Богатые наследуют. Книга 2, стр. 58

Итак, у Энджел родился сын, думала она, когда пила свой чай; Фелипе, наконец, получил наследника. И две девочки, одна – оживленная, другая – спокойная. Поппи могла догадаться, какая из них ее дочь. Поппи уныло смотрела в окно; она была так уверена, что сможет увидеть ее, что узнает ее сразу же… Но было слишком поздно, чтобы вернуть свое прошлое. Энджел и ее девочки были за шесть тысяч миль отсюда, в Калифорнии. На ранчо Санта-Виттория.

Поппи вышла на улицу из чайной Флориана. Она брела бесцельно по городу, не зная, куда ей пойти. Она не знала, что делать теперь. Прежняя тоска всколыхнулась в ней с новой силой, и внезапно одна мысль пришла ей в голову.

Она поспешила в офис турагентства «Томас Кук. Лтд». Да, будет корабль, сказали ей, «Микеланджело», он отплывает из Генуи в Нью-Йорк через три дня. Поппи поспешила заказать билет, пока не передумала. Она наконец возвратится домой.

ГЛАВА 55

1927, Калифорния

Поппи стояла на своем давнем тайном местечке, на вершине холма, с которого был виден дом Константов. Лошадь, одолженная в одной из местных конюшен, паслась рядом, и шорох высокой зеленой свежей травы сливался с щебетанием птиц и треском цикад.

Сначала она поехала к дому Мэллори и увидела только заброшенные руины. Она пробиралась сквозь буйно разросшуюся траву, которая когда-то была аккуратно подстриженной лужайкой, и присела на ветхие ступеньки у входной двери, вспоминая со знакомым замиранием внутри, как сидела здесь и смотрела на дорогу, дожидаясь возвращения Джэба. Она припомнила старого, полуслепого индейца и сумрачную кухню, и темную заброшенную комнату, в которой когда-то жила ее мать, и свою одинокую детскую, полную теней и страхов, когда отец не возвращался. Она думала о сверкающем рояле в гостиной и игрушках в шкафу, брошенных там навсегда, когда они с Джэбом отправились кружить по городам, подгоняемые его жаждой большой игры; и Поппи вновь ощутила знакомый ужас одиночества и заброшенности.

Дом Мэллори никогда не был счастливым местом, но он мог бы дать Рогану что-то настоящее вместо того, чтобы выдумывать прошлое, которого не было.

Единственной частью дома, которая прочно стояла на земле, была старая индейская хижина, которой было больше двухсот лет. Ее толстые глиняные стены заглушали пение птиц, и солнце еле проникало сквозь маленькое окошко на покрытый слоем пыли пол. Закрыв глаза, Поппи могла представить себя снова ребенком, затаившим дыхание, чтобы не услышал старый индеец, когда она кралась сюда за черствым куском индейского пресного хлеба. Она так боялась, что он поймает ее. Даже теперь это место еще вызывало тревожные чувства, ощущение одиночества и скорби… и смерти. Слабо вскрикнув от страха, она бросилась из хижины на свежий воздух и помчалась сквозь буйные заросли сорняков. Она инстинктивно оглянулась на холм, который мирно расстилался за умирающим домом. На нем не было маков.

Она поехала знакомой короткой дорогой к дому Константов, непроизвольно остановившись у своего старого «наблюдательного пункта»: точно так же, как когда была ребенком, которого тянуло сюда, как магнитом, чтобы взглянуть на сказочную, красивую, счастливую семью, членом которой она желала быть всем своим сердцем.

Все выглядело совсем как прежде; белые стены и клумбы в цвету, фонтан разбрызгивал веером радужные капли и красные черепицы крыши сверкали на солнце… Мужчины работали в саду, и арабские пони резвились в загоне. А вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась земля Константов.

Поппи скользнула на траву, ее колени прижались к подбородку; она вся ушла в свои мысли. Она открыла глаза и увидела, как высокий седой мужчина сбежал по ступенькам к старому амбару. Сердце ее упало, и Поппи показалось, что она потеряет сознание, – она узнала Грэга. Конечно, он стал старше, но, если не считать его седых волос, он совсем не изменился. Он был тем же самым высоким, стройным, красивым мужчиной, каким она его помнила, мужчиной, которого она называла своим братом и которого – она слишком поздно поняла – она любила. Несколькими минутами позже он въехал во двор за рулем зеленовато-голубого «паккарда». Его голос, когда он просил кого-то поторопиться, разбудил знакомую дрожь наслаждения и боли во всем ее теле, и она до крови закусила губу, чтобы удержаться и не окликнуть его. А потом хорошенькая женщина появилась на ступеньках, обмахивая себя, как веером, большой соломенной шляпой и громко смеясь, и Поппи поняла, что это, наверное, его жена.

– Мелисса, ну почему ты все время опаздываешь? – услышала Поппи.

– Мне кажется, что после стольких лет я просто перестала с этим бороться, – засмеялась она, забираясь в машину.

– Быстрее, мальчики, – взмолился Грэг, засовывая чемоданы в багажник, и сердце Поппи заколотилось, когда три мальчика-подростка скатились по ступенькам – сыновья Грэга, сыновья, которые могли бы быть и ее сыновьями. Они были совсем как он, разве кроме младшего, бежавшего позади; он был похож на своего деда, Ника.

– Быстрее, Хильярд, – торопил его Грэг.

А потом, медленно спускаясь по ступенькам, появилась Энджел! Поппи помнила тот день, когда в последний раз смотрела на нее. Волосы, которые были белокуро-нежными, как лунный свет, теперь стали совершенно белыми.

После долгих слов прощания и поцелуев они сели в машину – и поехали. Энджел махала им вслед рукой, и Поппи с тоской в последний раз смотрела на Грэга и его сыновей.

Поппи опять ощутила знакомый укол зависти; она вернулась туда, где когда-то жила, и опять смотрела на все со стороны. Она никогда не была настоящим членом этой семьи. Это по-прежнему была всего лишь мечта.

Она смотрела, как Энджел шла по знакомой, поросшей травой тропинке к маленькой беседке, которую так хорошо помнила Поппи; сюда они всегда прибегали, когда хотели поболтать о своих секретах. Словно в агонии, Поппи ходила взад и вперед – ей так хотелось побежать к Энджел, но она боялась. Она знала, что не должна этого делать. Но она так долго тосковала по «дому». Наконец она села на лошадь и медленно стала спускаться с холма. Она ехала к дому.

Сидя на резной скамейке в увитой виноградом беседке, Энджел раскрыла книгу, которую принесла с собой. Это был дневник ее матери; она обнаружила его лишь вчера на чердаке, в куче старых школьных учебников. Она долго колебалась: читать, не читать – даже теперь, через двенадцать лет после смерти Розалии, это походило на подглядывание. Ведь ее собственный дневник был такой интимной вещью: в нем были все ее надежды и страхи, давно прошедшие вечеринки и танцы, влюбленности и огорчения, поездки в Сан-Франциско… Это все равно что заглянуть в душу ее матери.

Первые страницы были целиком об ее отце – о том, как они встретились, как сильно Розалия его любила, о их брачной ночи… Словно писала не ее мать, молоденькая влюбленная девушка – и Энджел поспешно закрыла дневник. Она не сможет его прочесть. Она закрыла глаза в полудреме, наслаждаясь теплым солнечным светом, струившимся сквозь листья винограда, и тихим, полным жизни молчанием их дворика.

В ее распоряжении две драгоценные недели, которые она могла посвятить самой себе. Две недели до того дня, когда она должна будет возвратиться в Италию – к сыну, который ненавидит ее почти так же, как она ненавидела его отца; две недели перед тем, как ей нужно будет решать, что делать с проблемами ее дочерей; только две недели непривычного уединения, в котором, как она думала прежде, она не нуждалась.

Внезапно глаза Энджел открылись – ей почудились звуки шагов по траве. Сон ли это, думала она, когда Поппи шла к ней. А может, это призрак? Рыжие волосы Поппи были завязаны лентой, как она любила это делать всегда, – только теперь в них искрилось серебро. Она была такой же стройной, как тогда, и шла той же легкой грациозной походкой, которая всегда напоминала Энджел рысь коня. Потрясенная, она опять закрыла глаза. Поппи была настоящей. Она была здесь.

– Я вернулась домой, Энджел, – прошептала Поппи. Закрыв лицо руками, она опустилась на колени и заплакала.