Похождения авантюриста Гуго фон Хабенихта, стр. 39

Шах Аллум на глазах всей армии обнял бегуму и дал ей почетный титул: «дочь моя возлюбленная». Потом не замедлил объявить своим военачальникам, что лишь этой отважной женщине он обязан всем: своим освобождением, равно как освобождением шести принцев и общей победой. Застенчиво зардевшись, бегума ответствовала на сию торжественную речь:

— Не я одна заслуживаю похвалы, награду заслужил мой офицер, командующий батареей. — И представила меня императору.

Шах Аллум возгласил:

— Будь сама ему наградой.

Самолично подвел ко мне красавицу невесту, обручил нас собственным кольцом и назначил меня сорегентом провинции Сердана. Теперь я именовался «магараджа Конг» и стал не вице-лейтенантом, а вице-королем.

(— Именно так все и произошло, от слова до слова? — изумился советник.)

Можно прочесть в дворцовой хронике Дели, там еще больше сказано.

(— Отложим на завтрашнее утро, — решил князь. — На сегодня более чем достаточно: сын кожевника из Андернаха взошел на королевский трон провинции Сердана в стране Сехарумпоре. Можно ли требовать больше за один день?)

Идолопоклонство

На следующий день обвиняемый продолжил признание.

— Все сложилось великолепно. Мне досталась богатая провинция с доходом в двадцать лак-рупий, [49] женщина редкой красоты: в сравнении с ее глазами бледнели драгоценные камни. Но была маленькая заминка: что делать с другой супругой? Вопрос, в сущности, религиозного плана. Я честно обо всем рассказал бегуме Сумро.

(— Чего не понимаю, того не понимаю, — усмехнулся советник. — Зачем тебе понадобилась честность? Ты столько раз лгал, и все сходило отлично. Одним обманом больше, одним обманом меньше — какая разница!)

Не забудьте, ваша милость, что на похоронах отца я дал обет впредь вести жизнь богоугодную и не осквернять уст лживыми словами. Согнутый кольцом гвоздь из гробовой доски постоянно давил палец, напоминая о данном мною зароке.

Я счел необходимым признаться бегуме: у меня есть законная жена в Голландии, с которой я сочетался церковным браком, более того, есть надежда по возвращении застать ее уже с младенцем, а стало быть, оставить их я не могу.

Бегума отнюдь не возмутилась откровенным словом, напротив, искренне похвалила меня.

— Кто хранит верность дальнему, тот и ближнему ее сохранит. Препятствие велико, но преодолимо. Нас разделяет только религия. Ее можно поменять. В католичестве при первой живой жене вторую брать нельзя: двоеженство есть грех. Религия Брахмы запрещает мне, женщине, взойти на трон, запрещает также вдове выходить замуж. Но существует и третья религия, верование шиваитов — у нас ее исповедуют чангамы, которые признают единственно бога Шиву, чей символ — лингу — они привязывают к запястью. Шиваиты, в отличие от брахманов, верят в ценность всех людей и не считают женщину тварью бездушной: для них, как и для христиан, каждый человек равен пред богом. У шиваитов мужчине разрешено иметь нескольких жен, даже иноземок, и кушать пищу вместе с женщиной, если за столом произносят благословение их пророка Басавы. Если мы перейдем в эту веру, ты сможешь, сохранив прежние супружеские узы, взять меня в жены. Уважение и любовь остаются, хоть и разделенные, неприкосновенными.

Я взвесил «за» и «против». Судьба всей страны зависела от моего решения. С одной стороны, население, ждущее справедливого правителя, годовой доход в полтора миллиона талеров, благородная дама — страстная, молодая, готовая ради меня на любые жертвы, сказочно-прекрасная, чьи сладостные уста предвещают все наслажденья рая… С другой стороны — папа римский, святой Петр со своими ключами… Что бы вы, милостивые господа, решили и выбрали на моем месте?

(— Оставь нас в покое, бестия хитроумная! — закричал возмущенный князь. — И не взывай к нашему состраданию. Понятно, каждый поступил бы аналогично. Я думаю, даже господину советнику приятней целовать красивую бабенку, нежели папскую туфлю, тем более где-то за тридевять земель, в провинции Сердана страны Сехарумпоры. Ты превратился в идолопоклонника? Иначе ты и не мог поступить. Такое дело подведомственно суду мира потустороннего, там излагай свои доводы. Вычеркнуть сей пункт из списка преступлений!

Даже и советник растерялся. Сперва сосредоточенно сморщил физиономию, потом развел углы рта в улыбку, по примеру остальных судей, и волей-неволей освободил преступника от капитального греха идолопоклонства.)

— Что касается бигамии, сиречь двоеженства, прошу вас, господа, учесть следующее: судьба забросила меня в совершенно другой мир, с другими жизненными законами. Представьте: даже небо Индии не имеет ничего общего с нашим. Голландское солнце сошло бы там в лучшем случае за луну. Там от раскаленных солнечных лучей вскипает кровь и мозги плавятся. Тяжелое и влажное пространство трансформирует деревья, города и людей в фантасмагории лихорадочных снов. В небесах всплывает тройное солнце и огненные кресты, фата-моргана обманывает глаза миражами опрокинутых городов; иногда вдруг наступает затмение, отнимая у природы многоцветье; все-все: леса, дома, люди — приобретают оттенок охры, словно мир погружается в смерть… А когда начинается дождь, он и на дождь-то не похож, это потоп, искрящиеся огненные потоки. Другой день тучи разверзаются дождем цвета крови, и окрестности светятся пурпуром; в последующие жаркие дни, когда крестьяне бегут по улице (представители высших каст, понятно, сидят дома в жару), от крестьянских ног взметается в солнечном полыхании красная пыль — словно мчатся грешники в пламенах ада.

А земля, плодоносная земля, где растения наших голландских оранжерей произрастают в первобытных лесах, а выхоленные в горшках цветы образуют непроходимую чащу, — приют там тиграм! Невиданные травы и деревья дышат амброй в тропическом солнце, сотни разнообразных плодов созревают во все времена года — понятно, отчего здешняя человеческая раса, что превосходит население целой Европы, живет исключительно растительной пищей, ибо мясо запрещено ритуалом. Одна только пальма борассу дает масло, вино, мед, сахар; другие пальмы дарят муку, молоко — бесплатно, есть даже дерево, на котором растет хлеб, булки с человеческую голову величиной: в сыром виде они напоминают по вкусу зрелые и сладкие фрукты, в печеном — хлеб наших широт.

(— Может, хватит, наконец! — взорвался советник. — Все, что ты плел до сих пор, еще куда ни шло. Готовые булки, говоришь, растут на дереве, надо только сорвать да отправить в пекарню. Это же, это же…)

Если ваша милость мне не верит, очень прискорбно для вашей милости. Вам придется послать депутацию в Индию, дабы основательно убедиться в моей правоте. Коли хоть единственное сведение будет неверным, считайте и все остальное ложью.

(— Очень благодарны за бесподобный совет! Пошлем специальную комиссию на край света и на время кругосветного путешествия отложим твое колесование. Нет уж, лучше поверить всем твоим россказням и пусть себе на деревьях растут живые звери и висят на ветках, как у нас груши.)

Совершенная правда! Водятся там большие белки, вернее сказать, маленькие собаки с крыльями. Они вполне умеют летать, а ночью висят, уцепившись задними лапами за ветку, наподобие наших тыкв, привязанных стеблем за сук.

(— Ну, что я говорил, — ядовито засмеялся советник. — Летающие собаки висят на деревьях и спят! Дальше, дальше говори, мошенник. Для чего же еще собрался высокий суд, если не слушать всю эту белиберду? Мне, впрочем, и самому любопытно, каким образом булки на деревьях да летающие собаки снимут с тебя обвинение в двоеженстве и цареубийстве?)

Я к тому и веду. Индия, тропики, дикая природа магнетически влияет на человеческий характер: религия и обряды коренных жителей, своеобразие жизни и быта так или иначе изменяют привычки и взгляды чужеземцев. Народ удивительный необычайно; одни ходят нагишом, другие чуть не сгибаются под тяжестью великолепных облачений. Нигде более не встретишь такую диковинную смесь безобразия с высоким идеалом красоты, героизма и трусости, вольности, как у птиц, и рабства, как у монахов, блаженной райской нищеты и достойных восхищения монументов. Города в роскоши и величии превосходят европейские метрополии. Храмы, высеченные в скалах искусной рукой, образуют архитектурные громады с десятью тысячами колонн и алтарями для бесчисленных идолов, а приютам человеческим и бобры не позавидуют. Эти люди служат и приносят жертвы тысячам божеств, но ни одно божество им не помогает. Люди столь кроткого нрава, что почитают грехом нанести вред какому-либо животному, хотя их самих тигры раздирают, носороги топчут, кусают ядовитые змеи и насекомые; при сем они спокойно предают огню и мечу соседние селенья. Власть имущий, чувствуя себя оскверненным прикосновением человека другой касты, в полном праве отрубить несчастному руку, и последний полагает такой поступок совершенно естественным. Вдова восходит на костер, где сжигают умершего супруга; если вдова уклоняется от этой чести и вступает во второй брак, — ее считают женщиной подлой и презренной. Больного кладут на берег реки и объявляют мертвецом; если он неожиданно выздоровеет — ему нет места среди живых, он вынужден искать себе подобных, кои образуют особое скопище — народ «мертвых». В суевериях и легендах индусов абсолютно теряются любые европейские уставы и кодексы. У них свои удивительные понятия о добродетелях и пороках, соответственно которым оценивается человеческое поведение.