Вечный колокол, стр. 30

Он отрыл глаза в незнакомом полутемном доме с низким потолком, лежа на узкой кровати, обложенный со всех сторон теплыми шубами; под ногами лежал горячий камень, завернутый в тряпки: Младу было холодно, сильно тошнило, и болел нос.

Какая-то женщина со свечой в руках нагнулась к нему, лицо ее просветлело и разгладилось, когда она увидела, что Млад открыл глаза.

— Очнулся? Ну и хорошо. Сейчас чайку горячего, медку сладкого…

Млад хотел вытащить руку из-под одеял, но не сумел — сил не было. Дверь тут же приоткрылась, и в полутемную комнату с подсвечником в руках вошел доктор Велезар. За его спиной показался Перемысл, волхв из Перыни. Женщина, увидев их, кивнула и вышла, чтоб не мешать.

— Ну наконец-то! Я, признаться, начал опасаться за твою жизнь… — доктор присел на край кровати, поставив подсвечник на табуретку у изголовья. Перемысл остался стоять в ногах.

Млад хотел сказать, что все в порядке, но голос тоже не послушался его.

— Разве можно было! — доктор покачал головой, — ты же опытный шаман, ты же знаешь, что нельзя входить в такое состояние, не восстановившись как следует.

— Я не хотел… Я не собирался… — хрипло и тихо ответил Млад.

— Как это «ты не собирался»? — брови Перемысла поползли вверх.

Млад вздохнул: он и сам знал, что такого быть не должно. Вчера ночью он не сумел по своей воле выйти из этого состояния, а сегодня и вовсе оказался в нем, совершенно того не желая.

— Да, брат… — беззлобно проворчал доктор, — задал ты Сове Осмолову… Впредь будет знать, как идти против волхва.

Млад удивился, не понимая, о чем говорит Велезар.

— Освистали его новгородцы так, что он долго на степень подняться побоится, — пояснил доктор, — и он должен радоваться, что всего лишь освистали…

— Да и на улице ему появляться стыдно — того и гляди камнем из-за угла зашибут, — улыбнулся Перемысл, — твоим словам все поверили. Еще бы не поверить! Если б ты их позвал топиться в Волхове, пошли бы — и не задумались!

— Так нельзя… — Млад скривился, — это же… неправильно… Я не хотел.

— Ну зачем ты все время что-то выдумываешь? — усмехнулся Перемысл, — «неправильно»! Тебя оболгали, Белояра убили — а ты о чем-то рассуждаешь!

Белояр… Острая боль шевельнулась в груди, и на миг потемнело в глазах. Кто и зачем это сделал? Сова Осмолов? Не взял бы он на себя такой смелости… Да и новгородцы в это не поверили, иначе бы не освистали, а разорвали на куски.

— Тихо, тихо… — доктор Велезар положил руку Младу на лоб, — не надо думать о плохом. Это отнимает силы. Сейчас чаю с медом выпьешь, и спать. Тебе надо много спать.

— Да вы что? — Млад хотел приподняться на локте, но не сумел, — Я не могу тут остаться, мне надо домой! Меня Миша ждет! У меня всего-то три дня и осталось!

От столь длинной фразы в груди что-то опустилось и задрожало, голова побежала кругом, и тошнота вплотную подступила к горлу.

Доктор покачал головой:

— Тебе надо восстановиться. Я бы и завтра тебя никуда не отпустил.

Млад почувствовал отчаянье: если бы он мог подняться, то ушел бы сам, и доктора ни о чем не спрашивал — сел на коня и поехал. А в таком состоянии домой он может отправиться только в санях, а где их взять?

— Какая разница, где я буду лежать: здесь или дома, а? — спросил он безо всякой надежды, но тут его поддержал Перемысл.

— Мне не жалко, оставайся у меня хоть до лета… Но если хочешь, отвезу тебя домой.

— Ну какие сейчас могут быть переезды? — сжал губы доктор, — в санях растрясет, станет хуже… Я еще полчаса назад не был уверен в том, что ты останешься в живых!

Млад пожал плечами: конечно, плохо было, но в смерть почему-то не верилось.

— Да с чего мне умирать-то? — он улыбнулся.

— С чего? — поднял брови доктор, — сердце бы остановилось, оттого что сил у него не осталось биться. Потрепыхалось бы и остановилось. Нет, я против переездов. Насильно держать, конечно, не стану, но определенно заявляю: в дороге может случиться все, что угодно.

В комнату вернулась женщина с кружкой горячего чая в руках — Млад так и не понял, кем она приходится Перемыслу: для жены старовата, для матери — молода. Он хотел сесть, но она не позволила — поила его лежа, приподнимая ему голову мягкой большой рукой. Пока он пил, Перемысл рассказывал, чем закончилось вече. После того, как Сове Осмолову удалось убедить новгородцев в том, что он не имеет отношения к смерти волхва, снова говорил посадник, и, как ни странно — юный князь. Вече решило войны Казани не объявлять, но выставить ополчение — на случай, если хан Амин-Магомед сам ищет повода для нападения. А поскольку Казань поддержит Ногайская орда и Крым, ополчение следовало вызвать и из других городов. Утром гонцы понесут волю Новгорода в Москву, во Владимир, Псков и Киев.

Смеян Тушич хорошо знал свое дело — примирять и находить решения, которые устраивали всех: не предложи он выставить ополчение, вече не разошлось бы и за неделю. Теперь же те, кто горел желанием мстить, доставали из сундуков мечи, топоры и доспехи. Перемысл и доктор Велезар посмеялись вместе, сказав, что перед тем, как выйти к ограждению степени, посадник долго слушал, что ему на ухо шепчет посадница. Впрочем, над Смеяном Тушичем подшучивал весь Новгород, он же ни мало не обращал на это внимания.

Тысяцкий пообещал новгородцам возглавить ополченцев, взять в поход половину княжеской дружины и боярскую конницу, если, конечно, бояре не погнушаются отправить на войну своих сыновей. Вторая половина дружины, во главе с юным князем, оставалась защищать Новгород.

10. Наверху

Млад начал вставать только к исходу следующего дня: на смену тошноте и головокружению пришла слабость и сонливость, и, если бы не Миша, он бы просто отдыхал и не думал о занятиях.

По вечерам к нему заглядывала Дана, но быстро уходила — Млад каждую минуту старался быть с Мишей, и она чувствовала себя лишней, отчего Млад мучился, разрываясь между ними.

Приходил декан, с заверениями о всяческой поддержке со стороны университета, но предупреждал: когда Сова Осмолов хоть немного оправится от удара, то, наверняка, захочет отомстить.

Навещали Млада и студенты, но Ширяй с Добробоем выставили их вон, чтоб не мешали учителю. Сами же они не стеснялись расспрашивать Млада о том, что произошло на вече, выпытывая все новые и новые подробности. Ширяя особенно заинтересовали люди, похожие на Градяту, и Младу пришлось об этом рассказать во всех подробностях — Ширяй, как никак, был его учеником, шаманом, а способностей Градяты не разглядел, не угадал.

Мише же становилось все хуже, просветы между припадками делались короче и короче; он убегал в лес и тут же возвращался, льнул к Младу и через минуту отталкивал его, мерил спальню шагами и норовил разбить окно, падал на кровать, плакал, и снова вскакивал и убегал в лес. Он не признавался, но Млад видел — ему страшно. Если бы не страх, он бы давно ушел в белый туман, просить духов о пересотворении.

Ни о каком шалаше в лесу не могло быть и речи: мальчик бы там просто замерз. Младу никогда не доводилось видеть пересотворения зимой, ему казалось, что уход от людей в лес — очень важная веха на этом пути. Ставить же в лесу теплый сруб тоже особого смысла не имело — долго и хлопотно. И, в конце концов, Млад принял решение — уйти из дома на время пересотворения: Добробоя и Ширяя поселить в студенческих теремах, а самому пожить у Даны.

Когда его ученики проходили испытание, он места себе не находил, бродил вокруг шалашей на почтительном расстоянии, как будто мог чем-то помочь, что-то услышать, как-то подсказать. Бродить же возле собственного дома и вовсе казалось ему несерьезным — сквозь толстые стены он не только ничего не услышит, но и не почувствует ничего.

В среду к Мише, не выдержав, приехала мать в сопровождении своей рыжей сестрицы, но Младу не пришлось долго уговаривать их оставить мальчика в покое — тот и сам отлично справился. Если бы не тетка, визжащая о дьяволе, которому отдали ребенка, Млад бы посоветовал матери остаться рядом с Мишей, поддержать его: любовь к матери ему самому когда-то помогла пройти испытание. Но женщина испугалась, увидев сына — тот встретил ее, как чужую, и обе уехали в слезах и безо всякой надежды.