Странник играет под сурдинку, стр. 25

Капитан намекнул Нильсу, что он не прочь либо уступить кому-нибудь право на рубку леса, либо запро дать весь лес на корню. Нильс истолковал это таким образом, что капитан не желает приглашать на работу в имение посторонних. Должно быть, у капитана с фру опять начались нелады.

Мы продолжали копать картофель, большую часть уже выкопали, теперь можно было немножко перевести дух. Но дел по-прежнему оставалось очень много – запаздывали с осенней пахотой, и теперь уже мы вдвоем – Ларс Фалькенберг и я – распахивали поле и луговину.

Нильс просто удивительный человек, ему стало так неуютно в Эвребё, что он хотел было взять расчет. Удержал его стыд – как бы не подумали, что он бросает работу, с которой не может справиться. У Нильса были довольно четкие представления о чести, унасле дованные от множества поколений. Не пристало кресть янскому сыну вести себя как последнему батраку. К тому же Нильс недостаточно долго здесь проработал; когда он нанимался в Эвребё, хозяйство было совсем запущено, понадобилось бы немало лет, чтобы вновь его поднять. Только нынче, когда в распоряжении Ниль са оказалось больше рабочих рук, он сумел наконец сдвинуть дело с места. Только нынче он впервые смог увидеть добрые плоды своих усилий, – какие уродились хлеба, какая густая пшеница! Сам капитан впервые за много лет порадовался на щедрый урожай. Будет что продать нынешней осенью.

Вот поразмыслишь, так и выходит, что Нильс просто сглупил бы, покинув сейчас Эвребё. Ему только позарез нужно было побывать дома, – Нильс родом из северной части прихода, – и для этого он взял два свободных дня, когда мы уже выкопали весь картофель. Должно быть, у него какое-нибудь неотложное дело, может, он хочет встретиться со своей невестой, – думали мы все. Через два дня Нильс вернулся такой же бодрый и расторопный, как всегда, и с жаром взялся за ра боту.

Однажды мы сидели на кухне за обедом и увидели, как фру в ужасном волнении выскочила из дома и побежала куда-то, не разбирая дороги. Следом показался капитан. Он кричал: «Ловиса, Ловиса, постой, куда же ты?» А фру отвечала только: «Оставь меня!»

Мы переглянулись. Рагнхильд встала из-за стола, собираясь бежать за фру.

– Ты права, – сказал Нильс с обычным своим спо койствием. – Но сперва зайди в дом и посмотри, убрала ли она фотографии.

– Стоят как стояли, – ответила Рагнхильд и вышла. Мы слышали, как во дворе капитан сказал ей:

– Пригляди за барыней, Рагнхильд. Никто из нас не хотел бросить фру на произвол судьбы. Все о ней заботились.

Мы вернулись в поле. Нильс сказал мне:

– Ей надо бы убрать фотографии. С ее стороны даже некрасиво, что она оставила их на видном месте. Это большая промашка.

А, что ты в этом смыслишь, п одум a лось мне. Вот я – так уж точно разбираюсь в людях, я много пона смотрелся за годы странствий. И я решил устроить Нильсу небольшое испытание, проверить, не зря ли он важничает.

– Странно, что капитан сам давным-давно не убрал и не сжег эти фотографии, – говорю я.

– Ничуть, – отвечает Нильс. – На его месте я бы тоже этого не сделал.

– Почему?

– Да потому, что не мне, а ей надлежит это сделать.

Мы помолчали немного, потом Нильс добавил еще несколько слов. Эти слова разом доказали мне, каким глубоким и безошибочным чутьем обладает Нильс.

– Бедная фру! – сказал он. – Должно быть, она так и не может оправиться после своего проступка, должно быть, в ней что-то надломилось. Другого объ яснения я не вижу. Есть люди, которые, оступившись, могут подняться и спокойно шагать дальше по жизни, разве что синяков насажают, а есть другие, которые так и не могут встать.

– Если судить по ее виду, она отнеслась ко всему, довольно легко, – продолжаю я испытывать Нильса.

– Откуда нам знать? А по-моему, она все время была сама не своя. Конечно, она продолжает жить, но мне кажется, в ней нет внутренней гармонии. Я не силен по этой части, но я имею в виду именно гармонию. Понимаешь, она может есть, и спать, и улыбаться, и все же… Я вот только что проводил такую же в по следний путь, – ответил мне Нильс.

Куда девался мой ум и моя выдержка? Глупый и пристыженный, я только и мог спросить:

– Ах, вот как? И она умерла?

– Да. Она хотела умереть. – И неожиданно прика зал: – Ну что ж, идите с Ларсом пахать. Вам уже не много осталось.

И он ушел своей дорогой, а я своей.

Я думаю: возможно, он говорил о своей сестре, воз можно, он отпрашивался на ее похороны. Боже милости вый, поистине есть люди, которые не могут с этим спра виться, это потрясает самую их основу, это – как ре волюция. Все зависит от того, насколько они загрубели. Насажают синяков, – сказал Нильс. И внезапная мысль заставляет меня остановиться: а вдруг это была не его сестра, а его возлюбленная?

По странной ассоциации я вспоминаю про свое белье. Я решаю послать за ним батрачонка.

Настал вечер.

Ко мне пришла Рагнхильд и попросила меня не ло житься, уж очень у господ неспокойно. Рагнхильд была ужасно взволнована, надвигающаяся темнота ее пугала, и она не могла найти места более надежного, чем у меня на коленях. Она и всегда была такова – стоило ей разволноваться, и она становилась робкой и нежной, робкой и нежной.

– А ничего, что ты здесь? Ты оставила кого-нибудь вместо себя на кухне?

– Да, стряпуха услышит, если позвонят.

– Ты знаешь, – вдруг заявляет она, – я на стороне капитана. И всегда была на его стороне.

– Только потому, что он мужчина.

– Вздор.

– А тебе следует быть на стороне фру.

– Ты говоришь это только потому, что она женщи на, – ехидничает Рагнхильд. – Но ты не знаешь всего того, что знаю я. Фру ужасно себя ведет. Мы, видишь ли, о ней не заботимся, нам плевать, хоть она умри у нас на глазах. Ну, ты слышал когда-нибудь такое? А я-то, дура, бегаю за ней. Это ж надо так скверно себя вести!

– Не хочу ничего знать, – говорю я.

– Думаешь, я подслушивала? Да ты просто спятил. Они разговаривали при мне.

– Раз так, подождем, пока ты немножко успокоишь ся, а потом спустимся к Нильсу.

Такой робкой и нежной была Рагнхильд в этот вечер, что в благодарность за добрые слова обвила мою шею руками. Нет, все-таки она необыкновенная девушка.

И мы пошли к Нильсу.

Я сказал:

– Рагнхильд считает, что кому-то из нас не следует ложиться.

– Да, худо там, очень худо, – начала Рагнхильд. – Хуже и не придумаешь. Капитан совсем забыл про сон. Она любит капитана, он ее тоже, а все идет вкривь и вкось! Сегодня, когда она выскочила из дому, капитан во дворе сказал мне: «Пригляди за барыней, Рагнхильд». Я и пошла за ней. Она стояла у обочины, притаясь за деревом, и плакала и улыбнулась мне сквозь слезы. Я хотела увести ее в дом, а она тут сказала, что мы о ней не заботимся, что никому нет до нее дела. «Капитан послал меня за вами, фру», – говорю я. «Это правда? Сейчас? – не поверила она. – Сейчас послал?» – «Да», – отвечаю я. «Подожди меня немножко, – велела фру. И стоит и стоит. – Возьми эти мерзкие книги, что лежат у меня в комнате, и сожги их, хотя нет, я сама это сделаю, но после ужина ты мне будешь нужна. Как только я позвоню, немедленно поднимайся ко мне». – «Слушаюсь», – говорю я. Тут мне удалось ее увести.

– Вы только подумайте, оказывается, наша фру бе ременна, – вдруг говорит Рагнхильд.

Мы глядим друг на друга. Черты Нильса вдруг ста новятся расплывчатыми, он словно увядает, и глаза у него делаются сонные. Почему он принял слова Рагнхильд так близко к сердцу? Чтобы хоть что-то сказать, я говорю:

– А фру сама сказала, что позвонит?

– Да, и она позвонила. Ей хотелось поговорить с ка питаном, но она боялась одна и надумала, чтобы я была при этом. «Поди зажги свет и собери все пуговицы, ко торые я разроняла». А потом она позвала капитана. Я зажгла свет и начала собирать пуговицы, а пуговиц было множество, и самых разных. Пришел капитан. Фру сразу ему говорит: «Я хотела тебе сказать, что с твоей стороны было очень мило послать за мной Рагнхильд. Бог благословит тебя за это». – «Да, – говорит он, а сам улыбается, – уж очень ты была взволнована, мой друг». – «Правда, я была взволнована, но это пройдет. Беда в том, что у меня нет дочери, которую я могу вырастить по-настоящему хорошим человеком. Моя-то песенка уже спета». Капитан опустился на стул. «Ну да», – сказал он. – «Ты говоришь: ну да? В книгах так и сказано, вот они, эти проклятые книги, возьми их, Рагнхильд, и со жги. Хотя нет, я сама изорву их на мелкие кусочки и сама сожгу». И принялась рвать книги и швырять страницы в огонь. «Ловиса, – сказал капитан, – не надо так волноваться». – «Монастырь – вот что там было на писано. Но в монастырь меня не пустят. Значит, моя пе сенка спета. Ты думаешь, что я смеюсь, когда смеюсь, а мне вовсе не до смеха…» – «А как твои зубы, про шли?» – спросил капитан. «Ты ведь и сам знаешь, что зубы тут ни при чем». – «Нет, не знаю». – «В самом де ле не знаешь?» – «Не знаю». – «Боже правый, да не ужели ты до сих пор не понял, что со мной? – Капитан взглянул на нее и не ответил. – Да ведь я… ты сказал, что у меня еще может быть дочь, разве ты забыл?..» Тут я тоже взглянула на капитана.