Трафальгар, стр. 35

Печальный рассказ матроса отбил у меня всякую охоту продолжать разговор.

Погиб Марсиаль! Погиб Малеспина! Какие ужасные вести несу я моему хозяину дону Алонсо! На мгновение у меня мелькнула мысль: а что, если не возвращаться в Кадис, оставить все на произвол судьбы, пусть людская молва возьмет на себя столь тягостную миссию и донесет эту страшную новость до трепещущих в ожидании сердец. Но я все же решил предстать перед доном Алонсо и дать ему отчет в своем поведении. Наконец мы добрались до Роты, а оттуда, морем, переправились в Кадис. Вы и представить себе не можете, как были взбудоражены все жители. Мало-помалу прибывали все новые и новые известия о разгроме нашей эскадры, и почти все уже знали судьбу большинства наших кораблей. Правда, местопребывание многих участников сражения оставалось неизвестным. На улицах то и дело происходили душераздирающие сцены: какой-нибудь вновь прибывший матрос сообщал имена погибших товарищей, тех, кто уже никогда не вернется домой. На молу собралось видимо-невидимо народу в надежде распознать среди раненых отца, брата, сына, мужа. Я был свидетелем сцен неописуемой радости и безутешного горя. Надежды чаще всего не сбывались, зато самые мрачные предчувствия оправдывались. Число выигравших в этой лотерее судьбы было неизмеримо мало по сравнению с числом проигравших. Трупы моряков, выброшенные на побережье Санта Мария, быстро развеяли сомнения безутешных родственников, хотя многие все еще надеялись увидеть своих близких среди пленных, которых англичане отправили в Гибралтар. К чести жителей Кадиса должен сказать, что еще ни один город не приходил на помощь раненым с таким усердием, не делая различия между своими и чужими, распространяя на всех свое милосердие.

Даже Коллингвуд в своих мемуарах отметил великодушие моих соотечественников. Быть может, людские сердца смягчило величайшее бедствие. Но разве не печально сознавать, что лишь несчастье делает людей братьями?!

В Кадисе я наконец мог представить себе всю картину сражения. Хотя я сам был участником битвы, но знал лишь об отдельных ее эпизодах, поскольку строй нашей эскадры был неимоверно растянут, корабли совершали сложные маневры, далеко отходя друг от друга, и их постигла различная участь. Мне удалось разузнать, что, кроме «Тринидада», были потоплены девяностодвухпушечный «Аргонавт», капитаном которого был дон Антонио Пареха, а также восьмидесятипушечный «Сан Августи», ходивший под флагом капитана дона Фелипе Кахигаля. С Гравиной, приведшим «Принца Астурийского», в Кадис возвратились восьмидесятипушечный «Горец» (его капитан Альседо погиб в бою вместе со своим первым помощником Кастаньосом), семидесятишестипушечный «Сан Хусто» (капитан дон Мигель Гастон), семидесятичетырехпушечный «Сан Леандро» (капитан дон Хосе Кеведо) и «Святой Франциск» (капитан дон Луис Флорес); стопушечный «Громовержец» под началом Макдонела. 23 октября часть этих кораблей в составе «Горца», «Сан Хусто», «Святого Франциска» и «Громовержца» вышла из Кадиса, чтобы отбить у неприятеля захваченные в плен корабли. Но «Святой Франциск» и «Громовержец», а также семидесятичетырехпушечные «Монарх» (капитан Аргумос) и «Нептун» (отважный капитан которого, дон Каетано Вальдес, герой битвы у мыса Сан Висенте, был теперь при смерти) потерпели крушение вблизи побережья. В руках врага остались «Багама» (правда, она вся развалилась в море, не дойдя до Гибралтара), семидесятичетырехпушечный «Сан Ильдефонсо» под командованием Варгаса, уведенный в Англию, и «Непомусено», который долгие годы пребывал в Гибралтаре не то в качестве военного трофея, не то священной реликвии. «Санта Анна» благополучно достигла Кадиса в ту же ночь, когда мы ее покинули. Англичане тоже потеряли немало кораблей, и многие английские офицеры разделили участь адмирала Нельсона. Что касается французов, то у них потери были ничуть не меньше, чем у нас. За исключением четырех кораблей, не вступивших в сражение и уведенных Дюмануаром – это позорное пятно долгое время не мог смыть с себя французский флот, – наши союзники доблестно сражались в бою. Вильнев, желая в один день загладить все свои былые промахи, бесстрашно бился до последней возможности, но был захвачен в плен и уведен в Гибралтар. И много еще славных офицеров попало в руки англичан или погибло в бою. Французские корабли постигла та же судьба, что и наши. Одни ушли вместе с Гравиной, другие попали в плен, немало потонуло у прибрежных скал. «Ахиллес», как я уже говорил, взорвался во время сражения.

Но, несмотря на все эти несчастья и беды, наша гордая союзница Франция не так дорого, как Испания, заплатила за последствия войны. Потеряв на море цвет флота, Франция в эти дни одержала грандиозные победы на суше. В короткий срок Наполеон передвинул грозное войско с берегов Ламанша в Центральную Европу и принялся за осуществление своего победоносного похода против Австрии. 20 октября, за день до Трафальгарского сражения, Наполеон в Ульмском лагере принимал капитуляцию австрийской армии, генералы которой отдали ему свои шпаги, а два месяца спустя, 2 декабря того же года, Наполеон снова разгромил австрийцев при Аустерлице, одержав самую блестящую из своих побед. Эти победы несколько смягчили во Франции горечь поражения при Трафальгаре; Наполеон приказал газетам замолчать неудачу. А когда пришли известия о победе его заклятых врагов англичан, Наполеон пожал плечами и промолвил: «Не могу же я быть вездесущим».

Глава XVII

Я старался как можно дольше оттянуть встречу с доном Алонсо. Но в конце концов голод и отсутствие одежды, а также крыши над головой заставили меня пойти к хозяину. Сердце мое, когда я подходил к дому доньи Флоры, билось с такой силой, что я останавливался на каждом шагу. При мысли, какое горе вызовет мое сообщение о смерти молодого Малеспины, я так терзался, будто и в самом деле был причиной его гибели. Но наконец я все же явился к дону Алонсо. Мое появление в патио произвело неописуемый переполох. Я услышал громкие шаги на верхней галерее и еще не успел понять, что происходит, как попал в жаркие объятия. Тут я узнал донью Флору; лицо ее было размалевано ярче театральной афиши и сияло от безмерной радости. Приторно сладкие прозвища «цыпленочек», «замарашка», «ангелочек» и прочие, произнесенные томным сюсюкающим голосом, не могли вызвать у меня даже тени улыбки. Я поднялся по лестнице, и весь дом всполошился. Я услышал нетерпеливый голос дона Алонсо: «Он здесь? Слава богу!» Я вошел в зал, ко мне бросилась с криком донья Франсиска:

– А где дон Рафаэль? Что с доном Рафаэлем?

Подавленный, я долгое время не мог вымолвить ни слова. Комок застрял у меня в горле, мне недоставало мужества вымолвить роковую весть. Меня спрашивали снова и снова, и тут я заметил сеньориту, выходившую из своей комнаты. Она была бледна как мел, глаза ее широко открылись от страха, и весь облик выдавал тоску и смертельную тревогу. При виде ее я горько разрыдался, и слезы мои были красноречивее слов. Росита вскрикнула и без чувств упала на пол. Дон Алонсо с супругой бросились к ней на помощь, скрывая собственное горе. Донья Флора тоже опечалилась; отозвав меня в сторону и убедившись, что я цел и невредим, она сказала:

– Значит, погиб наш молодой кабальеро? Я как чувствовала беду и говорила Паке, но она все молилась да молилась, надеясь, что он вернется живой. Но раз на то божья воля… А ты жив и здоров, как я рада! Тебя не ранили?

Невозможно описать переполох, поднявшийся в доме. Целых полчаса раздавались одни стенания, вопли да плач. Кроме домашних, горевала и пришедшая к нам семья Малеспина. Однако какие необыкновенные вещи порой позволяет себе господь бог! Прошло, как я уже сказал, около получаса, когда слух мой резанул чей-то знакомый громкий голос. То вопил в патио дон Хосе Мариа Малеспина, призывая свою жену, дона Алонсо и Роситу. Больше всего меня поразило, что голос старого брехуна был, как обычно, веселым и жизнерадостным. Я расценил это как верх бессердечия ввиду случившегося несчастья. Все выбежали ему навстречу, и я снова подивился, узрев Малеспину-старшего сияющим, точно новехонькая монета.