Лазоревый грех, стр. 34

— Зебровски, заткнись.

— Ладно, ты посиди здесь еще пару минут. Я вернусь, посмотрю, как ты, и отведу тебя на осмотр места преступления. Но все равно ты дура.

Я ответила, не поднимая лица от колен:

— Если бы Дольф был болен, он бы все равно был здесь.

— Это не доказывает, что ты права. Доказывает только, что вы оба дураки.

С этими словами он ушел в глубь дома. И хорошо, что ушел, потому что оспорить его утверждение мне было бы очень трудно.

Глава 18

Как только Зебровски ввел меня в комнату, я подумала: «На фоне стены летает человек». Он будто парил в воздухе. Я знала, что так не может быть, но на миг мой разум, мои глаза попытались увидеть именно это. Потом я заметила темные полосы засохшей крови. Как будто в него стреляли, и не раз, и потом шла кровь, но ведь не пули его пригвоздили к стене.

Странно, но голова не кружилась, не тошнило — вообще ничего. Была только легкость и отстраненность и какая-то твердость, которой несколько часов уже не было. Я продолжала идти к человеку на стене. Рука Зебровски соскользнула с моей, и я ровным шагом на высоких каблуках пошла по ковру.

Я уже оказалась почти под телом, когда глаза смогли разобраться в картине, и даже тогда мне бы надо было спросить у кого-нибудь, разбирающегося в строительных инструментах, права ли я.

Было так, будто кто-то взял дюбельный пистолет — промышленных размеров пистолет — и прибил этого человека к стене. Его плечи были примерно на высоте восьми футов от пола, так что либо убийцы взяли лестницу, либо были где-то семи футов ростом.

Темные пятна имелись на обеих ладонях, запястьях, сразу над локтями, на плечах, на ключицах, на икрах под коленями и над лодыжками, и на каждой ступне. Ноги расставлены, не сколоты вместе. Это не была попытка изобразить распятие. Если уж затратить столько трудов, почти что странно было бы не повторить столь давнюю трагедию. И сам этот факт показался мне странным.

Голова человека свесилась вперед. Бледнела невредимая шея. Темное пятно крови на почти белых волосах за ухом. Если гвозди были такого размера, как я думала, если эта кровь была пущена гвоздем, то его острие должно было бы вылезти из лица, но его не было. Я встала на цыпочки — мне надо было видеть лицо.

Белые волосы и лицо, обмякшее в смерти, сказали мне, что этот человек был старше, чем можно судить по остальному телу. Оно было ухожено — упражнения, возможно, поднятие тяжестей, бег трусцой, — и только лицо и седые волосы указывали на возраст за пятьдесят. Столько работы для поддержания здоровья и бодрости, и тут приходит какой-то псих и прибивает тебя к стене. Несправедливо.

Я слишком сильно наклонилась вперед и вынуждена была вытянуть руку, чтобы найти опору. Мои пальцы коснулись высохшей крови не стене, и только тут я сообразила, что не взяла с собой хирургических перчаток. Твою мать.

Зебровски оказался рядом и поддержал меня под локоть, не спрашивая, нужно мне это или нет.

— Как ты меня сюда пустил без перчаток? — спросила я.

— Я же не думал, что ты будешь трогать вещдоки, — ответил он и вытащил из кармана бутылочку с жидкостью для дезинфекции рук. — Кэти меня заставляет это носить с собой.

Он налил мне немного на пальцы, и я их оттерла. Не то чтобы я боялась что-нибудь подцепить от такого легкого прикосновения, но по привычке. С места преступления домой ничего не уносят, если можно этого избежать.

Гель испарился с кожи, оставив ощущение влажности, хотя я знала, что руки у меня сухие. Я оглядела место преступления, изучая обстановку.

На белых стенах рисунки цветным мелом. Пентаграммы разных размеров по обе стороны тела. Розовые, синие, красные, зеленые, почти как декорация. Любой дурак, решивший изобразить ритуальное убийство, знает, что надо рисовать пентаграммы. Но еще и скандинавские руны между этих леденцового цвета пентаграмм. Про их использование в магии знает уже не каждый псих.

Я слушала семестровый курс сравнительного религиоведения у преподавателя, который был влюблен в древнескандинавскую культуру. От него у меня осталось лучшее знание рун, чем у среднего христианина. Годы с тех пор прошли, но я все еще достаточно помнила, чтобы сейчас недоуменно наморщить лоб.

— В этом нет смысла, — сказала я.

— В чем? — спросил Зебровски.

Я показала на стену:

— Уже много времени прошло с тех пор, как я изучала руны в колледже, но здесь исполнители убийства их нарисовали просто в алфавитном порядке. Когда по-настоящему выполняется ритуал, есть определенная цель, и никто не будет использовать все скандинавские руны, потому что среди них есть друг другу противоречащие. Никто не станет использовать руну хаоса и руну порядка одновременно. Я не могу придумать настоящего ритуала, в котором будут использоваться все руны. Даже если ты выполняешь работу, в которой нужно вызвать противоположности — исцеление, порчу, хаос, порядок, бога, богиню, ты не станешь выписывать все. Есть среди них такие, которые нелегко включить в пары противоположностей. И здесь они приведены точно в том же порядке, как в учебнике.

Я отодвинулась, увлекая за собой Зебровски, потому что он все еще держал меня за локоть. Я показала на левую сторону тела:

— Начинается здесь с Феху и спускается вниз насквозь, заканчиваясь руной Дагаз на той стороне тела. Кто-то их просто срисовал.

— Я понимаю, что вопрос рутинный, но скажи: ты здесь какую-нибудь магию чувствуешь?

Я задумалась.

— Ты спрашиваешь, было ли это чарами?

— Ага, — кивнул он. — Ты ощущаешь чары?

— Нет, в этой комнате не было силы.

— Ты это можешь так уверенно сказать?

— Магия, сила любого типа метафизической природы, оставляет некоторый след. Иногда это просто покалывание в шее, мурашки по коже, иногда как пощечина или даже стена, на которую натыкаешься с ходу. Но эта комната мертва, Зебровски. Я недостаточно одарена метапсихически, чтобы воспринять эмоции от того, что здесь случилось, и этому я рада. Но если здесь и было какое-то серьезное заклинание, то от него ничего не осталось, и эта комната — просто место преступления, и не больше.

— А если не было чар, зачем эти символы?

— Ни малейшего понятия не имею. Судя по обстановке, ему выстрелили в голову за ухом и пригвоздили к стене. Расположение тела не связано с каким бы то ни было известным мне религиозным или мистическим символизмом. Потом набросали пентаграмм и срисовали руны из книги.

— Какой?

— Есть много — от учебников для колледжа и до оккультизма «Нью эйдж». Купить их можно в книжном магазине колледжа или в какой-нибудь лавке «Нью эйдж» или просто заказать в любом магазине.

— Значит, это не ритуальное убийство.

— С точки зрения убийцы это мог быть ритуал, но чтобы его выполнили с магической целью? Это — нет.

Он с облегчением вздохнул:

— Отлично. Именно так Рейнольдс ответила Дольфу.

— Детектив Тамми Рейнольдс? Ваша единственная колдунья в группе?

Он кивнул.

— И почему Дольф ей не поверил?

— Он сказал, что хочет получить подтверждение.

Я мотнула головой, и она снова закружилась. Только этого не хватало.

— Он ей не верит?

Зебровски пожал плечами:

— Дольф просто осторожен.

— Не гвозди, Зебровски! Он ей не верит, потому что она колдунья. Она, видит Бог, христианская колдунья, из Последователей Пути. Ничего более респектабельного в смысле оккультной экспертизы тебе не найти.

— Ладно, на меня-то не налетай! Не я же тебя вытащил из койки перепроверить ее работу.

— А ее бы он вытащил сюда, чтобы проверить мою работу, окажись я здесь раньше?

— Про это тебе надо спросить у Дольфа.

— Может, я так и сделаю.

Зебровски слегка побледнел:

— Анита, пожалуйста, не напускайся на Дольфа. Он в очень, очень плохом настроении.

— С чего это?

Он снова пожал плечами:

— Дольф мне не исповедуется.

— Это только сегодня или вообще последние дни?

— Последние дни с этим стало напряженнее, но два убийства в одну ночь ему вроде как дали причину собачиться, и он ее использует на все сто процентов.