Цирк проклятых, стр. 67

Дышать было невозможно. Грудь сдавило обручем со страшной болью. Я вырвала его сердце из дыры в груди. Он упал с расширенными от изумления глазами, и я упала вместе с ним.

Я ловила ртом воздух. Не могу дышать, не могу дышать!

Лежа на трупе своего Мастера, я чувствовала, как бьется мое сердце за нас обоих. Нет, так он не умрет. Я ухватила его пальцами за горло, вдавила. Обеими ладонями я сжимала его горло. И они вдавились в его плоть, но боль была оглушающей. Я харкала кровью — нашей кровью.

Руки онемели. Я уже не знала, давлю я или нет. И ничего не чувствовала, только боль. Потом все скользнуло прочь, и я стала падать в темноту, где никогда не было света и никогда не будет.

Я очнулась, глядя в желтый потолок. Минуту я просто моргала. Теплыми квадратами лежало одеяло на солнце. У кровати были металлические перила. А на руке у меня стояла капельница.

Больница. Значит, я не умерла.

На столике у кровати стояли цветы и связка воздушных шариков. Минуту я лежала, радуясь тому факту, что еще жива.

Открылась дверь, и показался большой букет цветов. Они опустились, и за ними показался Ричард.

Кажется, я перестала дышать. Всей кожей я ощущала ток своей крови. В голове зашумело. Нет. Я не упаду в обморок. Никогда не падала и не буду! Наконец я смогла сказать:

— Ты мертвец.

Его улыбка исчезла.

— Нет, я не мертвец.

— Я видала, как Оливер вырвал тебе горло.

Я и сейчас это видела в каком-то слое сознания. Я видела, как он ловит ртом воздух в предсмертных судорогах.

Оказалось, что я могу сесть. Я охватила себя руками, и игла капельницы шевельнулась под кожей, натянув пластырь. Это было реально. Больше ничего реальным не казалось.

Он поднял руку к горлу и остановился. Было слышно, как он нервно сглотнул слюну.

— Ты видела, как Оливер разорвал мне горло, но это меня не убило.

Я вглядывалась в него. Пластыря на щеке не было. Порез зажил.

— Ни один человек не выжил бы, — тихо сказала я.

— Я знаю.

И виду у него был неимоверно печальный.

Страх передавил мне горло, почти не давая дышать.

— Кто ты такой?

— Я ликантроп.

Я покачала головой:

— Я знаю, как движется ликантроп, какой он на ощупь. Ты не из них.

— Нет, я ликантроп.

Я все качала головой:

— Не может быть.

Он подошел к кровати. Цветы он держал неуклюже, будто не знал, куда их девать.

— Я второй после вожака стаи. И могу сойти за человека, Анита. Я это очень хорошо умею.

— Ты мне лгал.

Он покачал головой:

— Я не хотел этого делать.

— Зачем же делал?

— Жан-Клод приказал мне тебе не говорить.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Думаю, потому, что знал, как ты их терпеть не можешь. И что ты не прощаешь обмана, он тоже знает.

Неужели Жан-Клод намеренно пытался помешать нашим отношениям? Наверняка.

— Ты спрашивала, что держит меня при Жан-Клоде. Это оно и есть. Вожак моей стаи одолжил меня Жан-Клоду с условием, что никто не узнает, кто я.

— Почему с тобой такой особый случай?

— Люди не любят, когда ликантропы учат детей, да и кого угодно, если на то пошло.

— Ты вервольф.

— Разве это не лучше, чем быть мертвецом?

Я смотрела на него в упор. Все те же безупречно-карие глаза. Падающие вокруг лица волосы. Я хотела попросить его сесть, провести пальцами по волосам, чтобы отвести их с этого чудесного лица.

— Да, это лучше, чем быть мертвецом.

Он выдохнул, будто до того задерживал дыхание. Улыбнувшись, он протянул мне цветы.

Я взяла их, потому что не знала, что еще с ними делать. Это были красные гвоздики и туманом лежащие на них матиолы. Гвоздики пахли, как пряность. Ричард — вервольф. Второй в стае после вожака. Может сойти за человека. Глядя на него в упор, я протянула руку. Он взял ее, и ладонь его было теплой, твердой, живой.

— Ладно, понятно, почему ты не умер. Почему жива я?

— Эдуард делал тебе массаж сердца и искусственное дыхание, пока не прибыла «скорая». Врачи не знают, отчего произошла остановка сердца, но непоправимых повреждений не было.

— Что вы сказали полиции о телах?

— Каких телах?

— Брось, Ричард.

— Когда полиция приехала, лишних тел не было.

— Публика все видела.

— А что было правдой, а что иллюзией? От публики полиция услышала тысячи разных версий. Они подозревают, но доказать ничего не могут. Цирк закрыт, пока власти не убедятся, что он безопасен.

— Безопасен?

Он пожал плечами:

— Или опасен не более обычного.

Я высвободила руку и снова двумя руками поднесла букет к лицу.

— А Жан-Клод… жив?

— Да.

Меня охватило чувство огромного облегчения. Я не хотела его гибели. А, черт!

— Значит, он все еще Мастер города. И я связана с ним.

— Нет, — сказал Ричард. — Ты свободна. Жан-Клод велел тебе это сказать. Метки Алехандро вроде как отменили его собственные. Как он сказал, ты не можешь служить двум Мастерам.

Свободна? Я свободна? Я уставилась на Ричарда:

— Не может быть, чтобы это было так легко.

— Это ты называешь легко? — рассмеялся Ричард.

Я подняла глаза и не сдержала улыбки.

— Ладно, это не было легко, но я не думала, что хоть что-то, кроме смерти, может избавить меня от Жан-Клода.

— Ты довольна, что этих меток больше нет?

Я открыла рот, чтобы сказать «конечно», но остановилась. Что-то было очень серьезное в лице Ричарда. Он знал, что значит, когда тебе предлагают силу. Что значить быть с монстрами. Страшно и чудесно.

И все же я сказала:

— Да.

— В самом деле?

Я кивнула.

— Энтузиазма не замечаю, — сказал он.

— Я знаю, что должна прыгать от радости, но сейчас я просто опустошена.

— Ты много пережила за последние дни. Некоторая оглушенность вполне естественна.

И почему я не была счастлива избавиться от Жан-Клода? Почему я не испытывала облегчения, узнав, что я не его слуга? Потому что мне будет его не хватать? Глупо! Смешно! Истинно.

Когда о чем-то думать трудно, думай о чем-нибудь другом.

— Итак, теперь все знают, что ты вервольф.

— Нет.

— Тебя положили в больницу, и ты уже выздоровел. Они, я думаю, догадались.

— Жан-Клод спрятал меня, пока я не выздоровел. Сегодня я первый день как вышел.

— Долго я была без сознания?

— Неделю.

— Ты шутишь!

— Три дня ты была в коме. Врачи все еще не знают, почему к тебе вернулось самостоятельное дыхание.

Я подходила к краю великого Вовне. Но не помню туннеля света или голосов. Вроде как меня обдурили.

— Я ничего не помню.

— Ты была без сознания, тебе и не полагается ничего помнить.

— Слушай, сядь, пока у меня шея не заболела на тебя смотреть!

Он подтянул кресло и сел возле кровати, улыбаясь мне. Хорошая у него улыбка.

— Значит, ты вервольф.

Он кивнул.

— Как это случилось?

Он уставился в пол, потом поднял глаза. И лицо у него было такое грустное, что я пожалела о своем вопросе. Я ожидала красочного рассказа о пережитом страшном нападении.

— Попалась плохая сыворотка на прививке от ликантропии.

— Попалась — что?

— Ты слышала.

У него был озадаченный вид.

— Укол плохой сыворотки?

— Да.

У меня физиономия стала разъезжаться в улыбке.

— Это не смешно, — сказал он.

Я затрясла головой:

— Совсем не смешно. — Я знала, что глаза у меня искрятся, но я еле могла не расхохотаться во всю глотку. — Но признай, что тонкая ирония здесь есть.

Он вздохнул:

— Ты сейчас лопнешь. Давай смейся на здоровье.

Я так и сделала. И смеялась, пока грудь не заболела, а Ричард не стал хохотать вместе со мной. Смех тоже заразителен.

В тот же день позже доставили дюжину белых роз с запиской от Жан-Клода. В ней говорилось: «Вы от меня свободны. Но я надеюсь, что вы так же хотите видеть меня, как я вас. Ваш свободный выбор. Жан-Клод».