Бесконечный тупик, стр. 227

Сопоставляя это высказывание Достоевского с современной русской действительностью, нельзя не признать – 1:1. Суть уловил. (Единственное изменение сейчас, и в худшую сторону, – огромную часть мелкого чиновничества в СССР составляют женщины. То есть описанное Достоевским издевательство возведено в квадрат. Чехов писал:

«Назначьте женщин судьями и присяжными, и оправдательных приговоров не будет вовсе».)

Почему же так получается, что, как писал Фёдор Михайлович, немец на работе «из мелкой букашки обращается в человека», а русский – из человека в букашку? – Русские из-за отсутствия секулярной культуры принимают свою работу слишком всерьёз и, следовательно, не придают ей значения. На западе работают чиновникОМ, а у нас работает чиновНИК. Для европейца работа мелким служащим есть послушание, форма, для русского итог, суть. А что это за суть: «чиновник ХIV класса»? Это крах, банкротство, глумление. Отличаясь природным трудолюбием, способностью хотя и неровно, но крайне интенсивно трудиться, проявляя при этом нечеловеческую энергию и самопожертвование, русский человек органически не способен выполнять мелкую, второстепенную работу (643). Отличный солдат, крестьянин, ремесленник, русский нелеп и злобен в качестве рабочего, служащего, санитара, официанта и т. д. (667) Эти профессии кажутся ему несерьёзными, ненастоящими и издевательскими, ущемляют его честолюбие. А русские самые честолюбивые люди в мире.

Высшая форма русского труда – труд религиозный, монашеский. Это единственный вид «второстепенного», но вполне сообразного труда, именно труда-послушания. Если бы смена на Путиловском заводе начиналась с пения псалмов, мы бы Америку обогнали. «Не дорог урок, дорого послушание». Тебе старец сказал: «Сажай рассаду корешком вверх». А ты посади, смири гордыню. Историки недоумевают. Русский рабочий в начале века зарабатывал примерно столько же, сколько и западноевропейский (например: донецкий шахтер в 1904 г. в день 3,6 франка, бельгийский – 3,9). Откуда же беспорядки, злоба? Ведь не в одной же провокации всё дело. Да русские на заводах могли бы вообще бесплатно работать, если бы индустриализацию проводили люди, знающие Россию. Как пошли бы на конвейер с иконами да хоругвями, с песнями… И ничего странного, в Японии, по другим причинам, в ином качестве, но сходно поступили… Да и в России, только уже вывернутой, советской, как опошление…

622

Примечание к №607

Шути, услуживай, «будь полезен»

По-русски лесть – месть.

– Ну поговори со мной, поговори.

– Что вы, Иван Иванович, вы хороший, замечательный человек. Вас весь коллектив…

– Ты понимаешь, что у меня жизнь пропала?

– Выпейте водички. Сейчас из приемной диванчик принесём вам в кабинетик, приляжете, отдохнёте. Форточку вот о-па.

– Мне направление в онкологический институт дали.

– Ну что ж, «большому кораблю большое плавание». Туда очередь наверно, со всего Союза люди едут, а вам без очереди, как уважаемому человеку. А там уход, питание. А оборудование какое, импортное. Мы без вас скучать будем, всем коллективом апельсины, а потом на кл…, то есть я хотел сказать, что вы нашему отделу жизнь дали, а теперь вам коллектив сторицей – печенье, соки. Ночами дежурить будем.

– Слушай, ты хоть плюнь на меня, ударь, что ты, не человек, что ли.

– Иван Иванович! Фу-ты, ну-ты… Пуговка у пиджака отлетела, разрешите, я её вам подниму. (636)

623

Примечание к №599

Власть слова над человеком безгранична.

«В начале было слово». А что будет в конце? Тоже ведь слово.

624

Примечание к №609

В «Идиоте» Мышкин постоянно слышит за спиной русский шёпот: «идиот», «идиот», «идиот».

Против Мышкина пишется ужасно несправедливая статья, и он с нею ожесточённо борется (751), так как чувствует, что фельетонный герой более реален, чем он сам. Несомненно, это чувство самого Достоевского, так как в фельетоне угадывается отблеск реальной полемики с Щедриным. Щедрин написал на Достоевского удивительно тупую эпиграмму «Самонадеянный Федя», а Фёдор Михайлович, слегка переиначив, переадресовал её авторство оппоненту Мышкина. Характерно, что фельетон зачитывается князю вслух, в глаза. Потом его автор, Ипполит, так же зачитывает в лицо свое посмертное (!) письмо. Это уже предел «олитературивания». Человек не выговаривается перед смертью, а выписывается и вычитывается.

Тема зачитывания в лицо, определения в лицо – во всех произведениях Достоевского (а начало положил Гоголь). Но максимум – в «Идиоте». Во многом оттого образ Мышкина – лучшее, что создал Достоевский. Раскольников, братья Карамазовы, Ставрогин сложны, но понятны. В Идиоте же есть какая-то вечная тайна. Желание не понять его, а быть понятым им.

625

Примечание к №593

Ах, милый Розанов, что ты наделал! Ты ушёл в тот мир, а я остался в этом.

Я ро-за-ни-а-нец. Но что это такое? Что такое «соловьёвец» – понятно. Это человек, продолжающий традицию философии Соловьёва. Но личность Соловьёва и его книги это вещи совсем разные. Можно продолжить книги, но личность? жизнь? Книги Розанова и сам Розанов это одно и то же. Он воплотился. И кто же тогда я? Розанов?

Если моя жизнь очень сложно связана с жизнью моего отца, так что порознь ни его жизнь, ни моя не будет вполне понятна, то и Розанов так вплёлся в моё бытие (661), что без этого вплетения оно распадётся на отдельные полубессмысленные факты. С другой стороны, и Розанов без Одинокова это уже ненастоящий Розанов, не вполне настоящий (708). По крайней мере для меня. С метемпсихозом для меня многое не выяснено. Жизнь – смерть, бытие – небытие – это всё переплетается, ветвится. В каком смысле умер Розанов? Есть ли его смерть небытие? До рождения – небытие, но небытие после смерти это уже другое небытие, чем до рождения. Но разных «небытий» не бывает. Всё это тривиальная философская истина. Но когда она начинает переживаться в вашем индивидуальном существовании, то она перестает быть тривиальной. ВАША зубная боль не тривиальна.

Какие могут быть «традиции» у крайнего субъективизма? Только традиция метемпсихоза. (895)

626

Примечание к №597

1967—1977 – это отказ от еврейской фронды при разрастании процесса демократизации вширь

Сейчас уже можно что-то противопоставить еврейской элите. Евреи по-прежнему и в интеллектуальном, и в духовном отношении превосходят русских, но уже не настолько, чтобы был невозможен сам диалог.

В сфере идей физическая сила, грубая ругань значат очень мало. Необходим духовный разгром. Сколько ни называй Шестова евреем и, следовательно, человеком, чуждым русской культуре, от этого ничего не изменится. А вот написать книгу, где доказывается, что Лев Исаакович взял определённую русскую тему, а именно тему интеллектуальной альтернативности, релятивности, и стал её очень монотонно варьировать, так что в результате получился «апофеоз», то есть нечто очень серьёзное, солидно основательное и фундаментальное – «апофеоз беспочвенности», и доказать, что это противоречие выявляет совершенно нерусский характер его философии и что при этом он все же близок русской мысли, так как тема-то русская, мелодия-то (не аранжировка) русская, – вот если так повернуть, то Шестов будет осмыслен русским логосом и из врага превратится в мальчика на побегушках. Конечно, в 60-е о таком и речи быть не могло. На посмевшего только бы навели «духовное ружьё», ещё и не прицелившись как следует, и тот бы испарился. А сейчас борьба все же возможна. Конечно, с общим преимуществом еврейского логоса, но возможна. И, в конечном счете, небезуспешна.