — хорошо ли гудит и по-разному ли. И Ундре заставлял слушать. Потом они прыгали с хореем, кто дальше. Дым повалил так густо, что Аркашку не стало видно.

— Закрыть задвижки фонтанной арматуры, — приказал он. — Скважина газирует, грозит аварией. Остановить буровую. Подать глинистый раствор, — командовал Аркашка.

Глинистый раствор специально делают, чтобы не обвалилась скважина, предупредить аварию — ведь под землёй очень большое давление, для смазки. А также его нагнетают в скважину для удаления перемолотой буром породы.

Однако для чего нужна глина Аркашке? Ундре послушался — раз нужна, зачерпнул с завалинки оттаявшей земли и подал Аркашке ведро на верёвочке. Тот даже не моргнул глазом — высыпал всё в трубу и заткнул её ведром…

Через несколько минут хлопнули двери, с клубами дыма, чихая, кашляя, вывалились на улицу старики Роговы.

— Так и знала, опять вьюшку не открыл, — затараторила бабка Пелагея. — Я печь топлю, а он, видишь ли, вьюшку не удосужился открыть.

— Дык ведь я же тебе вьюшку эту даже в руки подал, на, мол, положи вниз… На стуле-то когда стоял…

— Дык, дык, старый глухарь, — передразнила деда Пелагея и вытряхнула из сарафана остатки дыма. Понюхала подол, чуть не заплакала:

— Весь шёлк прокоптился…

— С чем возишься, тем и пахнешь…

— Ну, погоди, старый пень, — бабка Пелагея стала угрожающе наступать, размахивая руками…

— База, я — Р-78, база, я — Р-78. Всё нормально, авария ликвидирована, — невозмутимо докладывал Аркашка, — выхожу на проектную глубину.

— Так это, смотри, вон, вон кто опять! — завизжал Сем Вань и слегка присел, как будто приготовился одним махом прыгнуть на крышу. — Я те спроектирую, Клин-Башка, уж я сегодня доберусь до твоей тыквы.

Аркашка победоносно ухмылялся, чувствуя себя в безопасности, размазывал по лицу сажу. Но когда Сем Вань приставил лестницу, Аркашка срочно передал на «базу»:

— Точку отработал. Шлите вертолёт.

Вертолёта не было, а Сем Вань уже тянулся схватить за штанину. Аркашка, не раздумывая, спрыгнул в огород, где сугроб ещё почти не тронули подтайки.

Ринулась помогать деду и бабка Пелагея — откуда лёгкость взялась. Калитка в огород была под сугробом — надобности не было за зиму её отгребать. Бабка смекнула, куда пытается унырнуть внук, и вскарабкалась на изгородь.

— Иди сюда, сюда, — подманивала она Аркашку, который кружил по огороду, как загнанный олень в корале.

— Иди сюда, паршивец, — блестели глаза у бабки Пелагеи от близкой расправы. — Уж выпрямлю я на твоей спине коромысло…

Вдруг жердь под бабкой хрустнула, и она неожиданно свалилась в сугроб. Деду теперь было не до Аркашки, он спешил на помощь своей Пелагее.

НАЗОВЕМ ЭТО МЕСТО «ГЕОЛОГ»

Никого не видно за окном. И рыбаки не возвращаются с Оби. Интересно, что попадёт им сегодня в сети? Ундре любит ездить с отцом на подлёдный лов. Эта рыбалка ещё интересней, чем летом. Прорубит отец пешнёй-ломом несколько лунок-майн, опустит в воду верёвку с грузиком, а к ней сетку привяжет, потом укрепит на колья — вот и готово. Но это просто сказать, а времени занимает такая рыбалка много. Да и не у всякого руки выдерживают на морозе, когда приходится вытаскивать из ледяной воды сети, проверять. Ундре научился согревать руки, надо только быстро ими похлопать себя по плечам, а потом опустить ладони в воду и снова похлопать. Зато какая радость, когда из майны высунется голова осетра или нельмы! Тут уж сам сразу согреешься.

А раньше Ундре совсем был глупый. Ещё до школы отец научил его ставить петли на куропаток. Пятилетний Ундре на лыжах плохо передвигался, поэтому и петли стояли совсем близко к чуму. Простоят ночь, смотришь — щука или налим попадётся. Откуда взялись? А отец шутил, будто рыба по земле ходит. Ундре этому верил, с радостью вытаскивал из петли рыбину, просил скорее сварить её. Дяди вернутся из стад, похвалят Ундре за уху.

Однажды отец принёс с мороза сеть и положил в корыто оттаять. До того Ундре сеть показалась праздничной и сладкой! Ячея сосульками топорщилась во все стороны и блестела, как слюда на новогодней ёлке. Как было не лизнуть такую сосульку! И никто не заметит! Отец стоял в обледеневшей малице и похож был на космонавта. Малица скрипела, и лёд лопался на изгибах. Суетилась около печи мать. Ундре больше из любопытства лизнул мороженую сеть — и язык прилип. Что тут началось! Все растерялись, глядя на кричащего Ундре. Самой догадливой оказалась мать. Она схватила ковш с водой и плеснула на сеть, потом этим же ковшом треснула по голове отца — почему он сеть не прикрыл рогожей. Язык отлип, но казался деревянным. Ундре тогда досыта наплакался: и от боли, и от того, что он поймал в куропачью петлю большую щуку, а теперь без него едят уху, и потому, что все едят уху, а у него язык чужой… Как давно это было.

Хорошо, если бы сегодня приехал отец, которого отправили с поисковым звеном далеко от дома. Может, спросить аньки? Но Ундре не решается этого сделать, он вслушивается в напевные слова матери.

— Тёплые будут пимы-кисы у Ундре, кисы из белых оленьих лап. Закроют они всю ногу — негде снегу пролезть. Лёгкие будут кисы у Ундре, с красивым узором, с красными тесёмками, — так шьёт и приговаривает мать.

Лоскуток к лоскутку, белый с чёрным — и на кисах появляются оленьи рожки, на вид все одинаковые. Очень умелые руки у матери, быстрым горностаем то здесь, то там поблёскивает напёрсток. Слышно, как прокалывает она шкуру иглой, как шуршит жила. Даже в морозный день матери некогда отдохнуть. Ундре с рождения не помнит, когда она ложится спать и когда встаёт. В тундре целыми сутками топила в чуме печь. Потом, когда Ундре пошёл в школу, переехали в посёлок Кушеват. Отец стал только рыбалкой заниматься, а мать работает на звероферме.

Каждый день она проходит от одной клетки к другой, где живут зверьки, раздаёт корм голубым песцам. Этот очень злым стал, грызёт проволоку — ему еды чуть-чуть побольше надо. Другой разленился, даже отвернулся — ну что ж, подожди. Зверёк не должен быть жирным, а то шкурка у него будет не такая пушистая. Каждому песцу заглянет в глаза. Один грустит — его развеселить надо, иначе от тоски по свободе он может погибнуть, другого — показать ветеринарному врачу. Домой приходит мать, помогает, как и другие женщины, шить для геологов тёплую одежду из оленьего меха. Такая трудная и радостная работа у матери.

Ундре прислонился лбом к оконной раме, задумался. Сейчас он во всём разбирается. Ему поручают даже в конторе расписываться вместо дедушки Валякси. Дедушка не расписывается буквами, а ставит тангу. Даже не ставит, а рисует её. Она походит на кораль-изгородь, куда загоняют оленей, с боковыми чёрточками и крестиками. Рисует старательно, даже пот на лбу выступает, долго думает над каждой чёрточкой. А куда проще расписаться.

Перед тем как нарисовать тангу, Валякси причешется, острым ножом лицо побреет, вытащит из старого деревянного сундука костюм.