Бесконечный тупик, стр. 276

«Конечно, я не Шопенгауэр и не Паскаль. Вы правы; но и Вы тоже, извините, не того…»

Чехов и Суворин были очень близки друг другу, так что помещенная ниже характеристика Суворина вполне приложима и к самому Чехову:

«Суворин представляет из себя воплощённую чуткость. Это большой человек. В искусстве он изображает из себя то же самое, что сеттер на охоте на бекасов, то есть работает чертовским чутьем и всегда горит страстью. Он плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всём он самоучка – отсюда его чисто собачья неиспорченность и цельность, отсюда и самостоятельность взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, поневоле он развил свой инстинкт до размеров большого ума».

Суворин динамичен, активен. Чехов, при общей схожести, слабее, пассивнее. Он принадлежал другой эпохе, менее целесообразной и более старой, в общем – выморочной. У Суворина процесс не зашёл так далеко. он потерял веру, но не совсем, не так как Чехов, вообще ушедший из церкви. И приступы апатии у Су-ворина не носили столь интенсивной окраски. Чехов так и написал Суворину:

«но мне не хватает страсти и, стало быть, таланта. Во мне огонь горит ровно и вяло, без вспышек и треска, оттого-то не случается, чтобы я за одну ночь написал бы сразу листа 3-4 или, увлекшись работою, помешал бы себе лечь в постель, когда хочется спать; не совершаю я потому ни выдающихся глупостей, ни заметных умностей».

771

Примечание к №572

Ну несколько бы замешкался со сбором и вывозом дневников, конспектов, множества книг с аппаратом пометок.

Как сказал один молчаливый народ, разговор только портит беседу. Насколько благороднее была бы II часть без этой III-ей. То есть чтобы III-я была в уме, только подразумевалась. Соответственно I часть. «Закруглённый мир» – без II-ой, тоже подразумеваемой, это уже почти величие. Ну а вообще «Бесконечный тупик», ненаписанный или навечно погребённый в письменном столе – это действительно нечто психологически сопоставимое со смертью отца.

Если уж зашла речь: я бы мог написать и IV часть. С соответствующим увеличением объёма. Да в значительной степени она уже написана. Так, конспекты, на которые я опирался, составят 1500 страниц. Дневники – около 500 (написанные конспективно, они легко разворачиваются в 10 раз). Всякого рода рукописи, не вошедшие в окончательный текст, – страниц 500. И главное, аппарат пометок и записей на полях сотен книг. Его полное воспроизведение и развёртка как раз и составит З0000 страниц. Набралось бы. Некоторые части, кстати, я вполне реально хочу отпочковать. Вот, например, думаю около 1/10 пометок из ПСС Ленина перепечатать под заголовком «1600 (условно) отрывков из произведений и писем Н.Ленина». Наверное, сделаю – такая механическая работа хорошо заслоняет от ощущения бессмысленности моей жизни.

Конечно, здесь, в «IV части», грань, за которой осуществление личности исчезает, заменяется другими текстами. Личностное начало становится слишком косвенным, так что объём переходит в безличную немоту. Но в принципе написать можно было бы. 70 «двадцатьдевятых томов». Плюс система примечаний.

Менее всего меня можно упрекнуть в легкомыслии. Моё мышление очень авторитарно, и я всегда ищу для любого своего мнения зацепку авторитета. (791) К которому я равнодушен, но который я тем не менее всегда приберегаю «на чёрный день».

Кюстин писал, что жители Петербурга напоминают ему шахматные фигуры, «которые приводит в движение один лишь человек, имея своим незримым противником всё человечество». В общем это и смысл моего существования. Я спорю с некой абстракцией, причём спорю очень древними, архаичными методами. Возможно, «всё было бы хорошо», если бы я всерьёз в своей жизни прочёл только одну книгу. Я же Библию заменил библиотекой (783).

Трудолюбие, всё ломающее интеллектуальное упорство, бешеное, застилающее глаза кровавой пеленой честолюбие, серьёзное, пожалуй, излишне серьёзное отношение к миру – и всё зря. Всё – «никому не нужно». Кто-то дал мне дар сопоставления несопоставимого, дар насмешки над собой, дар совершать громоздкую мыслительную работу, постоянную и… бессмысленную. Бессмысленную, ибо я абсолютно бездарен в цели (801). Зачем, для чего – для меня это безобразное чавкание филологического болота. Я никогда не мог найти цель в жизни. (940) Долго постановка цели казалась мне грубой, напоминала злобный огонёк в глазах шимпанзе, «увидевшего» сложно висящий апельсин – «цель поставлена». Но потом я понял, что что– то порвано сзади моих глаз, и они просто расслабленны, все видят, но ничего не могут «увидеть». Чисто созерцательное отношение к миру. Но в этом и боль, при потенциальной способности понимания мира и при постоянном механическом перебирании его моим мозгом. У меня голова болит.

772

Примечание к №759

Первый вопрос у русского демократа: кто сильненький

Ещё бы, ведь он РУССКИЙ. Удивительно, как точно понимал Достоевский суть национальной психологии. (781) Его высказывания о русском характере – я не устаю поражаться их глубине. Глубине естественной. У него ведь не было никакой определённой концепции, «теории». Просто он ВИДЕЛ:

«Вся Россия заражена в известном смысле страшною мнительностью, во всех сословиях и во всех занятиях и именно насчёт власти».

773

Примечание к №763

Русская эмиграция мешала.

Русские думали, их в Европе ждать будут, что для них там какое-нибудь пустое государство приготовили. И совершили три роковые ошибки:

1. Русская эмигрантская культура была вывернута наружу. Всё писалось открытым текстом. Не было секретов, не было тайны русской диаспоры. (788) О евреях и масонах нужно было собирать материал, тайно обучать молодежь реальной истории Европы в закрытых и нелегальных учебных заведениях и т. д.

2. Русская элита не была замкнута и не понимала, что живёт во враждебном окружении. Не было строго иерархической религиозной организации, системы внутрикагального сыска, обязательного налога на нужды эмиграции для всех членов диаспоры, не было сети осведомителей в структурах соответствующих государств и т. д.

3. Русская эмиграция не создала тайный военизированный орден, который повязал бы всю диаспору кровью и организовал убийство нескольких десятков политических и общественных деятелей России и западного мира.

Русские безобразно плохо знали историю своих врагов. Во всех трёх направлениях русские как-то хаотически шевелились, что-то самотёком сколачивали на скорую руку, а богатейший опыт еврейской диаспоры лежал нетронутым.

774

Примечание к с.41 «Бесконечного тупика»

Что делать? – Ничего не делать!

Достоевский писал:

"(В Печорине русский тип) дошёл до неутолимой, желчной злобы и до странной, в высшей степени оригинально русской противоположности двух разнородных элементов: эгоизма до самообожания и в то же время злобного самонеуважения. И всё та же жажда истины и деятельности, и всё то же вечно роковое «НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ»! От злобы и как будто на смех Печорин бросается в дикую, странную деятельность, которая приводит его к глупой, смешной, ненужной смерти.

И всё ведь это действительная правда, повторялось ДЕЙСТВИТЕЛЬНО в нашей жизни".

775

Примечание к №765