Инквизиторы, стр. 21

Мне пятьдесят восемь, господа читатели, хоть, по слухам, и кажусь несравненно моложе.

Пятьдесят восемь, дорогие мои.

Не шутка.

- Гендерсон и Олкотт.

- Надо учесть, - задумчиво сказал Джим, - что старик просто не выдержит рукопашной схватки. Да и долгих физических усилий тоже.

- Значит, не посылай Остина карабкаться на вершину теокалли, вот и все. А стрелок он отличный, поверь на слово. Нас обоих за пояс заткнет. Вместе взятых.

- Откуда?..

- Читал досье. Не забывай: разговариваешь с поганым наймитом преступного ЦРУ, где, как известно, всякого честного и прогрессивного берут на заметку. Попробуй, скажи, будто Остин Гендерсон человек не честный и не прогрессивный, что бы последнее идиотское словцо ни означало!

Джеймс развеселился и от восторга чуть не затряс меня, но вовремя вспомнил, что беседует с личностью, которую благословили прикладом по башке, и воздержался.

- Генерал... - продолжил было я.

- Генерал?!

- В отставке. Дрался против несравненного диктатора Франко, когда тебя еще и в проекте не было, так сказать. Против нацистов, когда ты еще соской пробавлялся. Против китайцев и русских в Корее, когда ты разбивал сверстникам носы и сам по носу получал. А может, в аристократических школах драться не принято?

- Принято! - осклабился Джеймс. - Неотъемлемая часть воспитания. Ox, как принято! Олкотт... Говоришь, охотник?

- Да, причем на горных баранов, что особо ценно. Ибо сие значит: умеет лазать по склонам, вынослив, способен стрелять метко даже после долгого напряжения. Впрочем, насчет стрельбы высказываться повременю: пудинг проверяют на обеденном столе и ни минутой раньше. Но, думаю, опытным ружейным приверженцем пренебрегать не стоит.

- Получается, четверо, - сказал Джеймс. - А ты нехудо изучил спутников, а Сэм?

- Старался, - ответил я со всей отпущенной по праву рождения скромностью. Патнэм призадумался.

- Кого еще завербовать? Уайлдер отпадает немедля: я скорее малышу пятилетнему вручу винтовку, чем этому недоноску. Вдобавок, залечивает разбитую пасть и ни о чем ином не помышляет... Как насчет Гарденшвар-ца, ваша наймитская просвещенность?

- Еще хуже. По моим сведениям, и сам он, и женушка ненаглядная возглавляют одну из окаянных организаций, требующих запретить свободную продажу оружия мирным гражданам. Знаешь, Джим, я субъект не злорадный, а все же ликую: поганый осел на собственной шкуре чувствует, каково безоружному штафирке в лапах у оголтелых бандюг! Привык, скотина провинциальная, возвращаться домой по тихим улочкам, где никто пальцем не трогает. Пожил бы в том же Чикаго!

- Значит, четверо, - уточнил Джеймс. - И ты, наймит беспардонный, обладаешь неплохой памятью, признаю.

- Всегда готов, - ухмыльнулся я. - Как бойскаут.

- Вы путаете, внучек, - запоздало и совершенно дружелюбно съязвил Джеймс: - Ибо Semper paratus - девиз Береговой обороны. - Я ухмыльнулся.

- Кажется, самое время чуток меня возненавидеть. Извергнуть из цивилизованного лона. Разъяриться на паскудного шпиона, вовлекшего честных людей в стычку с бравыми и доблестными поборниками человеческих прав... Санчес натравливал вас на меня отнюдь не случайно. Мерзавец знает, кто я такой; не знает, правда, где именно служу. Не в ЦРУ, Джим, поверь на слово... За нами вот-вот примутся наблюдать, поэтому явите высочайшее презрение к моей особе и выгоните на собачью подстилку, с глаз долой. Вы не желаете якшаться с грязными наймитами! Но будьте наготове: оружие может поступить в любой вечер. И тогда придется действовать немедленно. Теперь вот что...

Глория и Джеймс выжидали.

Я осторожно поднялся, дозволил стучавшим в голове молоткам немного угомониться и продолжил:

- Мы безобидны и сломлены. Помните об этом неустанно, всякий день, час, минуту. Помните крепко. Я просто не желает подставлять лоб и посему присмирел; а вы перепуганы, точно кролики в садке. У вас на глазах без малейшей пощады пристрелили Миранду. Вы получили предметный урок. И не выказываете храбрости, не ведете себя вызывающе - Боже упаси! Что бы ни случилось, повторяю: что бы ни случилось, хуже смерти или увечий в мире не бывает ничего. Помните об этом, и держитесь очень, очень смирно. Пускай другие дерут горло, если им позволят, пускай другие разыгрывают великих неукротимых! Мы держим головы опущенными, глаза потупленными и выжидаем своей минуты. Нельзя допустить, чтобы нас отколотили. Нельзя, чтобы ранили. Заперли. Связали по рукам и ногам. Короче, сделали непригодными для боя. Уведомь Гендерсона и Олкотта, но потихоньку. И настрого предупреди: с женами еще могут поделиться, но больше никому ни гу-гу!

Я перевел дыхание.

- Мы покорно съедаем все дерьмо, которое подсовывают, и еще похваливаем. И просим добавки: mas mierda, рог favor [7]. Дело может занять неделю, может занять и больше. Но вести себя нужно тише воды, ниже травы, сколько бы времени ни потребовалось, О`кей? Джеймс насторожился, быстро прислушался.

- Пошел вон туда, в дальний угол! - заорал он, состраивая свирепую физиономию. - Шпион паскудный! Из-за тебя, скотина, и влипли!

- Пожалуйста, мистер... - промямлил я, мгновенно уразумев, что случилось. - Вы полностью заблуждаетесь...

В келье сделалось темнее. Дверной проем загородили четыре человеческие фигуры, одной из коих был адъютант Рамиро Санчеса, Хулио Барбера.

- Эй, ты, - обратился он ко мне: - Шагать можешь?

- Да.

- Значит, пошевеливайся. Но помни: при новом неловком движении тебя уже не ударят, а убьют. У Эухенио, между прочим, правый указательный палец так и чешется. А вы, красавица, - обратился он к Глории, - следуйте за мной...

Поскольку я не услыхал ни выстрела, ни ударов, ни выкриков, следовало предположить: Патнэмы в точности поняли наставления и последовали им.

Эухенио ткнул меня стволом в спину. Для конвоирующего - надежный способ самоубийства. Только я вовсе не собирался учинять ненужный дебош. Да и сил еще было недостаточно.

Коставердианец доставил меня к последней по счету келейке. Двери у этих доисторических гостиничных номеров (или больничных палат, понятия не имею), по-видимому, отсутствовали изначально.

Я пригнулся, чтобы не стукнуться о каменную притолоку, проскользнул внутрь, волоча под мышкой небрежно скатанный матрац. Впереди, в сумраке, кто-то зашевелился.

- А, это ты! - сказала Франческа Диллман.

Глава 15

Глория-Джин Патнэм возвратилась уже на закате, когда солнце спускалось за громадную пирамиду, известную как Цитадель. Все, не исключая меня, предполагали наихудшее, готовились накинуть первую попавшуюся хламиду на бедное измызганное тело, позаботиться о несчастном, избитом личике, утешить злополучную, захлебывающуюся слезами страдалицу...

Глория полностью обманула общие ожидания.

Она просто поднялась по склону, ведшему к Богадельне, держась не менее прямо и твердо, чем когда удалялась в сопровождении Барберы. Одежда была целехонька, тщательно застегнута и одернута. Прическа ничем не отличалась от обычной: весьма растрепанной.

Губы, пожалуй, немного распухли, да глаза глядели диковато, но иных отклонений в необычную сторону не отмечалось. Она, конечно же, разделась добровольно, удовлетворила всем прихотям Барберы, и тот не счел нужным излишне издеваться над своею добычей. Потом госпожа Патнэм, надо полагать, попросила дозволения вымыться в cenote и привести себя в порядок. Дозволение было ей даровано - за примерное поведение.

Часовые отшагнули, давая Глории пройти. Женщина миновала их и скрылась в келье номер четыре, откуда меня доставили к Франческе Диллман. Глубоко и с невыразимым облегчением вздохнув, я нырнул в собственную обитель и уселся на матраце.

Впервые за много лет я искренне пожалел, что не может затянуться табаком. В конце концов, на свете бывают вещи похуже эмфиземы.

Некоторое время спустя я осведомился у Франчески: