Да, та самая миледи, стр. 9
– А мне перед венчанием снилась… – вспомнила я. – Перекрестила и растаяла. Жерара от меня поцелуй, я ему подарок приготовлю. Не гости там долго, ладно?
Робер уехал. Празднества в замке продолжались.
Был сентябрь, как и сейчас. Начинался осенний сезон охоты…
Я не верю в предчувствия.
Сколько раз так бывало – на душе тяжело, словно черная туча лежит, места себе не находишь, а ничего дурного не случается. А часто даже намека нет, все как на подбор благополучно, и тут как грянет буря… Утро той охоты ничего не предвещало. Ну совершенно ничего. Кони ждали у крыльца, и егеря с трудом удерживали на сворах рвущихся собак.
– Мадам, Вы божественны в этом костюме! – одарил меня комплиментом де Ла Фер, и охота началась.
Собаки взяли след матерого оленя, и наша кавалькада рванулась за гончими, приклеившимися к следу носами. Глаза де Ла Фера блестели, он несся вперед, как Юпитер. Я прилагала все усилия, чтобы держаться рядом с ним. Его быстрые взгляды в мою сторону горячили, словно искристое вино. Как я любила своего супруга, как гордилась им! . – Собаки махом прошли небольшой лесок и вынеслись по следу на опушку, пересекли поле, проселочную дорогу и устремились опять в лес. Мы скакали за ними, белые перья вились на моей голубой шляпе.
Конь на всем скаку попал копытом передней ноги в какую-то ямку-норку на поле. Резко дернулся всем телом, и я слетела с проклятого дамского седла. Удар – мир вспыхнул и погас.
Как оказалось, вот и кончилось мое счастье.
На свою беду я быстро очнулась. Очнулась, чтобы пережить то, чего врагу не пожелаю. Самому заклятому врагу.
Граф слетел с коня и метнулся ко мне. Заметив, что мне не хватает воздуха, кинжалом распорол платье. Рукав съехал, оголяя левое плечо.
Де Ла Фер увидел клеймо.
И я увидела, как рушится с грохотом возведенный им пьедестал. Как с небесного Олимпа, куда он вознес меня, я низвергаюсь вниз, превращаясь из богини в грязь, в падаль, в сборище нечистот. И опять стремительно пролетаю тот момент, когда я просто человек. Человек… да где уж там…
Ну почему время не лечит? Почему я до сих пор содрогаюсь, вспоминая его глаза? Почему у меня ноет сердце, дышать становится нечем и страшная обида переполняет меня? Обида и самое страшное разочарование в моей жизни, непрошеные слезы навертываются на глаза, больно и обидно до сих пор… До сих пор кажется, что надо было что-то сделать, что все неправильно, что он просто не понял. Но память не обманешь, сколько ни дергайся, ни кусай до крови губы, ни пытайся найти объяснение, оправдание человеку, которого любила.
Увидев клеймо, граф де Ла Фер встал и отряхнулся.
Больше не кинув на меня ни единого взгляда, он повернулся и пошел к коню, спокойно и коротко отдав егерям одно-единственное распоряжение.
Те подняли меня с земли, словно куль муки, умело, как стягивали ноги убитому оленю, связали мне руки за спиной и повесили меня на дереве, растущем тут же, на обочине богом забытой дороги.
Граф проехал мимо дерева и продолжил охоту.
С раскрытым ртом я смотрела ему вслед. Наверное, это было очень глупое зрелище: висела на дереве женщина с растрепанной прической, с испачканными землей юбками, платье ее на груди было распорото, глаза выпучены, а нижняя челюсть отвисла. Только мне было не смешно.
После падения все мысли куда-то вылетели, но и остатками разума я понимала, творится что-то не то, люди, опомнитесь!
Любимый мой, если я виновата перед тобой, объяви мою вину, проведи расследование и голую выгони из своих земель, если я в чем-то нарушила закон! Натрави на меня собак, если я преступница!
Ну почему ты казнишь меня без суда и следствия?!! Ведь ты же даже не разобрался, за какие злодеяния появилась у меня эта лилия на плече?!!
Почему ты взял на себя функции Бога, ты всеведущ и всемогущ?!! Ты, который меня боготворил и целовал следы моих ног?
Почему же ты отказал мне, своему божеству, в праве, которое дается последним бродягам? В праве на правосудие?!!
Не потому ли, что изначально считал себя человеком, а меня чем-то другим?!! Женщиной – чем-то средним между животным и волшебницей? Безупречный, благородный, бесподобный де Ла Фер!
В этот день я умерла в первый раз.
Прав был Жерар, когда сказал: ты невиновна перед Богом, перед людьми с таким украшением, плече будешь виновна всегда.
Оказывается, если висишь на дереве, мир видится совершенно по-иному. До меня сквозь звон в разбитой голове доносился далекий лай собак, звук рогов. Наконец раздался ликующий сигнал победы, олень был загнан.
Удачи тебе, любимый, ты спокойно втыкал веточку, смоченную в его крови, в свою красивую охотничью шляпу. Надеюсь его седло запеченное с грибами, было нежным и вкусным, а вино на столе рядом с мясом крепким и терпким. Твои люди были, как всегда, молчаливы и послушны. Лишь пылал во дворе, нарушая гармонию, костер из моих платьев. Глупо. Их можно было просто отдать, как отдают вещи после богатой покойницы бедным людям, на радость живым.
В душе моей бушевало ядовитое пламя обиды, оно выжигало такие глупые, смешные вещи, как доброта, честность, честь. Распадались на черные дырчатые лоскуты с завернувшимися краями верность, кротость, доверчивость. Диким криком кричала, пытаясь сбить с себя бушующее пламя первая, самая чистая в жизни любовь. Ничего, обуглилась под мертвым взглядом любимого, на ее останках, превратившихся в черные угли, взметнув подолом серый пепел, заплясала сарабанду ненависть.
После смерти мамы я закрыла свою душу, загородила ее от людей. Там, на дереве, душа открылась вновь, но теперь ненависть и ярость текли из нее в мир пенистым ядовитым потоком. Спасибо тебе, родной мой, ты раз и навсегда отучил меня верить в людей!
Слезы текли, текли… Потом высохли.
С дикой яростью я начала дергаться все сильнее, стараясь освободиться. Как оказалось, дурами рождаются. Тело съехало вниз, связанные за спиной кисти рук, зацепленные веревкой за сук, остались на прежнем месте. Руки вывернуло в плечах. Чудовищная боль колоколом загудела в разбитой голове, и я поняла, что все, умираю.
«Скоро увижу тебя, мамочка! – подумала я. – И тебя, бабушка. Познакомимся, сравним свою смерть. Но мне кажется, что я погибла ближе к небу, чем вы…»
Что поделать, плохая наследственность.
Выпадали из моей прически на усыпанную листьями землю Украшенные жемчужинками шпильки.
Больше ничего не помню.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ОДНА И НЕ ОДНА
Очнулась я в комнате с белым сводчатым потолком. Белым-белым, только тени таились в углах. И стены были белыми.
Тела я совершенно не чувствовала, лишь каким-то образом знала, что подо мной очень жесткое ложе.
В голове было гулко и пусто. Ни головы, ни тела… Странно, куда же все делось, ведь не могу же я ничем чувствовать ложе под собой?
В следующий раз, не знаю когда, я открыла глаза и увидела темную тень на белой стене.
Скосив глаза, я увидела сидящего около моей постели человека с военной выправкой, но в монашеском одеянии. Он молча и внимательно глядел на меня, и его серые глаза, казалось, все знали и все прощали, отпускали все грехи, но не собирались их забывать.
Смотреть на него было интереснее, чем на белые стены. Черные тяжелые волосы, высокий лоб, нос с горбинкой. Удивительно большие для мужчины глаза. Их серый цвет наверняка может отливать клинковой сталью, а может быть похож на мягкое серое предрассветное небо. Клинышек бородки удлиняет и без того узкое лицо, но подкрученные на мушкетерский манер усы немного смягчают эту узость. Ему бы шляпу с пышным пером и кипящий кружевами воротник… Какой дамский баловень бы получился… Но и сутана на нем сидит довольно изящно.
– Вы очнулись, сударыня? – мягко сказал человек. – Так и должно было быть. Попейте.
Он взял со стола чашу.
Я хотела протянуть к нему руки и вдруг поняла, что ничего не протягивается. У меня нет рук.