Запретный плод, стр. 26

Руки его судорожно сжались в кулаки и шея дернулась, будто его ударило током. По плечам, по рукам, по спине у него пробежала дрожь. Он завертел шеей, будто пытаясь от этой дрожи избавиться. Снова надел очки, придавая глазам анонимность. И снял куртку. Шрамы на сгибах рук выделялись бледностью на загорелой коже. Из-под безрукавки выглядывал шрам на ключице. Шея у него была красивая: толстая, но без бугров мышц, покрытая гладкой загорелой кожей. На этой безупречной коже я насчитала четыре группы укусов. И это только справа. Левая сторона была скрыта повязкой.

– Я могу снова надеть куртку, – предложил он.

Я, оказывается, пялилась на него.

– Нет, я просто...

– Что?

– Ничего. Это не мое дело.

– Все равно спрашивай.

– Зачем ты делаешь то, что делаешь?

Он улыбнулся, но улыбка была кривая, вымученная.

– Это очень личный вопрос.

– Ты сказал “все равно спрашивай”. – Я по смотрела на ту строну улицы. – Обычно, я хожу к “Мэйбл”, но нас там могут увидеть.

– Тебе стыдно появляться со мной? – спросил он, и в голосе его послышался шорох наждачной бумаги. Глаза его были за очками, но на скулах заиграли желваки.

– Не в этом дело, – сказала я. – Ты тот, кто приходил ко мне в контору, изображая моего “друга”. Если мы пойдем туда, где меня знают, это недоразумение продлится.

– Есть женщины, которые готовы заплатить, чтобы появиться в моем обществе.

– Знаю, я их видела вчера в клубе.

– Верно, но на самом деле тебе стыдно появляться со мной вот из-за этого. – Его рука слегка дотронулась до шеи.

У меня было четкое впечатление, что я задела его чувства. Это меня на самом деле не очень беспокоило, но я знаю, что, значит, быть не такой, как все. Я знаю, как это неприятно – ставить в неловкое положение людей, которым следовало бы лучше разбираться в жизни. Я разбиралась. Дело было не в чувствах Филиппа, а в принципе.

– Пошли.

– Куда?

– К “Мэйбл”.

– Спасибо, – сказал он и вознаградил меня одной из своих блестящих улыбок. Будь я менее профессиональна, я бы растаяла полностью. В этой улыбке по-прежнему была крупица зла, навалом секса, но из-под всего этого выглядывал мальчишка, неуверенный в себе мальчишка. В этом все дело. Это и привлекало. Нет ничего более зовущего, чем красивый мужчина, который не уверен в себе. Это взывает не только к женщине в каждой из нас, но к матери. Комбинация опасная. К счастью, у меня был иммунитет – это уж точно. К тому же я видела, какой секс нужен Филиппу. Он точно был не моего типа.

“Мэйбл” – это кафетерий, но еда там чудесная и по разумным ценам. По будням там под завязку деловых костюмов и платьев, кейсов и манильских конвертов. В субботу почти пусто.

Из-за груд дымящейся еды мне улыбнулась Беатрис, толстая и высокая, с каштановыми волосами и усталым лицом. Розовая униформа плохо сидела на ее плечах, и сетка для волос делала ее лицо слишком длинным. Но она всегда улыбалась и никогда не замолкала.

– Привет, Беатрис! – сказала я и, пока она еще не успела спросить, добавила: – Это Филипп.

– Привет, Филипп! – сказала она.

Он улыбнулся ей улыбкой ничуть не менее ослепительной, чем улыбался риэлтерше на нашем этаже. Беатрис вспыхнула, отвела глаза и хихикнула. Я и не знала, что она так умеет. А шрамы она заметила? И важно ли это ей? Для мясного рулета было слишком жарко, но я его все равно заказала. Он всегда бывал сочным, а кетчуп острым. Я даже десерт взяла, чего обычно не делаю. Меня мучил голод. Мы расплатились и нашли столик, где Филиппу больше ни с кем не надо было флиртовать. Неслабое достижение.

– Что случилось с Жан-Клодом? – спросил он.

– Еще минутку.

И я произнесла над едой благодарственную молитву. Когда я подняла глаза, он смотрел на меня. Мы стали есть, и я рассказала ему сокращенную версию событий последней ночи. В основном я ему рассказала про Жан-Клода и Николаос и про наказание.

Когда я закончила, он уже бросил есть и смотрел куда-то поверх моей головы на что-то, мне не видное.

– Филипп? – позвала я.

Он затряс головой и посмотрел на меня.

– Она могла его убить.

– Мне показалось, что она хочет его наказать. Ты не знаешь, что это за наказание?

Он кивнул и негромко сказал:

– Она их кладет в гробы и накладывает крест, чтобы они не вышли. Когда-то Обри исчез на три месяца. Когда он появился снова, он был такой, как сейчас. Сумасшедший.

Я поежилась. И Жан-Клод тоже сойдет с ума?

Я взяла вилку и заметила, что уже съела половину черничного пирога. Я терпеть не могу чернику. Черт побери, что же это со мной? Во рту еще стоял теплый и густой вкус. Я попыталась запить его большим глотком колы, но и она не помогла.

– Что ты собираешься делать? – спросил он.

Я отодвинула полусъеденный пирог и достала первую папку. Первая жертва, некто Морис, фамилия не указана, жил с женщиной по имени Ребекка Майлз. Они сожительствовали пять лет. Слово “сожительствовали” звучит лучше, чем “трахались”.

– Собираюсь расспросить друзей и любовников погибших вампиров.

– Может быть, я знаю их имена.

Я посмотрела на него в сомнении. Делиться информацией с ним я не хотела, поскольку знала, что добрый старый Филипп был дневными глазами и ушами нежити. Но если я буду разговаривать с Ребеккой Майлз в обществе полиции, получу от нее кучу вранья. Разгребать его, у меня нет времени. Мне нужна информация, и быстро. Николаос хочет результата. А что хочет Николаос, то лучше ей дать без разговоров.

– Ребекка Майлз, – сказала я.

– Я ее знаю. Она была собственностью Мориса. – Он пожал плечами, будто извиняясь за это слово, но другого искать не стал. Я подумала, какой смысл он в него вкладывает. – Куда мы пойдем для начала?

– Никуда. Не люблю, чтобы штатские путались у меня под ногами во время работы.

– Я мог бы помочь.

– Ты не обижайся, на вид ты сильный, может, ты даже быстрый, но этого мало. Ты умеешь драться? Пистолет у тебя есть?

– Нет, но я могу за себя постоять.

Я в этом сомневалась. Люди неправильно реагируют на насилие. Они застывают. Пара секунд, пока тело в нерешительности, а разум не может понять. За эти секунды тебя могут убить. Единственный способ борьбы с нерешительностью – практика. Насилие должно стать частью твоего образа мыслей. Практика делает тебя осторожным и чертовски подозрительным, а также удлиняет ожидаемую продолжительность жизни. Филипп был знаком с насилием, но лишь как жертва. Профессиональную жертву таскать с собой мне было совершенно ни к чему. Да, но мне нужна информация от тех, кто со мной говорить откажется. А с Филиппом – нет.

Перестрелки среди бела дня я не ожидала. И нападения из-за угла тоже не ожидала по настоящему, по крайней мере сегодня. Да, мне случалось и ошибаться, но... Если Филипп сможет мне помочь, вреда в этом не будет. Если он не будет сиять улыбкой направо и налево и к нему не будут приставать монашки, нам ничего не грозит.

– Если кто-то будет мне угрожать, ты можешь стоять спокойно и дать мне делать мою работу или ты полезешь меня спасать? – спросила я.

– А, – сказал он и уставился на свой стакан. Потом произнес: – Не знаю.

Очко за правдивость. Почти любой на его месте соврал бы.

– Тогда мне лучше пойти без тебя.

– А как ты убедишь Ребекку, что работаешь на старшего вампира города? Истребительница работает на вампиров?

Даже для меня это прозвучало смехотворно.

– Не знаю.

Он улыбнулся:

– Тогда решено. Я пойду с тобой и пролью масло на волны.

– Я не дала согласия.

– Но ты и не отказалась.

В его словах был смысл. Я допила колу и минуту, может быть, смотрела в его самодовольную рожу. Он ничего не говорил, только смотрел в ответ. Лицо его было нейтральным, без вызова. Это не было состязание двух воль, как с Бертом.

– Пошли, – сказала я.

Мы встали, я оставила чаевые, и мы отправились на поиски следов.

Ребекка Майлз жила в трущобах южной части города. Здесь улицы были названы по штатам: Техас, Миссисипи, Индиана. Дом был слепой, почти все окна забиты досками. Трава была высокая, как бегония, но и вполовину не такая красивая. За квартал отсюда стояли дорогие дома политиков и яппи, но в квартале Ребекки яппи не водились.