Начало всех Начал, стр. 68
— Извини, я не хотел… Но у меня есть цель, я не могу позволить себя убить, пока не выполню.
Она сказала с великим изумлением:
— Ничего себе…
— Что?
— Защита у тебя… необычная… Ты цел, а они все мертвы…
— Они могли бы спастись, — ответил он, — если бы отступили.
Она засмеялась весело, словно серебряный колокольчик зазвенел:
— Отступить? При женщине?.. Кроме того, жизнь — не настолько уж и ценная штука.
— Ты не сердишься? — спросил Мафусаил с недоверием.
Она отмахнулась.
— За что? Время от времени находятся дураки, которые начинают предъявлять на меня права. Безо всяких оснований, кстати. Иногда их обламывают старшие, иногда приходится мне самой… ты не думай, что я слабее, чем они, вместе взятые… А сегодня вот ты сумел, что так удивительно…
— Удивительно?
— Ну да, ты же человек!
— И что?
Она засмеялась.
— Люди всегда слабее. И миролюбивые, что наших наполняет презрением. Наши постоянно дерутся: друг с другом, племя на племя, группа на группу, а то и просто потому, что другой не так посмотрел. Потому драчливость ценится высоко, жизнь почти ничего не стоит, главное — никому не уступать!
Он пробормотал:
— Тогда вашему могучему племени придет конец.
— Почему?
— Нельзя выжить, — ответил он серьезно, — если не договариваться. Господь создал человека… сбалансированнее. Мы бываем злее и тупее кентавров, но все же отступаем, когда впереди стена или пропасть… Как хорошо, что ты не такая!
— Это ты не такой, — сказала она и подошла к нему вплотную. — Насколько же ты хорош, Адам… в этом новом теле! Ты все тот же Адам. И я хочу, чтобы ты снова любил меня.
Он ощутил, как прилила горячая волна крови, вскрикнул поспешно:
— Погоди!
Она спросила озабоченно:
— Да?
— Нам нельзя, — объяснил он.
— Почему? — спросила она.
В ее голосе не было еще обиды, только удивление, но Мафусаил предпочел бы, чтобы она рассердилась или обиделась, а так сейчас придется ее обидеть, а это так гадко, когда нужно обидеть женщину.
— Просто нельзя, — сказал он упавшим голосом.
Она сказала в задумчивости:
— Помнится, Адам тоже говорил что-то подобное, но он все-таки пренебрег этими запретами…
— Пренебрег? — спросил он испуганно.
Она кивнула.
— А как ты думаешь, откуда это племя кентавров? Я была одна-единственная на всем свете. И ничьи руки не касались меня, кроме могучих рук Адама. Только он владел мной, только ему я отдалась безраздельно со всей страстью!.. И после него не было у меня никого… до тебя.
Она обняла его за шею, он старался отодвинуться от ее приближающихся губ, сказал поспешно:
— Но со времен Адама поменялось многое!
— То для простых людей, — ответила она с улыбкой. — Герои — вне правил.
Она обняла его за шею и жарко поцеловала в щеку, а потом в губы. Жидкое пламя потекло от его рта по всему телу, что ослабело, а потом налилось новой гремящей силой. Он чувствовал, как начинает часто колотиться сердце, в груди спирает дыхание, а руки уже жадно тянутся к ее девственно чистой груди, такой полной и зовущей.
— Ты герой, — прошептала она, — кто бы мог подумать, что наших богатырей можно вообще побить! А ты это сделал… так легко. Ты не просто герой, ты — благородный герой! У тебя такие мышцы… И ты хорош… От тебя дети будут еще сильнее, чем эти…
Мафусаил пробормотал:
— Не думаю.
— Почему? — спросила она удивленно и приблизилась настолько, что кончиками оттопыренной груди коснулась его тела. Глаза ее блестели, щеки наливались румянцем, а пышные груди стали вдвое крупнее. Мафусаил ощутил идущий от них нарастающий жар, от которого в сладкой истоме начало корчиться его тело. — Почему ты не хочешь проверить?
— Что? — спросил он глупо, потом сообразил, помотал головой. — Нет, моя вера запрещает.
Она в удивлении вскинула брови, прелестный ротик приоткрылся, показывая влажный красный язык за мелкими белыми зубками.
— Вера?
— Ну да.
— Что такое вера?
Он развел руками.
— Это свод законов, что такое хорошо, что такое плохо. Там такое… названо нехорошим делом. И запрещено.
Она вскликнула:
— Шутишь? Наши женщины рассказывали, что ваши мужчины всегда очень охотно, да! Это наши женщины ими обычно брезговали, люди такие слабые… а вот они как раз очень даже нас хотели! И домогались.
— То они, — ответил он все еще смущенно, но с твердостью. — А я из другого города.
— Разве не все одинаковы?
— Города? Одинаковы. Но не люди.
— Странно, — произнесла она с недоумением. — А вот мы все одинаковы. Это так хорошо! Всегда знаешь, что другой не только говорит, но и думает. А главное, что хочет. Давай попробуем? Ты мне нравишься…
От нее пошел сильный чувственный запах. Мафусаил почти увидел воочию, что он сейчас будет делать, тело ослабело, по нему прошла сладкая дрожь в предвкушении близкого наслаждения, он напряг мышцы плеч и пробормотал с усилием:
— Ты мне тоже… Но, увы, у нас запреты.
Она сказала с удивленным смехом:
— Так отбрось их!
— Не смогу, — ответил он с сожалением, — хоть и хочется.
— Почему?
— Поддавшись чувству, — объяснил он неуклюже, — я получу наслаждение…
— Получишь, — пообещала она, — я хороша!
Запах стал сильнее и все мощнее обволакивал его сознание. Тело ослабело еще больше.
— …но, не поддавшись ему, — договорил он, — я обрету гордость! Поддаться легко, победить — трудно. Я люблю побеждать!
Она спросила ошалело:
— Кого… побеждать?
Он заставил себя ухмыльнуться красиво и гордо:
— Самого сильнейшего из противников! Себя.
Конь ощутил толчок под бока и сделал прыжок вперед. Мафусаил обернулся и помахал рукой растерявшейся девушке с золотой гривой. По телу прокатывалась болезненно-сладостная дрожь, оно вопило и требовало вернуться и обрести обещанное наслаждение с этой горячей молодой и такой сладкой девушкой, но та самая сила, что выше человека, заставляла сжимать ногами конские бока, и жеребец набирал скорость, унося хозяина от жгучего соблазна.
Глава 8
Мимо мелькали деревья, он проскакивал через полянки с крупными цветами, однажды дорога пошла по краю болота, Мафусаил придержал коня, чтобы не стоптать группу молодых парней и девушек, что весело хохотали, указывая пальцами в болото, а там в зеленой жиже что-то жалко и глупо барахталось.
Мафусаил придержал коня, на миг показалось, что там человек, а когда присмотрелся, остолбенел: в самом деле тонет человек, захлебывается грязью, глаза в ужасе выпучены, руки бессильно хватаются за скользкую траву, а совсем рядом стоят люди и… хохочут!
Он подъехал вплотную, да, не ошибся, человек тонет, остальные хохочут на берегу, наблюдая, как несчастный зачерпывает нижней губой зловонную жижу, в панике хватается за мшистые кочки, за мясистые стебли растений.
Мафусаил вскрикнул:
— Вы что делаете? Он же утонет!
На него коротко оглянулись, один из парней ответил довольно:
— Точно! Смотри, как барахтается… А глаза как выпучил!.. Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха, — заливался рядом второй, — никогда у него морда не была такой красной!..
Девушка вдруг завизжала:
— Смотрите, смотрите, лягушка!
Большая лягушка медленно прыгала по кочкам и, не заметив разницы, в благородной задумчивости скакнула на голову утопающего, а оттуда перепрыгнула дальше, после чего нырнула под широкий уже гниющий старый лист. Все трое попадали от хохота, визжали и гоготали так, что слезы текли из глаз.
Мафусаил спрыгнул с коня. Голова утопающего уже начала скрываться под темной водой, осталась только рука, все еще цепляющаяся за кочку, но та рассыпалась под скрюченными пальцами. Мафусаил подпрыгнул и ухватился за толстую ветку, она склонилась под его весом. Он вошел в болото, сразу погрузившись до пояса, еще шаг, и уже по горло, а затем дно исчезло.
Он вытянул руку, еще чуть-чуть, ладонь другой руки скользит по ветке, опасно близко к слишком тонкой части, но уже коснулся руки утопающего. Тот разжал пальцы, однако Мафусаил успел ухватить и медленно начал тащить на себя, понимая, что вязкое болото так легко жертву не отдаст.