Золотая месть, стр. 60

Сэмми нашел девушку возле «Лады». Она провела тыльной стороной ладони по лицу, чтобы утереть пот, и на лице осталась полоса черной смазки, которая еще сильнее подчеркивала голубизну ее глаз. У нее были широкие скулы, короткий курносый нос и полные губы. В ее лице была свежесть, которая так гармонично сочеталась со всем окружающим – солнечными лучами, пробивающимися через ветви деревьев, гудением пчел и запахом травы. «Она не похожа на отца, – подумал Сэмми. – Это новая Россия. Улыбка украсила бы ее».

– Ну как, не получается? – спросил он.

– Тут не хватает какой-то детали, – ответила девушка.

Сэмми вспомнил свои мальчишеские годы, когда он разбирал всякие механизмы, и всегда это заканчивалось тем, что либо чего-то не хватало, либо, наоборот, обнаруживалась лишняя деталь. Он вынул из бумажника и отсчитал двадцать долларовых бумажек.

– Я тут повожусь, а вы расплатитесь с такси, – сказал он. – О плате я договорился, включая простой. И не говорите мне, что это слишком много. Такси всегда слишком дороги – по всему миру. Одно из извечных правил – вроде закона движения планет или смены прилива и отлива, или того, что ваши родители становятся глупыми, как только вам исполняется десять лет.

Он нашел деталь в траве, разобрал и снова собрал карбюратор и отрегулировал жиклеры и опережение зажигания. Умению ремонтировать «Ладу» он выучился в Отделе – во время «холодной» войны это была единственная машина, которую мог украсть тайный агент в пределах советской зоны. Теперь здесь можно было найти «Мерседесы» и БМВ, принадлежащие различным криминальным группировкам.

Дочь доктора вернулась и теперь наблюдала за ним. Вероятно, он выглядел подавленным, потому что она вдруг сказала:

– Если хотите покончить с собой, делайте это где-нибудь в другом месте.

– Я как-то не задумывался об этом, – засмеялся он.

Сэмми умылся в рукомойнике на кухне и вернулся в кабинет. Доктор налил себе еще виски, вытер губы платком и улыбнулся кривой улыбкой. Затем поднял стакан:

– За смелого мистера Самуэльсона. Нет, совсем не невинного – среди нас нет невинных. Однако дело в степени виновности – я, например, ни разу не нажал курок и не прописал больному лекарство, которое не отвечало бы профессиональным требованиям. – Он отхлебнул и покрутил стакан. – Превосходное виски, поистине исключительное. Они говорили вам, мистер Самуэльсон, – те, кто направил вас ко мне на консультацию, что я никогда не делал грязной работы?

Доктор был слишком умен и слишком хорошо разбирался в людях, чтобы ожидать прощения или выражения симпатии. Он сразу же поправился, возможно из-за того, что его могла слышать из-за двери дочь.

– Нет, мистер Самуэльсон, среди нас нет невиновных. Ну а что же вы? Вылетели из кокона и превратились в странствующего рыцаря? Или просто в бабочку, порхающую по свету? – Он снова пригубил виски, всего несколько капель, пытливо глядя на Сэмми поверх края стакана. – О, да, я еще могу быть жестоким – это все осталось при мне. И мой опыт, разумеется. Так как же – вы странствующий рыцарь или бабочка? И есть ли здесь разница, мистер Самуэльсон? Но я совсем забыл, что вы пришли ко мне за клиническим заключением о состоянии молодой леди, а совсем не о вашем собственном здоровье.

Рассмотрим вначале состояние женщины, изнасилованной в Боснии. Представьте ее унижение, когда она смотрит телевизор и каждый вечер видит людей, которые возвели насилие в ранг политики, приобретающей силу и законность благодаря телевизионным интервьюерам и дипломатам, ведущим переговоры в Женеве.

Ваш случай очень похож на этот. Молодая женщина пережила страшное унижение – ее насиловали даже не ради удовольствия, не ради политических целей, делая из этого театральное представление. И вы, мистер Самуэльсон, независимо от того, какую роль вы в этом играли, – были одним из зрителей. Бабочка должна улететь прочь или же странствующий рыцарь должен ускакать в степь. Да, мистер Самуэльсон, завершайте то, что вы обязаны сделать, и уходите из ее жизни.

Он сделал перерыв, наполнил свой стакан и погрузился в раздумье. Комар запищал и полетел к окну. Сэмми видел, как он сел на занавеску. На веранде раздались шаги, и девушка потащила складное кресло на солнце. Сэмми позавидовал ее молодости и тому, что она никак не замешана в прошлых делах.

Доктор постучал длинным костлявым пальцем по ручке своего кресла, чтобы отвлечь внимание Сэмми от внешнего мира – мира солнечных лучей и летних ароматов. Мысли доктора пришли в порядок. Он выпрямился в кресле, откинулся назад и заговорил, глядя в упор на своего гостя. Он говорил быстро, но четко:

– Мои наблюдения как психолога-клинициста привели меня к убеждению, мистер Самуэльсон, что единственный способ освобождения человека, подвергшегося унижению, состоит в публичном унижении тех, кто его мучил. Для такой травмы нет сроков ограничения, мистер Самуэльсон, так что нет смысла говорить: «Но ведь это было так давно…»

Все эти Галтьери, Стресснеры, Пиночеты и им подобные у нас, ну, разумеется, и я, среди многих миллионов других; старики, скрывающиеся в джунглях, в монастырях, – все они должны быть привлечены – не к суду, а выставлены на всеобщее обозрение. Да, вначале к позорному столбу, а не к наказанию, – а потом? Два ока за одно, мистер Самуэльсон. Это единственный способ лечения.

И, неожиданно вскочив с кресла, он выбежал в сад и скрылся среди деревьев. Сэмми вышел за ним на крыльцо, и дочь Игнатьева удивленно спросила:

– Что вы ему сделали?

– Он сказал правду, и это взволновало его, – ответил Сэмми. – Вы знаете, я, пожалуй, не останусь на ночь. Лучше отвезите меня в Москву – машина у вас теперь в порядке.

Глава 26

Расположенный в двадцати пяти километрах от лондонского Уэст-Энда, Ричмонд-парк занимал примерно 1200 гектаров площади королевских земельных угодий с раскинувшимися там и сям купами дубов. Раньше здесь росли и вязы, но их загубили голландские жуки. В парке обитало около пятисот оленей. В субботу выдалось прекрасное летнее утро, о котором так тоскуют уехавшие из Англии британцы, когда у них возникают трудности на работе.

Чарльз Бенсон занимался бегом по пересеченной местности в колледже и в университете, и Сэмми Самуэльсону пришлось попотеть, чтобы не упустить его из виду. Бенсон свернул в дубовую рощу в районе площадки для поло. Он задержался среди деревьев, чтобы зашнуровать кроссовки, и при этом оставил в корнях большого дуба тоненький сверток папиросной бумаги. В этих бумагах было написано имя: «Джордж Росс» и даны краткие сведения о его карьере и привычках.

Джордж Росс тридцать лет служил в том отделе военной разведки, который ведал внутренней безопасностью. В области коммерции его должность назвали бы просто клерком по досье. Но к некоторым досье имели доступ только высшие административные чины. Он числился начальником архива, и эта должность давала право рано уйти в отставку с пенсией, равной пенсии армейского полковника.

Тогда он, при поддержке и с одобрения отдела, перешел па работу в одну из крупных служб безопасности в частном секторе. Это оказалось удобно для его прежних клиентов, которые, с окончанием «холодной» войны, страдали от сокращения фондов и охотно поощряли внешние источники информации.

Вскоре Джордж Росс расширил свои связи, включив туда другие ветви службы разведки и вооруженных сил, и стал торговать секретными сведениями, продавая их своим частным клиентам и получая взамен финансовую информацию, необходимую его старым хозяевам и сохранившимся у него друзьям по «холодной» войне в Лэнгли.

Он получал значительные финансовые вознаграждения и теперь купался в роскоши – заказывал костюмы и сигары, имел квартиру в Лондоне и загородный дом. Он записался в Королевский автоклуб – не столь уж престижный в социальном отношении, но зато гораздо более богатый, чем такие излюбленные аристократами места, как Уайте, Будлс или Хант.

Росс предпочитал проводить уик-энд в Лондоне: официанты более любезны, и так приятно ездить на «Даймлере» по пустынным улицам. Обычно в воскресный вечер он обедал и играл в бридж в своем клубе.