Женщины в его жизни, стр. 33

Зигмунд и Урсула тесней прижались друг к другу, он обнял и поцеловал ее.

– Я люблю тебя, Урсула.

– Я люблю тебя, Зиги, люблю всем сердцем.

Голос ее дрогнул от эмоционального напряжения.

Зиги взял Урсулу за подбородок и повернул ее лицо к своему, заглядывая в дымчато-синие глаза жены.

– Успокойся, не надо плакать, любовь моя. Скоро я буду с тобой и с Максимом. Вся моя жизнь в нем и в тебе, и ничто не в силах разлучить нас. Во всяком случае, надолго.

– Да, – стараясь сохранить спокойствие, сказала она, стискивая его в объятиях.

На протяжении всей своей жизни они любили друг друга, были почти неразлучно вместе за исключением нескольких школьных лет. И сейчас, расставаясь с ним, она чувствовала себя так, будто у нее удалили часть ее тела.

– Тебе лучше войти в вагон, – сказал Зиги и шепотом добавил: – И будь в поезде осторожна. Будь бдительна, дорогая. Гляди и слушай в оба, и поменьше говори с посторонними. Будь вежлива и не более. Никаких длинных разговоров.

– Да-да, – шепнула она в ответ.

– Я вижу, поезд набит офицерами СС, армейскими начальниками и гестаповцами, но в этом нет ничего необычного, ты не волнуйся. Кто-то из них, очевидно, едет в отпуск, другие по служебным делам.

Она кивнула.

– И помни еще, – в том же тоне быстро добавил Зиги, – на границе будут полицейские, а также таможенные и иммиграционные власти. И агенты гестапо. Но это нынче нормальное явление, рутина. До тех пор, покуда ты будешь сохранять свое обычное спокойствие, все будет в порядке.

– Да, Зиги, я все понимаю. – К горлу Урсулы подступил комок, и она не смогла более вымолвить ни слова. Она резко повернулась к нему спиной и отправилась к вагону.

Зигмунд пошел за ней и помог подняться на ступеньки.

– Входи в вагон! – сказал он и захлопнул за ней дверь, но, остановившись в коридоре, она тотчас опустила окно и протянула к нему руку. Он схватил ее.

Колеса начали медленно поворачиваться, поскрипывая на рельсах и попискивая тормозными колодками, вагон черепашьим ходом двинулся. Зиги шел рядом по перрону, не выпуская руки Урсулы, глядя ей в лицо, знакомое и любимое с детства. Это милое лицо сейчас было бледным, но прощальная улыбка жены была храброй, и он тоже напутствовал ее улыбкой, но тут ее лицо вдруг сморщилось и из глаз неудержимо покатились слезы.

– Не надо, родная, крепись, – сказал он, подбадривая ее последним рукопожатием, однако поезд набирал ход, и Зиги пришлось выпустить ее пальцы.

Он поднял руку в прощальном жесте, и поезд ушел за перрон, а он остановился и неподвижно стоял, провожая взглядом вагон, покуда тот не скрылся из виду.

Лишь тогда Зиги повернулся и отправился с Силезского вокзала к себе в «Вестхейм банк» в Гендарменмаркте.

16

Урсула высовывалась из окна до тех пор, пока могла видеть Зигмунда. Но когда поезд вышел на закругление пути и Зиги исчез из виду, она закрыла окно и отвернулась. Она быстро прошла по коридору в туалет, заперлась и дала волю слезам.

Но не прошло и минуты, как ей удалось взять себя в руки и успокоиться. Она знала, что Максим и Тедди будут волноваться в неведении, где она.

Урсула посмотрела на себя в зеркало над раковиной и увидела, что по щекам текут слезы, нос покраснел и блестит. Порывшись в сумке, она нашла косметичку, напудрилась, слегка подрумянилась и подкрасила губы. Свою шляпу а-ля федра и сумку положила на раковину и причесалась. Надела снова шляпу и отступила на шаг, проверяя в зеркале, как она выглядит. Удовлетворенно кивнула, увидев элегантную даму, надменную, уравновешенную и скучную, в точности соответствовавшую образу, придуманному ею вместе с Зиги, чтобы не привлекать лишнего любопытства в путешествии.

На пути во Францию это было самым главным. Для этого она соответствующим образом оделась: костюм из твида верескового цвета, скромная белая шелковая блузка, темно-серая федра – низкая шляпка из мягкого фетра и легкое пальто из такого же твида, что и костюм. Единственным украшением было золотое обручальное кольцо, простые часы на руке и сережки с жемчужинами.

Урсула и Теодоре помогла подобрать одежду с таким же тщанием, и они взяли для нее темно-синий шерстяной костюм, джемпер и темно-синее пальто. Как всегда, на Тедди был ее берет из темной сине-зеленой шотландки, с которым она ни под каким видом не пожелала расстаться.

«Вы разве не помните, фрау Вестхейм, мне подарила его тетя Кетти, когда я на каникулы ездила к ней в Лондон. Она купила его для меня в «Скоч Хаузе», и это моя счастливая шляпка», – поведала Тедди историю своего берета, когда они паковали чемоданы. И Урсула сказала на это: «Конечно, дорогая, обязательно возьми его и носи».

Урсула взяла сумку, повесила на руку и вышла из туалета. Когда она шла по коридору, пришлось рукой придерживаться за стенку, поскольку поезд разгонялся все быстрее и вагон болтало.

Она, Максим и Тедди были единственными пассажирами в вагоне, когда она вышла с Зигмундом на перрон. Теперь же, вернувшись в купе, она увидела, что оно было полно. Но этого следовало ожидать, сказал же Зиги, что все билеты проданы. Он даже не мог взять для них отдельное купе. Ему еще повезло, что нашлись три билета на тот день, когда он хотел. Попросив прощения за беспокойство у других пассажиров, она прошла на свое место и села между Максимом и Теодорой.

Максим увлекся книжкой с картинками, но оторвался от нее, когда она садилась.

– Где ты была, мамочка?

– Мне надо было припудрить нос, детка, – наклонясь к нему, ответила она шепотом.

На коленях у Тедди лежала книга, но девушка не читала. Она с облегчением посмотрела на Урсулу и едва улыбнулась ей.

Урсула улыбнулась в ответ.

Тедди едва кивнула, взяла роман и спрятала за ним лицо.

Урсула, стараясь делать это незаметно, рассматривала пассажиров.

У окна напротив Максима сидел офицер средних лет в серой полевой форме германской армии. По знакам различия на стоячем воротнике его кителя она поняла, что перед ней полковник. На коленях у него был раскрыт портфель, и, похоже, он целиком погрузился в изучение каких-то бумаг.

Рядом с ним сидела худенькая молодая женщина, по виду ей можно было дать лет тридцать с небольшим. На невыразительном узком лице у нее были удивительные глаза – пугающе синие с неимоверно пронзительным взглядом. Она сидела с каменным лицом и в каком-то странном напряжении, сверля Урсулу немигающими глазами.

Урсулу передернуло, до того холодными и расчетливыми показались ей эти глаза. Она отвела свой взгляд в сторону, гадая, едет ли эта женщина с полковником, или нет. Если и да, то он не обращал на нее ни малейшего внимания.

Теперь Урсула посмотрела на эсэсовского офицера в углу, напротив Тедди. Его лицо казалось вырубленным из холодной стали, на нем – просечка жестокого безгубого рта и выражение глубочайшего ко всем презрения.

«О, до чего же он типичен, этот наци», – подумала она. Молодая женщина, скорей всего, была с ним. Подходящая парочка, мысленно добавила она. У эсэсовца тоже был раскрытый портфель, и он читал документы, но вот, словно ощутив на себе взгляд Урсулы, он поднял на нее глаза, и хмурая тень пробежала по его лицу.

Она быстро отвернулась и стала смотреть в окно. Поезд замедлял ход, втягиваясь под своды вокзала Фридрихштрассе, предстояла вторая остановка в Берлине для посадки других пассажиров. Спустя несколько минут он уже снова шел под полными парами, но, прежде чем взять направление на Ганновер, Кельн и далее, предстояла еще одна станция, у зоологического сада.

Прислонив голову к спинке сиденья, она закрыла глаза и постаралась расслабить задеревеневшие от напряжения мышцы. Ей не верилось, что они действительно в поезде, которому предстоит весь день и всю ночь прорезаться сквозь самое сердце Германии, катясь на запад, во Францию. Все произошло так скоро, что она почувствовала себя словно заблудившейся и даже немного запыхалась. Менее недели тому назад в замке у фон Тигалей в субботу вечером Зигмунд сказал ей, что на следующее утро они должны будут вернуться в Берлин, так как вскоре им предстоит уехать из страны насовсем. Потом в среду вечером после возвращения из банка он попросил ее посидеть с ним за коктейлем в библиотеке. Она даже не предполагала, что, спустившись несколькими минутами позже, она, кроме мужа, встретит там и Курта фон Виттингена; вид у обоих мужчин был чрезвычайно серьезный.