Тоуд-триумфатор, стр. 27

Тоуд хотел было встать, чтобы еще раз объясниться Мадам в любви, рассеять все ее сомнения насчет того, что она оставляет сына в беспомощном состоянии, и предложить ей немедленно бежать с ним из дома его светлости.

Но дама заговорила первой:

— Mon dieul — воскликнула она. — Кузен, спасите его от этих дьяволов! Он мой сын! Он, конечно, непослушный и никогда не делал что ему говорят, но уж не так он плох, чтобы…

Тоуд встал и взглянул на юношу, который все еще пытался сопротивляться. Слова Мадам «…уж не так он плох…» задели щемящую струну глубоко в его сердце, где-то очень глубоко. Теперь, когда шпагу у графа отобрали, шляпу сорвали с головы, одежду изорвали, он являл собой жалкое и трогательное зрелище, и Тоуд заметил, что дерзкое выражение исчезло с его физиономии, так же как и самодовольство и щегольство, которые он демонстрировал еще несколько минут назад, когда почти унизил Тоуда своим искусным фехтованием.

Теперь перед Тоудом была перепуганная молодая жаба, которая никак не могла понять, как это забавная и безвредная игра вызвала гнев столь многих людей в форме и почему их единственной целью стало заменить забаву унизительным лишением свободы и заключением в тюрьму.

«Уж не так он плох…» — сказала она, и Тоуд не мог не подумать, как часто такие слова можно было бы сказать и о нем самом и о его невинных проступках и как скоро и безотказно приходили к нему на помощь его друзья, когда Судьба бывала не на его стороне.

Тоуд пристально посмотрел на поверженного, беспомощного, одинокого юношу, и увидел в нем себя, молодого, и вспомнил, как редко приходила помощь, когда он больше всего в ней нуждался, и как редко Суд и Закон карали его по справедливости.

— Кузен! — опять взмолилась Мадам, но больше ей просить не пришлось.

Как во сне поднялся Тоуд, и в душе его зазвучала струна, оказавшаяся громче струн и любви, и страха.

Подняв с пола шпагу и почувствовав, что юноша сейчас нуждается в своем родном языке, он выкрикнул, как и подобает новоиспеченному, жертвующему собой для других революционеру, вдохновляющие слова: «Свобода! Равенство! Братство!» — и бросился на выручку своему недавнему противнику.

Если слова не могут должным образом описать прибытие констеблей, клерков и священнослужителей, то уж тем более они бессильны передать панику этих висельников, обращенных в бегство мощью и праведным гневом Тоуда.

Достаточно было взглянуть в эти глаза и почувствовать силу, с которой он сжимал шпагу, чтобы утихомириться; достаточно было услышать его гневный приказ, чтобы отпустить парнишку и быстренько снять с него наручники.

— Мадам! — воскликнул Тоуд, все еще сжимая шпагу в правой руке, в то время как ее сынок в полуобморочном состоянии повис на его левой руке. — Вы не понесете наказания, потому что не сделали ничего дурного. Поэтому вам можно остаться здесь. Но мы: граф, ваш сын, и я, Тоуд из Тоуд-Холла, преисполненные к вам любви и уважения, — оба отныне беглецы, скрывающиеся от правосудия. Любовь заставила нас нарушить жалкие законы государства. Так пусть же любовь послужит нам опорой в долгие годы изгнания, которые, возможно, ожидают нас!

Таковы были последние слова Тоуда, прежде чем он прошел обратно в оранжерею, волоча за собой почти бесчувственное тело молодой жабы, и еще раз отпихнул с дороги главного садовника (бывшего), только-только и с большим трудом поднявшегося с цветочной клумбы.

Потом с молодецким смехом Тоуд продел шпагу сквозь ручки дверей, чтобы их не открыли с той стороны, и был таков, оставив за собой полную комнату оцепеневших от изумления мужчин.

И одну женщину. Женщину, которая после того, как Тоуд спас ее сына и произнес свою героическую речь, поняла наконец, что горы бы свернула для него, и теперь готова была излить на него всю страсть и нежность своего сердца.

IX ЛАТБЕРИЙСКАЯ ЩУКА

Когда Крот и Рэт оставили позади таверну «Шляпа и Башмак» и снова отправились в путь, берега Реки стали круче, а растительность гуще и непроходимее. Вместо ровного спокойного течения и тихих заводей появились пороги. Теперь разумнее было оставить маленькую лодку, надежно привязав и замаскировав в камышах, с тем чтобы забрать ее на обратном пути.

Иногда Река шумела так громко, а берег вздымался так высоко, что даже в самый солнечный день казалось сумрачно, а объясняться друзья вынуждены были жестами или перекрикиваясь. Чем дальше, тем Река становилась уже и мельче, так что временами приходилось тащить лодку на канатах, потому что ни отталкиваться веслом, ни грести было невозможно.

— Еще несколько дней, Крот, и нам придется подумать о возвращении, — сказал Рэт.

Но иногда за ревущей Рекой, за нависающими над ней деревьями вдруг показывалось огромное голубое небо и далекие холмы и горы, и это воодушевляло Крота.

— Мне ужасно хочется посмотреть, что там дальше, за этими холмами, даже если придется оставить лодку и проделать остаток пути пешком, — говорил он. — Если бы только одним глазком взглянуть на эти таинственные места, да еще доказать, что нет там никакой Щуки и путешественникам нечего бояться! Может быть, настанет день, когда мой храбрый Племянник пройдет нашим маршрутом и пойдет дальше того места, где нам придется остановиться…

Порыв ветра отнес его слова в сторону. Шум Реки стал еще громче.

— Я тебя не расслышал, Крот, старина! Слишком шумит Река, — прокричал Рэт. — Давай-ка погребем отсюда, а то холодно здесь болтаться.

— Ничего такого важного я не сказал, — прокричал в ответ Крот. — Поплыли!

Три дня спустя, а может, и четыре или пять, потому что время в этом странном месте текло по каким-то особым законам, Река опять стала шире. Им то и дело попадались глубокие заводи. Берега по-прежнему оставались крутыми и очень высокими. Откосы выглядели опасными: переплетение влажных корней, лишайники, камни, непроходимые заросли папоротников… Путешественникам приходилось время от времени останавливаться, чтобы перекусить и отдохнуть. Чтобы удержать лодку на месте, приходилось зацепляться тросом за какой-нибудь нависший корень и поглубже втыкать весла в ил. От непрерывного рева Реки было жутко, им казалось, что у деревьев есть глаза, а в густой растительности прячутся враги, подглядывают, подслушивают и что-то против них замышляют.

Во время одной из таких стоянок друзьям удалось вскарабкаться на каменистый берег и немного осмотреться, но, возвращаясь к лодке, они обнаружили на влажной земле чужие следы.

— Ага! — произнес Рэт, сжав покрепче саблю, которую они теперь уже привыкли держать поблизости, и вглядываясь в темноту, чтобы проверить, не собирается ли кто на них напасть. — Судя по следам, это кто-то довольно крупный.

— Да, не какие-нибудь ласки или горностаи, это уж точно, — согласился Крот. — Но кажется, в лодке ничего не трогали. А могли бы наделать нам кучу неприятностей, если бы как следует здесь похозяйничали.

Рэт Водяная Крыса был мрачен, он злился на себя за этот глупый риск. Он-то знал, в каком ужасном положении оказались бы они оба, если бы тот или те, кто следил, а может, и сейчас следит за ними, отвязал их лодку и ее унесло бы течением. Вот уж было бы о чем посудачить завсегдатаям таверны, не дожидаясь их шляп и башмаков!

Наученные горьким опытом, Крот и Рэт решили больше не оставлять лодку без присмотра и отправились дальше.

— Будь осторожнее, Крот, здесь лучше не переворачиваться и не выпадать из лодки. Течение быстрое, и возвращаться назад, чтобы вытащить того, кто окажется за бортом, будет трудно и небезопасно. Ты уверен, что не пора вообще прекратить эту игру?

Река теперь была широкой и глубокой, чуть дальше показался водопад, а за ним простирался тот гористый ландшафт, который они уже видели. В небе кружили огромные черные птицы.

— До водопада, — сказал Крот. — Это конечный пункт, потому что дальше нам в лодке не пробраться. Было бы прекрасно, если бы нам удалось живыми и невредимыми вскарабкаться наверх, на плато, но если даже и нет, я все равно буду вполне удовлетворен. Мы, по крайней мере, докажем, что никакой Латберийской Щуки не существует!