Обсидиановая бабочка, стр. 92

– Это что-то вроде крошечных метательных ножей?

Он кивнул:

– Бернардо сказал, что, если ободранному выдрать глаз, ему это не нравится.

– Я дважды тыкала им в глаза, и оба раза это их, по всей видимости, дезориентировало. Но, честно говоря, я не думала, что Бернардо заметил.

Он улыбнулся и стал застегивать рубашку.

– Его не следует недооценивать.

– И ты действительно можешь попасть такой штукой в глаз?

Эдуард вытащил из гнезда ножичек и легким движением руки послал его в стену. Лезвие воткнулось в крошечный кружок узора обоев.

– Я бы даже в сарай не попала.

Эдуард вытащил лезвие из стены и сунул обратно в гнездо.

– Ты можешь даже собственный огнемет получить, если хочешь.

– Ух ты! И ведь сегодня даже не Рождество.

Он улыбнулся:

– Нет, скорее что-то вроде Пасхи.

Я нахмурилась:

– Кажется, я не поняла.

– Ты же воскресла из мертвых, разве тебе не говорили?

– Что?

– У тебя три раза останавливалось сердце. Рамирес заставлял его работать непрямым массажем до приезда докторов. Потом они тебя два раза теряли. И третий раз тоже, когда Леонора Эванс уговорила их дать ей попробовать спасти тебя с помощью какой-то древней религии.

У меня вдруг сильно забилось сердце, и ребра отзывались болью на каждый удар.

– Ты пытаешься меня напугать?

– Нет, просто объясняю, при чем тут Пасха. Помнишь – «Христос воскресе из мертвых»?

– Поняла, поняла.

Я вдруг испугалась и обозлилась. Первое у меня редко бывает без второго.

– Если ты все еще в это веришь, я готов поставить свечку или две.

– Я подумаю. – В моем голосе послышалось раздражение.

Он снова улыбался, и я уже начинала не верить его улыбке, да и вообще все в нем казалось лживым.

– А может, надо спросить Леонору, кого она призывала на помощь, чтобы тебя вернуть? Может, надо не свечку ставить в церкви, а паре цыплят снести головы?

– Ведуньи не приносят жертвы для вызова силы.

Он пожал плечами:

– Извини. В школе наемных убийц не преподают сравнительного религиоведения и метафизики – тоже.

– Ты меня напугал, напомнил, как мне здорово досталось, а теперь дразнишь. Ты хочешь, чтобы я отсюда встала и поехала к Бако, или нет?

Он вдруг стал совершенно серьезен, и последние крупицы веселья испарились с его лица, как снежинки с горячей плиты.

– Я хочу, чтобы ты делала все, что считаешь нужным. Раньше я думал, что хочу добраться до этого сукина сына любой ценой. – Он тронул мою руку, лежащую поверх простыни, – не взял, только дотронулся и убрал руку. – Я ошибался. Есть цена, которую я платить не желаю.

Я не успела придумать, что сказать, как он уже повернулся и вышел. Я даже не знала, что меня больше сбивало с толку: новый поворот дела или новый и более эмоциональный Эдуард.

Краем глаза я глянула на часы. Черт. Остается час сорок, чтобы одеться, выбраться из больницы вопреки указаниям врачей и доехать до «Лос дуэндос». На пререкания с доктором Каннингэмом ушло бы больше времени.

Я нажала кнопку, чтобы медленно поднять кровать. Чем ближе было к сидячему положению, тем больнее мне становилось. Грудь болела, будто межреберные мышцы поразила крепатура. Порезам на спине сидячее положение тоже не нравилось, а ходьба им понравится еще меньше. Кожа натянулась, как слишком сильно зашнурованный ботинок, – значит на спине швы. Они будут сами по себе болеть при движениях. Это ощущение ни с чем не спутаешь. Интересно, сколько их там. Кажется, много.

Оказавшись в сидячем положении, я несколько секунд подождала, прислушиваясь к жалобам тела. Обычно до конца дела мне так не достается. И я даже еще не встретилась с этой огромной-страшной-тварью лицом к лицу. Она меня чуть не убила с дистанции, предполагавшейся безопасной.

Несколько минут я позволила себе об этом подумать. Итак, я чуть не погибла. Похоже, мне нужен отпуск на недельку перед возвращением в окопы. Но преступление и прилив женщину ждать не будут – что-то такое говорит пословица. Признаюсь, я подумала и о том, чтобы не расхлебывать эту кашу, пусть теперь кто-нибудь другой проявляет героизм. Но решив так всерьез, я вдруг увидела перед глазами детскую и колыбели, забрызганные кровью. Лежать здесь и ждать, что кто-то расхлебает эту кашу вместо меня, я не могла. Физически не могла.

Уже стянув рубашку до локтей, я сообразила, что нельзя просто отодрать от груди присоски кардиомонитора. Это слишком взбудоражит больничный персонал.

Подумав, я нажала кнопку вызова сестры. Надо, чтобы меня отцепили от всех этих капельниц и машин.

Сестра появилась почти сразу же – то ли в этой больнице штат сестер больше, чем в среднем по стране, то ли я настолько серьезно ранена, что мне уделяется особое внимание. Я надеялась, что дело в избытке сестер.

Сестра была пониже меня, очень миниатюрная, с короткими непослушными светлыми кудряшками. Профессиональная улыбка ее тут же увяла, когда она увидела, что я сижу и стягиваю с себя больничную рубаху.

– Что вы делаете, миз Блейк?

– Одеваюсь, – ответила я.

– Ни в коем случае. Вам нельзя.

– Послушайте, мне бы хотелось, чтобы все эти трубки и провода от меня отцепили профессионально. Но они будут отцеплены в любом случае, потому что я выписываюсь.

– Я позову доктора Каннингэма! – Она повернулась и вышла.

– И поскорее, – сказала я пустой палате.

Вцепившись мертвой хваткой в провода, ведущие к присоскам монитора, я дернула. Такое было чувство, будто вместе с ними я отодрала квадратный фут кожи – резкая, скребущая боль. Высокий визг машины сообщил, что мое сердце уже не делает тик-так на другом ее конце. Чем-то он неприятно напомнил вой пожарной тревоги, хотя был далеко не такой противный.

От присосок на коже остались большие круглые следы, хотя совсем не такие большие, как казалось по ощущениям. Сквозь общую боль сильно выделялась резь в рубцах.

Я еще раскручивала пластырь, которым рука под капельницей была привязана к доске, когда вошел доктор Каннингэм и выключил вопящий кардиомонитор.

– И что это вы вздумали? – спросил он.

– Одеться.

– Черта с два.

Я глянула на его рассерженную физиономию, но не взъелась на него – сил не хватило. Слишком я устала, слишком истощилась, чтобы тратить энергию на что-либо еще, когда надо было встать и вылезти из этой кровати.

– Мне пора уходить, доктор. – Я все пыталась поддеть пластырь, но безуспешно. – Где мое оружие?

– И куда это вам так срочно надо, что вы решили вылезти из этой койки? – спросил он, будто не слышал моего вопроса.

– Вернуться к работе.

– Миз Блейк, полиция может пару дней и без вас справиться.

– Со мной согласны говорить те, кто не станет говорить с полицией.

Мне удалось подцепить край пластыря.

– С ними могут поговорить ваши друзья, те, что в холле.

Доктор Каннингэм вырос в моих глазах. Он понимал, что именно с Эдуардом и его компанией соблаговолят поговорить те, кто избегает контакта с полицией.

– Это конкретное лицо не станет говорить ни с кем, кроме меня. – Я перестала воевать с пластырем. – Вы мне не поможете это снять?

Он набрал воздуху в грудь – я думала, чтобы спорить, но он сказал:

– Я выпишу вас, но если вы сначала позволите мне кое-что вам показать.

Поглядела я, наверное, подозрительно, но кивнула.

– Сейчас вернусь, – сказал он и вышел. Что-то все сегодня как-то одинаково поступают.

Его не было достаточно долго, чтобы Эдуард успел заглянуть проверить, за чем задержка. Я подняла руку, привязанную пластырем, и Эдуард вытащил пружинный нож. Лезвие прорезало пластырь как бумагу – Эдуард всегда держал инструменты в исправности.

Но еще оставалось размотать пластырь и иглу вытащить из вены – не будем забывать.

– Если хочешь быстрее, дай я это сделаю, – предложил Эдуард.

Я кивнула, и он сорвал ленту вместе с иглой.

– Ой!

– Слабачка, – улыбнулся он.