Бегство в ад, стр. 31
На этот раз свет не бил прямо в глаза – лишь слабое красное свечение появилось в темноте, к которой он так привык. Через несколько секунд он понял, что охранник держал пальцы на фонаре, закрывая почти полностью стекло, и его охватило волнение.
Охранник что-то произнес и чуть увеличил луч света, струившийся сквозь пальцы. Кул моргнул. Затем стражник грубо вытолкнул его в коридор, и он споткнулся. Кул старался подавить вспыхнувшую надежду, но слишком трудно было ей сопротивляться. Его ждала свобода; Тиссон наконец что-то сделал.
Охранник вел его по коридору, вниз по лестнице с каменными ступенями, через комнату охраны, опять вниз по другому коридору, вверх по другой лестнице и наконец втолкнул в комнату, где наконец-то было окно. От неподвижности Кул изрядно ослабел, сейчас он совершенно изнемог, задыхался и неуверенно покачивался на ногах. Его внимание привлекло окно. Его закрывала тяжелая решетка, и он не видел ничего, кроме мрака ночи.
– Сеньор Кул, – окликнул мужской голос.
Кул покосился на жирного коротышку с лицом херувима, восседавшего за огромным причудливым столом в стиле барокко. Судя по трем звездочкам на каждом погоне его белого кителя, Кул наконец оказался лицом к лицу с начальником или комендантом этой проклятой темницы. Лицо мужчины было круглым и гладким, почти юным, хотя толстый животик и заботливо напомаженные усы доказывали, что ему лет сорок. Он расплылся в широкой великодушной улыбке; коротенькая пухлая ручка, которой он жестикулировал, была белой и тщательно ухоженной, и очень походила на аккуратный ломоть сала.
– Сеньор Кул?
Голос стал резче, и Кул попытался выпрямиться. Два охранника остались позади него в дверях. Один слегка подтолкнул его вперед, комендант что-то резко бросил, и охранник рассыпался в извинениях. Звезды вздыбились от пожатия плечами.
– Мы не поощряем насилия, сеньор Кул. Я весьма сожалею. Прошу садиться.
– Бьюсь об заклад, вы этого не допускаете, – сказал Кул. После долгого безмолвия голос звучал незнакомо, хрипло и глухо. – Вы здесь начальник?
– Капитан Григорио Альбразон, к вашим услугам.
– Давно я здесь?
– Чуть больше двух суток. Пятьдесят два часа, если точнее. Сейчас почти полночь.
– В чем меня обвиняют?
Жирная ручка вновь помахала в воздухе.
– На настоящий момент – в нескольких преступлениях. Нелегальное проникновение в страну, нелегальное владение оружием, заговор, саботаж, шпионаж и убийство.
Кул рассмеялся.
– Вы думаете, я шучу? – улыбнулся Альбразон.
– Нет, не думаю.
– Но вы считаете это смешным!
– Видимо, мои моральные критерии здорово пострадали за последние пятьдесят два часа. Могу я обратиться с просьбой?
– Конечно.
– Могу я встретиться или поговорить по телефону с нашим послом, Джорджем Тиссоном?
– Нет.
– Могу я поговорить с каким-нибудь американцем?
– Нет.
– Могу я за свой счет позвонить в Вашингтон?
– Не можете.
– А есть хоть что-то, о чем я могу попросить и вы мне позволите?
– Конечно. Вы можете поговорить с доном Луисом де Кастро или сеньоритой Дельгадо.
– Понимаю...
– Или с вашим братом.
– Он здесь?
– Конечно. Он обвиняется в убийстве.
– Могу я с ним увидеться?
– Все в свое время, сеньор Кул. С вашими вопросами покончено?
– Да.
– Тогда разрешите мне задать вам только два вопроса. Вы видели, я был с вами терпелив, – круглолицый коротышка поднял белую ручку и загнул один палец. – Во-первых, вы хорошо подумали во тьме и полном одиночестве?
– Да.
– Вы решили уступить ту вещь, которую хотел получить дон Луис?
– Нет.
– Это все. Извините, сеньор, вы должны признать, я старался быть цивилизованным. Но время поджимает, поскольку уже прибыл запрос о вашей выдаче. Другой возможности не будет. Вы не передумаете?
– Пошли вы... – буркнул Кул.
И начался кошмар.
Глава 17
Его он помнил только смутно, хотя забылся сном, но поминутно с криком просыпался, задыхаясь и обливаясь потом, когда из тайных закоулков памяти всплывал очередной эпизод. Как и прежде, кругом царила тьма, потом вернулись охранники и монотонные страдания возобновились.
Не было задано ни единого вопроса.
Он сколько мог молча переносил боль – побои, выворачивание рук, пытку тисками, которая заставляла буквально биться в агонии. Они испытывали пределы его выдержки, способности перенести боль, и когда заходили слишком далеко и он терял сознание, начинали действовать осторожнее. Вновь и вновь его доводили дол грани, но никогда не отпускали в блаженное забытье.
Первые два сеанса были долгими и сложными. Третий стал коротким и приятным.
Он выбрал охранника помоложе с безжалостным лицом. Каким-то образом ему удалось собрать оставшиеся силы, и когда охранник принялся за одно из самых тонких извращенных мучений, Кул выбросил вперед еще сохранившую подвижность правую руку. Тонкий орлиный нос был раздавлен всмятку, кровь хлынула ручьем, как сок из раздавленной дыни.
Конечно, другой охранник на нем отыгрался. Кул так и не узнал, что именно ему отбили. Зато он сразу провалился в беспамятство, чего и добивался.
На следующем сеансе начался допрос. Новый охранник заменил молодого извращенца, и поскольку сам Кул еле двигался, его то волокли, то подталкивали по каменным ступенькам и бесконечным гулким коридорам до кабинета коменданта, где выжидательно скалился в усы маленький херувим.
– Сеньор Кул?
– Нет, – прохрипел Кул.
– Вы меня даже не слушаете, сеньор.
– Я знаю, что вам нужно. Нет.
– Это неразумно.
Кул изловчился на момент распрямиться и рухнул всем весом на роскошный стол капитана Альбразона. Коротышка с отвращением уставился на его окровавленные руки. А Питер хрипло выдавил:
– Зачем мне это нужно? Ведь вы прекрасно знаете, что произойдет, едва мы заключим сделку. В живых меня оставить вы не можете. Если я передам бумаги, которые нужны Дельгадо, вы в любом случае меня убьете.
– Не обязательно, – возразил Альбразон.
– Вы это сделаете, – настаивал Кул.
– Нет. Мне поручено сделать вам предложение. Если бы решать предоставили мне, я больше не стал бы с вами возиться, сеньор. У каждого человека есть предел выносливости; можно достичь этого предела и получить самые ретивые признания. Дайте время, и никуда вы не денетесь.
– Но времени не хватает, верно? – подхватил Кул. – Обо мне спрашивают, не так ли? Может быть, Тиссон, может, из Вашингтона. И с каждым днем интересуются все более настойчиво. Они умеют быть упорными, и это вас беспокоит.
– Беспокоит, сеньор? Нет, скорее, раздражает. Мы – суверенная страна, и ваша полиция не рискнет нарушить тонкий баланс добрососедских отношений ради выдачи убийцы. А мы намерены немного поупрямиться.
Капитан Альбразон изучал свои жирные маленькие ручки, сложив их на сверкающей поверхности огромного стола.
– Мы просто полагаем, что ваши обвинения утратят всякое значение, если прозвучать из тюремной камеры на севере, в Соединенных Штатах, куда вас переведут как убийцу. Так что вы ошибаетесь, утверждая, что мы заинтересованы в вашей смерти и смерти вашего брата. Мы готовы быть благоразумными. Если бумаги вернутся к дону Луису, мы сопроводим вас, вашего брата и мисс Джордан до ближайшей границы. Вы должны признать, что это более чем великодушно. Обратите внимание, мы не настаиваем на передаче вас вашим собственным властям. Можете отправляться куда угодно. Но только в обмен на конверт.
Кул поинтересовался:
– Какие гарантии вы предлагаете?
– Наше слово, сеньор.
– Маловато.
– Вполне достаточно. Нам – конверт, вам – свободу. Вы согласны?
– Нет, – сказал Кул.
Его тут же вернули в кошмар. Возобновились и страдания, и мрак, и вновь его сознание оцепенело от запредельных мук. Он больше не ел того, что приносили, и молча сносил избиения, а после того, как от чрезмерного энтузиазма охранника потерял сознание, обнаружил в камере новую фигуру – худого беспокойного маленького человечка, от которого пахло дезинфекцией. Тот послушал его сердце стетоскопом и протолкнул сквозь зубы две горькие таблетки.