Бесконечный тупик, стр. 120
"Приведу сначала маленький пример, попроще, пояснее, без «теории» … без мудрёных слов, без непонятного для массы. Положим, Каляев, чтобы убить тирана и изверга, достаёт револьвер у крайнего мерзавца, жулика, разбойника, обещая ему за услугу принести хлеб, деньги, водку. Можно осуждать Каляева за «сделку с разбойником» в целях приобретения орудия смерти? Всякий здоровый человек скажет: нельзя … Каляева не порицать надо за такое приобретение револьвера, а одобрять… (298) Любой мужик, если бы он увидал «интеллигента», фразами отговаривающегося от столь очевидной истины, сказал бы: тебе, барин, не государством управлять, а в словесные клоуны записаться или просто в баньку сходить попариться…"
Тут прямо по Достоевскому. Убил за луковицу человека – копейка. Убил сто человек – рубль. Всё очень просто, доходчиво. «Без мудрёных слов».
Ленин учил товарищей:
«Если ты не сумеешь приспособиться, не расположен идти ползком на брюхе, в грязи, тогда ты не революционер, а болтун».
Наглядно объяснял отдачу немцам Украины:
«Я вам приведу простой пример. Представьте, что два приятеля идут ночью, и вдруг на них нападают десять человек. Если эти негодяи отрезывают одного из них, – что другому остаётся? – броситься на помощь он не может; если он бросится бежать, разве он предатель?»
Здесь даже редакция ленинского собрания сочинений не выдержала и осмелилась (единственный раз на протяжении 55 томов) внести коррективы. В примечании написано:
«В стенограмме, по-видимому, неточная запись; следует читать: „разве он не предатель“».
Но внесение «не» контекстуально невозможно, бессмысленно. Тут просто «дрогнули», нервишки не выдержали. Это сейчас! Да ещё у каких людей!! А тогда от речей Ленина с ума сходили (312), не могли поверить, что такое вообще бывает, что такое можно говорить и можно ТАК говорить. Мячик сам из рук онемевших выкатывался. Ленин психологически сломал белое движение и вообще любое сопротивление с самого начала.
292
Примечание к №249
Зарвались с полунамёка.
Чехов заметил:
«Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение самое наглое».
293
Примечание к №273
«Не треба!»
По идее НЭП должен был привести к обществу нацистского образца, к интер-национализму, где во главе стоит раса богоизбранных людей. Огосударствление предприятий, элементы планирования, но с сохранением частной еврейской инициативы, создание совхозов с евреями-менеджерами и т. д. Кадеты за это же выступали, не только эсеры. Одним словом, собирались жить. А НЭП сменился ВЕПом. (Правые эмигранты говорили: погодите, будет вам вместо НЭПа – ВЕП – Всероссийский Еврейский Погром.) «Не треба!» Это как если бы в Германии фашисты были сметены новыми кадрами из евреев. Конечно, в России националистическое движение захлебнулось в численности коренного населения. В Германии господствовала наиболее многочисленная нация, в России – одно из нацменьшинств. Но поскольку уровень селекции был тотален (полное уничтожение русской элиты), то всё могло получиться. Не учли одного: «Не служить же русскому солдату и мужику евреям». Нужно было низшее звено из туземных кадров. Они и уничтожили колониальную администрацию.
294
Примечание к №208
лет 50 над русскими писателями как сословием будут смеяться
Воспев сталинские зверства, русские писатели дискредитировали себя как сословие. И прекрасно.
Бунин писал в своем дневнике в 1918 году:
«Всё будет забыто и даже прославлено! И прежде всего ЛИТЕРАТУРА ПОМОЖЕТ, которая что угодно исказит, как это сделало, например, с французской революцией то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится десять тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов … Вообще литературный подход к жизни просто отравил нас. Что, например, сделали мы с той громадной и разнообразнейшей жизнью, которой жила Россия последнее столетие? Разбили, разделили её на десятилетия – двадцатые, тридцатые, сороковые, шестидесятые годы – и каждое десятилетие определили его ЛИТЕРАТУРНЫМ героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров… Это ли не курам на смех, особенно если вспомнить, что героям этим было одному „осьмнадцать“ лет, другому девятнадцать, третьему – самому старшему – двадцать!»
Бунину как писателю было обидно за своё сословие. Ругая своё сословие, он всё-таки не смог подняться над сословной ограниченностью. Французские проститутки – продажные. Ах-ах, какой ужас. Да потому и продажные, потому что проститутки. Писатель, «врун за деньги» – шарлатан. Да, Алексей Толстой шарлатан. Ну и что? И почему государство, общество должно рухнуть из-за плохих писателей? Не потому погибнет общество, что писатели плохи, а потому, что вдруг оно поставило своё существование в зависимость от писателей. «Мы сделали проститутку президентом, а она продала государственные секреты». И ещё обижаются, ещё чем-то недовольны.
295
Примечание к №273
«А русский мужичок оказался грубее». Оторвал балкон и понёс, понёс к Фонтанке.
Почему же к Фонтанке? Стилистически это, казалось бы, неверно, надо – «к Мойке»: мойка, помои, свалка истории, головомойка, чистка. Или, если учесть, что дальше речь идет о Берлиозе, можно сказать «понесли к Москва-реке». (Тут неувязка с местом действия, но ею можно пренебречь.) Однако всё же «Фонтанка», так как у Мандельштама в «Египетской марке» есть эпизод: толпа топит какого-то воришку в Фонтанке.
Интересна чисто мандельштамовская технология умолчания при описании революционного самосуда. О таковом собственно ничего не говорится. Сначала показана толпа, ведущая жертву к воде, потом герой повести мечется по городу, пытаясь вызвать охрану, и, наконец, мы видим расходящиеся по реальности круги от свершившегося факта:
«Несметная, невесть откуда налетевшая человечья саранча вычернила берега Фонтанки … Тысячи глаз глядели в нефтяную радужную воду, блестевшую всеми оттенками керосина, перламутровых помоев и павлиньего хвоста. Петербург объявил себя Нероном и был так мерзок, словно ел похлёбку из раздавленных мух».
И всё. Это характерный приём мандельштамовского письма. Вот ещё пример. Осип Эмильевич рассказывает о раскопках останков первобытного человека в Советской Армении:
«В яме нами были действительно обнаружены и глиняные черепки и человеческие кости, но кроме того был найден черенок ножа с клеймом старинной русской фабрики NN».
Боковой смысл жуткий. Сказанное доходит постепенно и уходит в бесконечность своим взаимозеркальным сарказмом. Впрочем, это редкая удача. Обычно всё пустее. Слишком много пустоты. Мандельштам обманками обвит, как бинтами человек-невидимка. Центр пуст. Это лишь имитация «простой прозы» с четверным перекрытием критики, где всё продумано, прочувствовано вперед.
Он извне подошел к сути языка. Писал в конце «Египетской марки»:
«Уничтожайте рукопись, но сохраняйте то, что вы начертали сбоку от скуки, от неуменья и как бы во сне. Эти второстепенные и мимолетные создания вашей фантазии не пропадут в мире».
Конечно, это суть отечественного мышления. Собственно говоря, весь русский язык находится на полях. Но отсюда вытекает другое, совершенно не учтенное Мандельштамом свойство: заметки на полях полей русского языка образуют единое поле. Весь язык это развернутое примечание, где оговорки и сноски никак не вынесены за текст, а находятся внутри. Отсюда постоянное «внутренное комментаторство», бубнение и бормотание, наивное, все более и более запутывающееся объяснение. Это какое-то постоянно корректируемое косоглазие. Косой взгляд Мандельштама не корректируется оговорками, и русский читатель из-за этого «промахивается». Моё первое (первичное) впечатление от «Египетской марки»: «Финтифлюшка с двумя десятками прекрасных предложений». Последующее «догадывание» оказывается пресным, как бы случайным и необязательным. А русский язык очень обязательный, обязывающий, связывающий разлетающуюся суть в сложноподчинённую связь. В прозе Мандельштама нет опоры для глаза, «акрополя» и нет.