Смерть как сон, стр. 103
Пальцы Уитона мелко подрагивали, я же лежала, как бревно. Вдох-выдох, вдох-выдох… Его прикосновения не были грубыми. Скорее робкими, как у подростка, впервые причастившегося таинств женского тела… Он даже чуть подергал мои волосы в паху, что было уж совсем ребячеством… Затем я услышала протяжный стон, сорвавшийся в темноте с его уст. Так, наверное, кричит волчонок, оставшийся подле трупа убитой матери. Стон закончился всхлипом…
Затем рука исчезла.
Шаги стали удаляться. В соседней комнате послышался какой-то неясный звук. Затем шаги вновь приблизились. Уитон стоял за моей спиной. Лязгнул зажим штатива. Он менял мне капельницу…
– Скоро… – услышала я свистящий шепот. – Завтра.
Он ушел, и я почти сразу почувствовала в руке жжение. Снова валиум. Не инсулин, не инсулин! Инсулин не жжет… Но на всякий случай я пошарила рукой под ванной, нащупала печенье, разорвала упаковку и сжевала его в два приема. Вслед за первым съела и второе. В организм начал поступать спасительный сахар. Во рту совсем не осталось слюны, но достаточно было короткого взгляда на Талию, чтобы я потянулась за третьим печеньем.
Может, вырвать катетер из вены? Кровь окрасит воду в ванне. Завтра Уитон это увидит. Впрочем, я могла бы все списать на неосторожное движение неподконтрольной мне руки… Я снова сильно сжала под водой ладонь Талии, наивно надеясь на ответное рукопожатие. Не дождалась.
– Ничего, девочка, мы еще поборемся… – в гробовой тишине оранжереи прошептала я. – Вот увидишь!
«Ты можешь вынуть катетер и подержать руку на весу. На воздухе кровь свернется гораздо быстрее, чем в воде. Может, ты даже не прольешь ни капли», – послышался голос отца.
– Хорошо… Но я уже почти не чувствую рук… – отозвалась я. – Я…
В следующее мгновение глаза мои закрылись и сознание померкло.
Я очнулась ясным днем. Но глаз не открывала. Лишь чувствовала, как свет вливается через стеклянную крышу и стены оранжереи. Уитон не ждет, что я приду в себя так рано. Примерно час я смирно лежала в воде, прислушиваясь к скудным звукам, которые до меня доносились. Уитон по-прежнему стоял за мольбертом, погруженный в работу. Кисть в его руке уверенно шуршала и поскрипывала. Я слышала его дыхание. Он был сегодня особенно решителен и энергичен. Сколько еще времени уйдет у него на то, чтобы закончить этот чертов венец творения? Ведь потом меня, скорее всего – да не скорее всего, а абсолютно точно – постигнет судьба Талии.
Необходимо как-то ему помешать. Чем дольше он будет работать, тем больше шансов, что Джон меня все-таки вызволит. Господи… А если он не успеет меня разыскать? Что тогда?.. «Не забегай вперед, – посоветовал отец. – Лучше попробуй разговорить его».
Когда солнце за окном начало припекать, я открыла глаза и тут же зажмурилась от яркого света. Сцена пробуждения выглядела довольно естественно.
– Как продвигается ваша работа? – спросила я.
– Как надо, – мрачно отозвался Уитон.
Было совершенно очевидно, что наш вчерашний разговор его не порадовал. Я несколько минут лежала молча, стараясь не смотреть на Талию, которая сегодня была гораздо бледнее, чем вчера… А ведь она и тогда походила на собственную тень.
Наконец затянувшуюся паузу нарушил сам Уитон:
– Я смотрел сегодня по телевизору новости. Если журналисты не врут, то вчера вы сказали мне правду. Насчет изнасилований.
Мое молчание было ему ответом.
Уитон быстро посмотрел на меня.
– Конрад действительно насиловал этих женщин.
– Да, насиловал, – подтвердила я.
– Если бы это можно было как-то поправить, я бы поправил. Но ничего поправить уже нельзя. Наверное, я должен был догадаться и сам… Конрад был импульсивен и несдержан. Собственно, именно это и довело его до тюрьмы. Но изнасилование… Поймите, это лишь доказывает справедливость всего того, что я пытался объяснить вам вчера. Таков удел женщин. Увы. Не Конрад, так кто-нибудь другой. Может, не изнасиловал, но использовал бы так или иначе. Думаете, муж чем-то отличается от чужого мужчины? Нет, ничем. Поэтому я еще раз говорю – всем этим женщинам, включая вашу сестру, сейчас лучше, нежели прежде.
Уитон отошел на шаг от мольберта и принялся внимательно изучать свое отражение в зеркале.
– Мне так не кажется…
– Я понимаю. Вам горько оттого, что вашей сестры больше нет. Но жизнь была мукой для нее. Я избавил ее от этой муки. И от рабства.
Я чувствовала, что если сейчас зациклюсь на мыслях о Джейн, то все испорчу.
– Ваша философия мне теперь понятна. Я даже поняла, как вы пытаетесь выразить ее в серии «Спящие женщины». Но мне кажется, вы чего-то недоговариваете.
Он снова стрельнул в меня глазами и тут же скрылся за мольбертом.
– Что вы имеете в виду?
– Эта ваша философия не снизошла ведь на вас словно манна небесная. Что-то пробудило ее к жизни. Например, общение с женщинами, которых вы когда-то знали… – Я тщательно подбирала слова. – Может быть, общение с самой близкой из женщин… Нет?
Кисть его на мгновение замерла в воздухе, затем вновь коснулась холста.
– Мне известно, что ваша мать ушла из дома, когда вам было тринадцать…
Кисть вновь замерла. На сей раз окончательно.
– Я знаю, каково вам было, ибо сама пережила нечто подобное. Мой отец пропал без вести в Камбодже, когда мне было двенадцать лет. Все говорили, что он погиб, но я не верила.
Я натолкнулась на его пристальный взгляд. Он видел, что я говорю правду, и не мог побороть желания узнать больше.
– А во что вы верили?
– Поначалу дала волю своей буйной фантазии. Думала, что его ранили и он потерял память. Что ему отняли обе ноги и он боится показаться нам на глаза. Что он попал в плен и томится в лагере для военнопленных где-нибудь в непролазных джунглях. Но потом я стала старше и поняла, что скорее всего причина в другом.
– Вы смирились с версией о его гибели?
– Нет. Я смирилась с другой версией, гораздо худшей. Что он не вернулся к нам, потому что не захотел. Он бросил нас. Может быть, ради другой женщины. Или ради новой семьи. И новой дочки, которую любил больше меня.
Уитон удовлетворенно кивнул.
– Мне было мучительно думать об этом, но я думала. Без конца копалась в себе, пытаясь понять, что заставило его разлюбить меня.
– Вы тут ни при чем. Просто он мужчина. Они все такие.
– Прошлой ночью я думала о вас. Точнее, мне приснился сон. Вы были с какой-то женщиной. Мне показалось, что это ваша мать. Она держала за руку другого мальчика и пыталась объяснить нам с вами, почему ей необходимо оставить дом. Я спросила ее: а как же вы?..
Уитон покрылся красными пятнами, ткнул кисть в лужицу смешанных красок и решительно занес ее над холстом. Лицо его ничего не выражало. Словно последние двадцать минут мы провели не за разговором, а в гробовой тишине.
А потом он заговорил…
27
– Я родился во время войны… – глухо произнес он, продолжив свою работу как ни в чем не бывало. – В сорок третьем. Отец служил в морской пехоте. После учебки он вернулся в отпуск и именно тогда зачал меня. Вернее, думал, что зачал. Отец был тяжелым человеком. Грубым и беспощадным. Я позже много раз спрашивал маму, как ее угораздило выйти за него. Она так и не смогла объяснить этого ни мне, ни, казалось, себе. Лишь все время повторяла: в молодости на все смотришь по-другому.
– Моя мать говорила мне то же самое, – сказала я.
– Когда отца призвали в действующую армию, мать впервые после замужества оказалась предоставлена самой себе. Ее сыновьям было всего четыре и пять. Мама обрела свободу. На нее больше не кричали, не поднимали руку и не домогались по ночам, как раньше. Она очень долго молила Бога об избавлении, и в конце концов Господь внял ее молитвам – послал ей в помощь войну.
Уитон усмехнулся.
– Спустя месяц после того, как отец погрузился на корабль и отбыл на Тихий океан, в наш дом постучался незнакомец. Он попросил напиться. Мама говорила, что он заметно хромал. То ли это была травма, то ли какая-то болезнь. Но хромота уберегла его от армии. Он работал на правительство, был художником. Мама влюбилась в него с первого взгляда. Она боготворила искусство. От тети – моей двоюродной бабушки – ей перешла по наследству книга «Шедевры западного искусства»… А художник… задержался у нас на пару недель. А когда наконец уехал, мама поняла, что беременна. Она не знала, где его искать. Он лишь обронил как-то, что сам из Нового Орлеана.