Все зависит от нас, стр. 98

– Знаешь, вот сердцем чую, что все не так, как мы думали…

– В смысле?

– А сам посмотри. Давай начнем по порядку.

Александр, достав лист бумаги, нарисовал прямоугольник:

– Пусть вот это будет пушка…

– Орудие.

Третьяков, фыркнув, возмущенно посмотрел на меня: мол, какая разница? Я только рукой махнул:

– Ладно-ладно, продолжай.

– Так вот… вот это, – он нарисовал еще один прямо-угольник, – мина с радиовзрывателем.

Вообще-то в закладке был фугас, очень грамотно сделанный из гаубичного снаряда, но чтобы не сбивать с мысли следователя, я промолчал.

– Мы беседовали и с Шарафутдиновым и с теми приглашенными армейскими саперами, так они в один голос утверждают, что без особых затруднений смогли бы определить, что взорвалось – снаряд или заложенная мина. Тогда зачем вся эта катавасия с пушкой?

– Как зачем – чтобы замаскировать работу фугаса и списать все на шальной снаряд.

– Неа, – Саша покачал головой, – я же говорю – ничего замаскировать не выйдет. Шансы, что снаряд влетит в воронку от мины, исчезающе малы. Ответим на вопрос – для чего была возня с… – он, глянув на меня, хмыкнул, – …с орудием, сможем ответить и на другие.

М-да, это Третьяков правильно сказал. Я вот тоже до сих пор так и не смог допетрить – на хрена нужна была эта гаубица? Ну захотел Жуков мочкануть обидчика, так для чего так мудрить? Обычная закладка и – привет несостоявшемуся маршалу Черняховскому! Все можно было спокойно списать на «вервольф», благо этих оборотней в округе достаточно ползает – что ни день, так контрразведчики диверсионную группу вылавливают. Так нет – возились с тяжелючей дурой, таская ее туда-сюда, и в конце концов, на ней же и погорели. А майор тем временем, нарисовав очередной квадратик и ткнув в него карандашом, продолжал:

– Больше всего меня смущает этот кисет с газетами и накладной, что был у трупа. Ты же мне сам рассказывал – идя на задание, вы все документы сдаете. И не только документы, а письма и вообще все бумаги, до последнего клочка. Но ведь и покушавшиеся действовали, как в тылу у противника, поэтому все должны были сдать… А здесь, как по заказу – и газета, четко указывающая на «украинцев», и особенно обрывок накладной с фамилией. Слишком уж все явно…

Третьяков рассуждал, конечно, правильно, только я вспомнил, как в свое время, уходя за передок, забыл отстегнуть погоны. Выходит, забыть можно что угодно, и никто от этого не застрахован. Так и ответил, добавив:

– Может, просто радоваться надо? Лопухнулись вороги, нам на счастье. Хотя с другой стороны – действительно странно. Меня этот кисет тоже смущает, но по другой причине – ведь у младшого была початая пачка папирос. Значит, он именно их курил? Зачем тогда ядреный самосад таскать? Им же после папирос если затянешься – дуба дашь с непривычки!

– Вот и я про то же!

Тогда нам договорить не дали, потому что Гусев вызвал на совещание, а чуть позже у Сашки появилась странная версия. Мол, по приказу некоего человека «Х» его люди устраивают удачное покушение. Никто ведь не рассчитывал на появление чересчур наблюдательного Лисова, так что засада имела все шансы на успех и Черняховскому было положено под прощальный залп убыть в мир иной. После убийства генерала армии киллеры отваливают, оставив будто бы случайно, возле гаубицы, этот кисет с табаком и газетами. Следователи, разумеется, выясняют, что имел место подрыв фугаса, который пытались замаскировать под случайный снаряд. А так как присутствует еще и воронка из-под снаряда, то поиски орудия быстро выводят к немецкой гаубице. И тут такой подарок! Газета Первого Украинского и накладная с фамилией Горбуненко. После чего начинают допрашивать начальника «десятки». Хотя Третьяков сомневался, что майора мы бы нашли живым. Это в его версию не укладывалось. Филиппа должны были грохнуть по-любому, но зато оставалась бы фотография, где с ним чуть не обнимается Жуков. И тогда в свете недавней ссоры следователи начали бы трясти уже самого маршала.

Мне все это казалось чересчур запутанным и притянутым за уши, но мент с мощью бульдозера стал отрабатывать свою новую задумку. Сейчас вот с этой фотографией носится… Очень ему хочется доказать, что это «липа». Ведь если получится, то его шаткая версия станет основной.

В то, что Третьяков прав, я верил слабо, не понимая, для чего убийцам нужна была такая сложная многоходовка, но у нас было указание помогать следователям всемерно, поэтому спорить дальше не стал и просто сказал:

– Добре. Бери машину, Пучкова, охрану и вперед – опрашивать контрразведчиков. Может, повезет. А я с тобой не поеду, извини, у самого дел по горло. Нам ребята свежего «языка» притащили, так что дуйте, разбирайтесь сами.

Сашка кивнул, и мы разбежались. Он – в штаб армии, а я потопал в дальнее крыло особняка, которое мы отвели под «губу».

Глава 24

– Нет, если бы вы знали, как я это быдло ненавижу. Полуграмотное, вечно пьяное, не понимающие, что мы, истинно интеллигентные люди, гораздо лучше их знаем, что надо для народного блага! Их пороть, пороть на конюшне надо, чтобы мозгов добавить! По-другому до этих ленивых скотов ничего не дойдет! И Петр Николаевич именно это предлагал!

Изо рта собеседника густо летели пенные брызги, поэтому я отклонился назад и убрал руку с папиросой подальше. От особой брезгливости меня война отучила, но сейчас были серьезные опасения, что у этого пропагандиста из РОА слюни могут быть ядовитые. Честно говоря, подобный экземпляр в первый раз попался. Такой вот весь из себя, предатель-прогрессор, непрестанно радеющий о народном благе. Слушать это существо было очень познавательно, тем более, бывший советский интеллигент, похоже, так увлекся, что напрочь потерял связь с реальностью и забыл, где находится. С ними такое бывает, особенно когда в раж входят – ничего не видят и не слышат, прямо как глухари. А тут, видно, стресс от попадания в плен сказался, да еще я с ним разговаривал спокойно и вежливо, даже немного в философию ударился, вот РОАвца и понесло…

Сопроводиловку на Бляхина Ипполита Аристарховича, 1902 года рождения, я уже прочел и теперь молча слушал его страстный монолог, удивляясь, как человек, всю жизнь проживший в России, может настолько ненавидеть свой собственный народ. Хотя поначалу разговор шел во вполне сдержанном и конструктивном русле. В сопроводительных документах мужики из СМЕРШ указали, что Бляхин был на сборах пропагандистов, которые проводились недалеко от Бальги. Вот я и выуживал из него те крупицы сведений насчет местности, которую он мог наблюдать из окна автобуса, курсировавшего между казармами и учебным центром. Толку, правда, было мало, но даже то, что он увидел, как саперы ставят на полях, к юго-востоку от замка, минные поля, можно считать удачей. Ведь будет совсем не гут, если сброшенный десант приземлится среди кучи смешанных, противотанковых и противопехотных мин.

Отметив на карте местоположение минированных мест, я заодно спросил, что именно делали на этих пропагандистских сборах? Оказывается, все как обычно – там давали накачку замполитам перед решающими битвами, чтобы они глаголом жгли сердца подопечных солдат.

У этого сына Аристарха глаголом жечь, судя по всему, получалось очень хорошо, в чем сейчас и убеждаюсь на собственной шкуре. И дернул меня черт за язык…

Ведь как получилось: просто в конце допроса я допустил стратегическую ошибку – уже убирая карту, чисто по-человечески поинтересовался, как мог образованный человек, преподаватель русского языка, настолько легко перейти на сторону врага? И тут понеслось… Сперва понемногу, но в конце концов пропагандист распалился, как на митинге, и радиус слюнопоражения стал достигать нескольких метров.

Оказывается, в СССР его раздражало абсолютно все. И страна, и строй, и народ. Страна – за отсталость от западного мира, строй – за свое отличие от действительно демократического и продвинутого мирового общества, ну а народ – за то, что быдло и хамы.