Палачи, стр. 29

Я кивнул.

- Роберт был изумительным человеком, невзирая на ублюдочный патриотизм. Я ухмыльнулся:

- Кое-кто линчевал бы тебя за подобные речи.

- Да, конечно. Только здесь не о суде Линча речь... Робби принадлежал к старой доброй школе, рассуждающей: или люби, или бросай. А любить полагается на заданный, неизменный лад; и, если не согласен, - садись на корабль и уматывай! В Африку, в Россию, в Антарктиду, куда захочется! Люби Америку, или убирайся... Но, когда Робби не разыгрывал заядлого реакционера, он был неотразим. Шкипер, между прочим, тоже воинствующий реакционер. Наверно, сказываются долгие годы беспорочной службы. Если Америка нуждается - Америка получит; и к чертям собачьим любых скандинавов, эскимосов или готтентотов! Учитывая, что Хэнк родился у четы норвежских эмигрантов, странное воззрение...

- Коль скоро это его истинное воззрение, - кисло заметил я. - У старика имеется порочнейшая привычка дурачить окружающих.

- У тебя тоже, - сказала Диана. - Возвращаюсь к заказанной теме. Я влюбилась... Мэтт, помилосердствуй: разве человека любят за его политические взгляды? Роберт казался умным, достаточно безвинным субъектом... Понимаешь? И смотрел на меня, сукин сын, как на младшую сестренку! И разглагольствовал о безответной, неутолимой страсти к Эвелине! Душу изливал в дружеских беседах, чтоб ему...

Диана готовилась разрыдаться. Я поспешил перебить:

- Насчет автомобильной катастрофы... А?

- В предместьях Осло. Когда все шло как по маслу. Мы не ждали беды ниоткуда... Ты видал норвежские шоссе?

- Конечно. Горные серпантины, весьма сжатые в ширину. Архар, и тот поломал бы оба рога. О человеке и речи нет.

- Именно. С Робертом сыграли нечестно, как оно и заведено меж людьми, подобными Эльфенбейну и его подручным. Внезапная, совершенно естественная гибель... Только Робби надлежало управлять операцией "Слоун-Бивенс". А операция оказалась нешуточной - на кого бы Слоун-Бивенс ни работал... И Роберта убили...

Диана пожала плечами - в который раз.

- Наверно, подобрался чересчур уж близко к истине, которую не стоило обнаруживать.

- ОНЕКО?

- А кто же еще? Сам выслушивал заманчивое предложение продаться за двадцать пять паскудных тысяч... Диана скривилась.

- Эти ребятки сбудут с рук собственную бабушку, получат в уплату сорок центов и сдачи возьмут не меньше двадцати пяти... Крупные компании отнюдь не стесняются в средствах, если речь идет об их общественном образе... А преподобный Эльфенбейн - как ты его именуешь - и матушку продаст за ту же цену. Мэтт...

- А?

- Не думаю, что старец проникся к тебе искренней любовью. Глядел, как голодная гадюка... Будь поосторожнее, хорошо?

- Сиречь?

- Берегись.

- Неизменно и постоянно берегусь. Профессиональная привычка. Старая кляча ломает своего Шекспира... Ползут калеченные дроги... Впрочем, вероятнее всего, цитирую неверно...

- Не понимаю.

- И не поймешь... Увы... Запоминай: Эльфенбейн обзавелся весьма современным взглядом на заложников. Если субъект - или сообщество субъектов - чересчур силен (сильно), чтобы давить на него - или них - непосредственно, выкради существо дорогое и беспомощное: парни сделаются мягче воска. В нашем случае, упомянутым существом становишься ты.

Я состроил гримасу.

- К чертовой матери. Благодарю за милую компанию, за приятное путешествие, за доброе участие. Спасибо, миссис Барт... Завтра начинаем работать. Причалим в Тронхейме, расписанию сообразно. Встреча номер один.

Воспоследовало краткое молчание.

- Мэтт...

- Ага?

- В подобных случаях разрешено побаиваться?

- Допивайте пиво, сударыня, - отозвался я. - Знала, к чему стремилась? Грешно побаиваться, голубушка.

Глава 13

Берген, сколько можно было уразуметь из подслушанных накануне разговоров, пыжился и раздувался от гордости, обогнав Тронхейм по количеству населения, точно избыток людского поголовья играет самомалейшую роль. И это нынче, когда не знаешь, куда удирать из кишащих толпами, шумных, загаженных городов! Будь я постоянным обитателем Тронхейма, душевно порадовался бы тому, что бергенских ублюдков прибавилось, а моих родимых - отнюдь нет.

Впрочем, Тронхейм оказался обширной общиной, по крайней мере, при первом взгляде с корабельного борта. Весьма старинный, относительно процветающий город. По-видимому, в сорок пятом нацисты не успели - а, возможно, поленились - уничтожить его до основания. Путеводитель извещал: наличествует средневековый собор, нетронутый и достойный посещения.

Также имелись бетонные укрытия для подводных лодок, построенные теми же нацистами у дальней оконечности порта, близ выхода из гавани. Теперь их использовали как ремонтные доки.

Ни единой из упомянутых достопримечательностей я различить не мог, но туманное арктическое утро едва перевалило за шесть часов, и витавшая в воздухе морось делала видимость поистине чудовищной.

Увы, подумал я, недостаточно чудовищной. Требовался бы туман, в котором ни зги не видно за десять футов. Лишь так и могли мы ускользнуть с корабля втихомолку, никем не замеченные - сперва я, потом Диана. Впрочем, нельзя же просить у обстоятельств сразу всего...

Портовая вода выглядела чересчур холодной и грязной, чтобы плавать. А летать без помощи аэроплана я не выучился. Оставался единственный доступный путь. Им я и воспользовался, прошагал по мокрому, крутому трапу, очутился на пристани, мысленно подбросил монетку и устремился влево.

Тронхеймский вокзал расположен в непосредственном соседстве с портом. И несложный мой замысел был таков: незаметно присмотреть за Дианой - сиречь, Мадлен Барт, - идущей на свидание в станционный ресторан. Да и за ходом самого свидания проследить казалось не вредно.

Сейчас Диана по-прежнему сидела в каюте, наедине с револьвером, хотя уже начинала шумно жаловаться, что они с господином Смитом и господином Вессоном успели друг другу изрядно прискучить.

Продолжало моросить, было сыро и очень противно. Я от души понадеялся, что крадущийся по пятам человек позабыл непромокаемый плащ и страдает вовсю. Когда и где именно увязался он за мною, выяснить не удалось, да я и не стремился к этому. Подождет, никуда не денется.

Я свернул, прошлепал по утопавшей в грязи строительной площадке. Возможно, в один прекрасный день мир прекратят перестраивать и перекраивать, позволят нам обосноваться в более-менее привычной обстановке и просто жить в свое удовольствие.

Впереди возник вокзал. Большое, просторное здание, по-видимому, возведенное людьми старомодными, полагавшими, что железнодорожная станция - важное сооружение и должна хоть немного ласкать взоры.

Ресторан размещался у ближней оконечности вокзала: тоже большой, изысканный, с высокими сводами. Я прошествовал внутрь, заказал кофе и сэндвич, которые дружно уступали подаваемым в Швеции. Но, вероятно, я предубежден, ибо предки мои были шведами. А норвежская ветчина далеко превосходила вкусом и нежностью копченые подошвы, подаваемые в родных американских обжорках.

Сидя за маленьким отгороженным столиком, я изучал ресторанный зал, почти необитаемый в столь ранний час. Единственным посетителем, кроме меня, числился хорошо одетый, пожилой субъект, расположившийся поодаль в милой компании двух охотничьих псов - немецких курцхааров. Потягивая кофе и уплетая сэндвич, я лениво подивился: вдруг собаки своего рода условный знак?

В олесуннском заведении, где мы с Хэнком Пристом потихоньку встретились и разработали совместный порядок действий, тоже обедал человек, приведший гончую. Забавляясь, я от нечего делать расчислил возможные сигналы... Одна собака - все хорошо и спокойно. Две собаки - держись настороже. Три - боевая тревога...

Мысль была недурна, однако я удрученно подумал, что, всего скорее, тихие и домовитые норвежцы просто не запрещают гостям приводить в кафе, рестораны и бары четвероногих... Поглядел на циферблат.