Бешеный Лис, стр. 54
Сказать оказалось легче, чем сделать. Лавр изрядно намучился, помогая деду прицеплять протез, а потом сопровождая двух хромых вниз со второго этажа. Спускаться по лестнице на костылях оказалось страшно неудобно, да еще пиво, не ко времени, ударило в голову. На последних ступеньках Мишка все-таки сковырнулся, и лететь бы ему носом в пол, если бы Лавр не подхватил под мышки.
Во дворе разошлись: Лавр пошел к себе, дед решил заглянуть к Немому, и Мишка остался один. Откуда-то вывернулась Анька-младшая, вся прямо-таки вибрирующая от любопытства.
– Минька, а Минька, а чего вы там ругались-то так долго? Я как ни подойду, дед как зверь рычит, да еще тебя утопить в пиве грозился.
«Блин, ну почему в таком роду старшая дочь такая дура? Мы там больше двух часов сидели, и что же, все время ругались? Ну погоди!»
– Ты только не пугайся, Аня, – начал он заговорщицким тоном. – Все, может, и обойдется еще.
– Ой, а что такое?
– Да, понимаешь, такое дело… – Мишка сделал вид, что не решается сказать страшную правду. – В общем… Бурей к тебе сватается!
– А? – Анька-младшая прижала ладони к щекам. – Ой, мамочка…
– Ну мы с дядькой Лавром, конечно, отговаривали, мол, урод и старый уже. А дед – ни в какую! – продолжал накручивать ужас Мишка. – Серафим Ипатьич, говорит, потомок первого сотника Харальда, нам с таким породниться – честь великая! Короче, хочет отдать тебя за Бурея.
– А… А чего он про смерть лютую кричал?
– Ты что, Бурея не знаешь? – Мишка горестно понурился. – Если откажем… Сама понимать должна.
– Ой, мама, мамочка!!!
Из глаз Аньки брызнули слезы, она подхватилась и кинулась бежать куда-то между многочисленных построек.
«Вот так-то, лахудра, будешь еще над воинскими обычаями хихикать».
Мишка сплюнул и пошкандыбал на костылях в сторону семейной избы.
Глава 2
Первые числа апреля 1125 года. Село Ратное
Дед действительно перебрал с пивом и после обеда прилег вздремнуть, а Мишка решил навестить отца Михаила. Роська с санями уже привычно исполнил роль водителя начальственного лимузина, с шиком подкатив к крыльцу церковного дома. Помог Мишке выбраться из саней и, как и положено начальническому водиле, остался ждать на улице.
– Господи Иисусе Христе…
Уже привычно подняв руку для крестного знамения, Мишка так и и застыл в изумлении: запущенное холостяцкое жилище отца Михаила, по определению отличающееся от медвежьей берлоги только наличием мебели и отопительных приборов, преобразилось самым чудесным образом.
Полы и стены чисто вымыты, выскоблены чуть ли не добела. На полу расстелены половики. Печка побелена, и от нее веет вкусной смесью запахов ухи, пшенной каши и топленого молока. Чистейшая до стерильности посуда аккуратно расставлена на одной полке, а на другой, строго по ранжиру, выстроились книги. Даже шахматы на клетчатой доске расставлены хоть и неправильно, но аккуратно.
Какая-то незнакомая девка заканчивает застилать постель, а сам отец Михаил, умытый и причесанный, благообразный, словно иконный лик, лежит на лавке в свежайшей белой рубахе, укрытый теплым одеялом из волчьих шкур.
Были и еще какие-то приятные изменения, придавшие дому уют, но Мишка сразу их даже и не заметил. Просто-напросто дом стал другим.
Из ступора его вывел громогласный голос тетки Алены:
– Ну, чего встал? Ноги вытер? Проходи. Отче святой тебя заждался, уже два раза спрашивал. Хотя погоди-ка! Сейчас.
Тетка Алена подхватила на руки мгновенно запунцовевшего от смущения монаха и легко, словно ребенка, перенесла с лавки на постель.
– Давайте беседуйте, а потом кашки поедим с молочком. – Алена глазами строгой воспитательницы детского сада взглянула на монаха и предупредила: – И не вздумай опять отнекиваться! Насильно запихну!
Отец Михаил обреченно закрыл глаза – видимо, опыт общения с Аленой быстро и эффективно приучил его к покорности. Мишка, стуча костылями, подошел к постели, присел на стоящий рядом чурбан, исполняющий роль табурета. От отца Михаила тоже пахло хорошо: баней и лекарственными травами.
– Здравствуй, отче, поклон тебе привез от друга твоего отца Феофана.
– Спаси тя Христос, Миша. Как он, благополучен ли?
– Вполне благополучен, у епископа Феогноста в ближних людях состоит. Крамолу и ересь изыскивает и искореняет.
– Ну да, изыскивать и искоренять как раз по его натуре. А сам-то как, вижу – ранен?
– Ничего страшного, отче, заживает уже.
– Ну и слава богу. А я вот то ли в рай попал, то ли…
Взгляд монаха зацепился за богатырскую фигуру Алены.
– …то ли еще куда. Сплошные соблазны вокруг. Лежу вот, телесно ублажаюсь…
– И правильно! – поддакнул Мишка. – Ты, отче, нам здоровым нужен.
– Сила не в плоти, но в духе!
– И в плоти тоже, – не согласился Мишка. – Помнишь, как латиняне говорят: «Militat spiritu, militat gladio»? «Воюешь духом – воюй мечом». Твой меч, конечно, слово Божье, но и для него телесная сила нужна. У нас три сотни душ, закосневших в язычестве, появилось, как ты с этим управишься, если болеть будешь?
– Правильно, – встряла Алена. – А то уху есть не хотел! Жирная, видишь ли!
Отец Михаил осторожно покосился на Алену и тут же отвел взгляд.
– Вижу, отрок, многое тебе поведать надо. Сестры! Оставьте нас на малое время, мне исповедь принять надо.
– Пошли, Улька, – скомандовала Алена, – мы еще в церкви не закончили.
В сопровождении девчонки Алена двинулась было к выходу, но обернулась и произнесла тоном смертного приговора:
– А вернемся – будем кашку есть. – Помолчала и зловеще добавила: – С молочком!
Отец Михаил выждал, пока за женщинами закроется дверь, и доверительно, полушепотом, произнес:
– Не женщина – лев рыкающий, прости меня, Господи! А вторая! Язычница, а в храме полы моет!
– Ну у Алены и медведь на дудке играть будет! – Мишка с трудом сдержал улыбку.
– Только один раз в жизни такое, как сегодня, переживал, – продолжил трагическим шепотом монах. – Это когда на море буря случилась и наша ладья чуть не потонула. Только милостью Божьей и спаслись тогда из бездны вод. А ныне… Миша, ты не поверишь, в бане, без одеяний, в четыре веника меня… Думал, помру… Не женщины – две стихии необузданные.
«Да-а-а, можно только посочувствовать. Интересно, он отчего скорее помереть мог: от физического воздействия или от визуального? Алена кого хочешь впечатлит до беспамятства, а уж монаха-то… Впечатление же, надо понимать, было будь здоров. Чего-чего, а слезы в голосе я у отца Михаила не слышал никогда. Впрочем, а сами-то вы, сэр?»
Когда, впервые после ОСОЗНАНИЯ, Мишку повели в баню – по малолетству, вместе с женщинами, – он слегка оробел. Когда-то в детстве, в середине пятидесятых годов ХХ века, его тоже водили в женское отделение бани – старого здания из темно-красного кирпича, стоявшего недалеко от Сытного рынка. Визуального ряда детская память не сохранила, но до самого конца ТОЙ жизни помнился звуковой фон: умножаемый эхом, гулявшим под сводами обширного зала, женский гвалт, время от времени перекрываемый грохотом жестяных шаек, плеском воды и детским писком.
Тогда он был малым ребенком. Сейчас вроде бы тоже, но смотрел-то из детского тела зрелый мужчина! Как отреагирует организм на множество обнаженных женских тел в непосредственной близости? Не дай бог… Вот номер-то будет!
Робел Мишка, как выяснилось, напрасно. Детскому организму открывшиеся картины оказались совершенно «до лампочки». Тем более что лампочки-то как раз и не было – помещение освещалось двумя громко трещавшими от сырости лучинами.
Впечатление тем не менее оказалось очень мощным и неожиданным. Сильные, пышущие здоровьем (и не догадаешься, что не по одному разу рожавшие) женские тела, природная грация, естественная экспрессия, размашистые, но точные движения, царская осанка…
Куда там всяким Эммануэлям и Чиччолинам вкупе с прянишниковскими мочалками! Можно подумать, что порнодивы просто-напросто принадлежат к иной ветви эволюционного древа земной биосферы. Эти-то как раз от обезьян и произошли, а ратнинские женщины одним своим видом подтверждали гордое убеждение славян: «Мы – внуки Божьи».