Мага уводит стаю, стр. 21

9. ПОБЕГ

Изба постоянно источала сильные запахи умершего дерева. И Чернецу иногда во время дремы казалось, что он лежит в огромном дупле сухой сосны.

В доме человека Чернец находился уже месяц. У него сложились непростые, но в общем добрые отношения с человеком — хозяином этого дома. Совсем не такие, какие были у его отца — старого Воя, когда тот попал в плен к людям.

Когда человек входил в чулан с едой и питьем, волчонок теперь не только не скалился на него, но даже приветствовал своего нового знакомого. Хвостом, правда, не вилял, но радостно вставал навстречу, глаза его весело блестели.

Уже несколько дней человек выводил волчонка на прогулку. На поводке, как собаку. И зверь подчинялся — шел рядом спокойно и послушно. Правда, все время озирался, остро и тревожно воспринимая запахи двора.

Чернец долго не подпускал к себе человека, не позволял ему дотронуться до себя, погладить. Волчонок не рычал, не злился, только внимательно и настороженно следил за ним, готовый в любой миг отпрыгнуть, шарахнуться в сторону, в дальний угол.

Еще труднее было приучить его к ошейнику. Сначала человек касался новым, не пахнущим собакой ошейником морды зверя, его шеи, давал тщательно обнюхать. Но стоило застегнуть ремешок на шее волчонка, как тот начинал метаться по чулану.

Только через сутки волк подпустил человека и тот снял с него ошейник. Несколько раз повторялась эта процедура, пока зверь наконец не принял ошейник как необходимость, неприятную, но не опасную.

Ученый гулял с волчонком во дворе, удалив оттуда на время собак, водил его даже по краю леса, держа на длинном прочном поводке.

Он вымыл в чулане полы и постелил для волчонка кусок толстого войлока в тот самый угол, куда зверь любил чаще всего забиваться. Через несколько дней он обнаружил, что волчонок уже отдыхает на войлоке.

Между зверем и человеком рождалась, пока едва заметная, привязанность. И хотя настороженность, острое внимание при встречах еще угадывались в глазах волчонка, человек видел, что зверь рад его появлению. И, как часто бывает в подобных случаях, привязанность эта постепенно становилась обоюдной. Ученый испытывал все большую симпатию к этому умному щенку, обладающему удивительным умением приспосабливаться к чужой для него среде. Никогда раньше не приходилось ему встречать такого чуткого зверя. Казалось, он пытается не просто понять действия человека, но и прочитать его мысли. Зоолог был убежден, что зверь отчетливо ощущает его состояние, его настроение. И это вызывало у него все больший интерес к волчонку.

Он решился ввести еще одно новшество: перестал запирать чулан, где жил его лесной пленник. Конечно, дверь из сеней вниз, в холодную прихожую, закрывалась изнутри на толстый крюк, да и наружная дверь тоже теперь запиралась на задвижку. Но волчонок мог уже выходить из чулана. Даже путь в комнату, где жил человек, теперь был для него открыт. И Чернец тотчас воспользовался предоставленной свободой.

В первую же ночь он выбрался в сени и до самого утра изучал помещение: обнюхивал углы, щели, доски, несколько раз, мягко поднимаясь на задних ногах и упираясь передними в дверь, пробовал открыть ее, подавленный возвращался в чулан, снова приходил в сени и снова псе обнюхивал, разглядывал, вслушивался.

Очень долго и тщательно он нюхал дверь в комнату человека. Стоял, застыв как изваяние, у самой двери, боясь шелохнуться, чтобы не прозевать, не пропустить малейший шорох, скрип, шуршание. Он словно прощупывал ночную сонную тишину жилого помещения, словно заново знакомился с его запахами — сильным запахом человека, его одежды, источающей горький дух горелого пороха, который всегда пугал Чернеца.

На рассвете человек поднялся, чтобы проведать зверя. Услышав за дверью его шаги, волчонок молнией метнулся в чулан, лег на войлочную подстилку. Ученый вошел, внимательно посмотрел на щенка и по некоторым мелочам догадался о том, что произошло. Ему показалось, что Чернец тоже понял, что человек догадался о его действиях. Волчонок встал, потоптался, снова лег.

— Ладно, спи, нечего тревожиться, — сказал зоолог и снова ушел к себе.

Чернец лежал, втягивая чуткими ноздрями запахи, принесенные человеком. Они волновали зверя, возбуждали, усиливали и без того не покидающую его тревогу.

Мелькали короткие зимние дни, медленно тянулись длинные ночи — тоскливые дни и ночи неволи.

Внешне приняв сытую и спокойную жизнь в доме человека, волчонок не переставал думать о свободной жизни в лесу, в своей стае. И словно откликнувшись на его страстный немой зов, стая вернулась в родные места и старый вожак в одну из мартовских, довольно еще темных ночей привел ее к базе ученых.

Не по-мартовски безудержно выла, высвистывая, вытягивая жалобную мелодию, вьюга. Она то плакала в трубе, словно обожженная печным огнем, то скулила за окном, словно обиженная, что не пускают в избу.

Зоолог сидел у открытой печной топки, слушал завывание ветра и думал. Волчонок, видимо, спал: выходя в сени, человек видел через отворенную дверь чулана, что он лежал на своей подстилке, свернувшись клубком. Несколько раз за последние дни волчонок пытался войти в жилую комнату, подходил к чуть приоткрытой двери, подолгу простаивал у входа, внюхиваясь в запахи, но так ни разу и не вошел — все возвращался к себе в чулан. Почему? Что же ему мешало? Ведь он уже привык к новой жизни. Во взгляде его исчезли страх и тревога. И все-таки он не был похож на тех волков, с которыми ученому приходилось встречаться, о сравнении волчонка с собаками и вообще речи быть не могло.

Неторопливые размышления зоолога прервал волчий вой. Среди завываний вьюги он отчетливо различил голос волка. К нему сразу же присоединились другие голоса — из-за вьюги трудно было точно определить, сколько их было.

Зоолог предвидел, что это произойдет: рано или поздно волки придут к его дому, как приходили в зимнюю пору и раньше. Более того, он предчувствовал, что придет именно стая пойманного в капкан волчонка во главе со старым умным вожаком, известная ему с давних пор, и их вой прозвучит призывом для его приемыша.

Волки выли звучно, протяжно, голоса их приближались к избе. Собаки во дворе захлебывались злобным и суетливым лаем. Им было страшно.

Человек тоже забеспокоился — собакам грозила опасность. Они были привязаны у своих будок, сплошного забора вокруг избы не было, и волки могли этим воспользоваться.

Ученый надел полушубок, шапку и валенки, взял ружье и вышел из избы, надежно закрыв за собой дверь сеней и наружную. Он видел, как волчонок нервно бродил по своему чулану, взволнованный воем стаи.

Вьюга швыряла в лицо колючий снег, завывала, соревнуясь с волками, и прикрывала их метельной завесой. Невидимая стая выла где-то совсем рядом.

Это чувствовал и волчонок. После ухода человека он разволновался еще больше: заметался по чулану, несколько раз выходил в сени, снова возвращался в чулан. Он узнал голос отца-волка. Мощный, призывный, неповторимый. Он давно тосковал по этому голосу, по голосам родной стаи. Он ждал этих голосов как спасения, как избавления от плена, хотя понимал, что стая помочь ему не может. Но теперь наконец она рядом, и он сам должен пробиваться к ней.

Да, это была семья старого Воя. Чернец не знал, да н где ему было знать, что родная стая уходила очень далеко, что долго, больше двух месяцев, охотилась она в дальних глухих лесах. Там же во второй половине февраля матерые уходили от молодых волков на полторы недели. Это был период гона, краткой волчьей любви. Семья жила неподалеку, однако к отцу и матери никто из молодых не приближался. Сразу после воссоединения стаи, уже в марте, вожак повел ее в родные угодья. Матерым надо было устраивать логово, да и всех остальных с приближением весны потянуло в родные места с неодолимой силой.

Слушая знакомые голоса стаи, волчонок метался. Он несколько раз ударил лапами в дверь, ведущую к выходу, но она даже не приоткрылась. Прыгнул и навалился на нее всей тяжестью тела — результат тот же. Заметив, что дверь в жилую комнату затворена неплотно, он поддел ее лапой и распахнул. Не раздумывая, вошел. Теперь его ничто не могло остановить! Ведь за окном призывно раздавались голоса отца и матери, сестер и братьев… Волчонок кружил по комнате человека. Его уже не пугали, не отвлекали всевозможные вещи, сильно пахнущие человеком. Он был сосредоточен на одном: вернуться в стаю! Кроме ее тягучего воя для него сейчас не существовало ничего.