Великолепная пятерка, стр. 48
А он взял и не попался. Ни под горячую руку, ни под холодную. Перепуганная проводница во время стоянки поезда в Смоленске долго убеждала суровых мужчин во главе с Сучуговым, что на эти три места никто не садился ни в Москве, ни позже. А раз не садился, то и не выходил.
— Купили нас как детей, — буркнул кто-то из группы захвата, а Челюсть, несмотря на все свои успокоительные таблетки, выматерился громко и с чувством. Купили?! Да как это могло случиться?! Кто этот Романов — секретный агент, что ли? Что это за трюки? Что это вообще за дела — Служба безопасности корпорации «Рослав» не может взять за жопу какого-то там...
Короче говоря, в Москву Челюсть вернулся не в настроении. Первым это ощутил на себе Дарчиев, потом Монстр, а дальше пошло-поехало... Цепная реакция.
Жену Романова обрабатывали особо тщательно, чередуя кнут, пряник и напоминания о тяжкой участи ее дочери. Помогало все это мало.
Вечером в воскресенье психолог, следивший через одностороннее стекло за допросом Романовой, шепнул Челюсти:
— По-моему, она и в самом деле ничего не знает.
— Не может быть! — проскрипел сквозь нечищеные зубы Челюсть, яростно скребя щетину. — Жена — и не знает! Прикидывается...
— Она прикидывается, когда начинает рассказывать про встречу возле Парка культуры. Там она врет, выкручивается, придумывает, что это якобы был какой-то случайный мужик. А во всем остальном... Вряд ли от нее вы чего-то добьетесь...
Челюсть посмотрел красными от усталости глазами на психолога и подумал, что нужно этому Айболиту тоже устроить тест на лояльность. А то слишком уж он жалостливый. Вряд ли добьетесь... Добьем и добьемся. Вот и все.
Это было в воскресенье, а в среду, после совещания у Стрыгина, Челюсть поеживался, вспоминая тогдашние свои мысли. Как-то уж слишком буквально все вышло.
К среде Челюсть выспался, побрился и заново прогнал в голове все события последних дней. Все это пока не было катастрофой. Все это было лишь кризисом, не более. Если этот кризис не удалось решить с налету, что ж... Попробуем иные методы.
Челюсть выбрался из генеральского подземелья и на лифте поднялся к себе в офис. Секретарша стояла с делано-утомленным выражением лица и держала в руке телефонную трубку:
— Они уже в четвертый раз звонят...
— Для них — меня нет, — бросил Сучугов.
— Они будут звонить в пятый раз.
— Да хоть в сорок пятый, — равнодушно ответил Челюсть.
— Ладно, — подражая интонации начальника, сказала секретарша, — ваше дело...
Челюсть открыл дверь кабинета, огляделся и убедился, что все осталось в том же самом положении, как и в момент его ухода на совещание. «Все» включало в себя усталого замордованного Монстра со следами засохшей крови под носом и двоих охранников. В данный момент Монстр интересовал Сучугова гораздо больше всяких там телефонных звонков.
— Итак, — деловито сказал Челюсть, ставя стул напротив Монстра и садясь верхом. — На чем мы остановились?
Монстр вздрогнул.
Борис Романов: вечер трудного дня
Борис сказал это и тут же пожалел о сказанном — губы Олеськи задрожали, будто отец сказал что-то обидное.
— Папа, ты что, с ума сошел?
Тут уже сам Борис едва не обиделся. Но уж слишком тяжел был этот день, чтобы под конец добивать его своими собственными обидами. Борис лишь прикрыл дверь, чтобы возившийся на кухне Парамоныч не услышал милых бесед отца с любящей дочерью.
— Как это — взяли и уехали насовсем? — продолжала недоумевать Олеська, и по ее голосу было понятно, что с минуты на минуту она разревется. — Я разве тебе не говорила, что в пятницу мы повезем наши работы на выставку во французское посольство? Всего пять человек выбрали от художественной школы, я не могу пропустить это... А в гимназии мы танец репетируем на конкурс талантов! Ты об этом подумал?!
«Нет, об этом я не подумал, — мысленно произнес Борис. — Я думал о другом. Как бы теперь объяснить тебе, что то, другое — в миллион раз важнее...»
— Ты хотя бы с мамой посоветовался?
— Нет, — сказал Борис.
— Это прикол, — вздохнула Олеська. — Это такой прикол, что... Или вы с ней разругались? И ты решил с ней развестись и потому увез меня из Москвы?!
— Последний раз я разговаривал с мамой сегодня утром, — напомнил Борис. — Это было похоже на ссору?
— Вы могли прикидываться, чтобы запудрить мне мозги...
— Ты думаешь про родителей как про каких-то заговорщиков, — укоризненно произнес Борис и тут же понял, что его дочь правильно думает про своих родителей, то есть хотя бы про пятьдесят процентов из них.
— Ну хорошо, если вы не поссорились, то где мама? Почему она не с нами? Почему ты не дождался ее возле школы? Почему ты не дождался ее возле Парка культуры? Если ты действительно хотел, чтобы она была с нами, — почему?
— Потому что... Потому что там было опасно, — Борис произнес эти слова и увидел на лице дочери недоверие. Он и сам бы не поверил, если бы кто-то так оправдывался: вяло, тускло, устало. Но по-другому он просто не мог. Поздним вечером того дня, когда все наконец случилось. Борис чувствовал себя живым покойником, которому нужно только одно — бросить куда-нибудь свои старые кости и забыться. Однако от него по-прежнему ждали объяснений. Ждали не вовремя, но, поразмыслив, Борис решил, что такой разговор всегда будет не вовремя, всегда будет в тягость...
Лучше уж сейчас.
— Нам всем угрожает опасность, — сказал Борис. — В первую очередь мне, но и вам тоже, потому что вы с мамой моя семья. Спастись от этой опасности мы можем, только уехав из Москвы, а потом — из России. Я подготовил все необходимые документы, я вообще все подготовил... И мы уедем, как только мама к нам присоединится. Мама... Ее, видимо, захватили те люди, которые угрожают мне.
— Папа, ты сошел с ума? — тихо спросила Олеська, и Борис неожиданно почувствовал бешеную ярость, пронзившую его от пяток до затылка: ему не верили! Эта малолетняя дура, являющаяся его дочерью, ему не верит, кривит губы и задает идиотские вопросы! Борис едва сдержался от искушения хлопнуть ладонью по надутым губам и крикнуть что-нибудь типа: «Не смей так разговаривать с отцом!»
Но он сдержался. А может быть, опять-таки слишком устал, чтобы заниматься рукоприкладством.
— Нет, — сказал Борис. — Я не сошел с ума. Справки от психиатра у меня нет, так что поверь мне на слово.
— Ты не бизнесмен, чтобы попасть на бабки. Ты не шпион, чтобы за тебя взялась ФСБ. Ты вообще...
У Бориса на языке вдруг завертелось слово «никто», но дочь все же смилостивилась и сказана другое:
— Ты просто работаешь в фирме. Чего-то там делаешь на компьютере. На пару с этим дебильным Монстром, который однажды украл у меня «чупа-чупс». Какая опасность может на тебя свалиться? А? Никакая!
— Ты ошибаешься, — сказал Борис. — Ты же ничего не знаешь про мою работу, про мою фирму...
— Да и ты немного знаешь про мою гимназию и про мою учебу, — передразнила его Олеська. — Ты как-то спросил, дружим ли мы еще с Линой Саркисян, а Лина Саркисян уже три года как не учится в нашем классе, ее отца перевели в Варшаву... А еще ты мне подарил на день рождения Барби, но только я в куклы уже давным-давно не играю, уже целых три месяца, и если хочешь знать, я веду свой дневник в Интернете, у меня там своя страничка есть, и я там пишу про свою жизнь, какие у меня тяжелые родители... И ко мне на страничку в прошлом месяце заходили пять человек, и все они, прочитав мой дневник, согласились, что предки у меня — полный отстой!
— У меня тоже есть страница в Интернете, и я там написал, что моя дочь полная дура, потому что отец пытается говорить с ней о серьезных вещах, а она не нашла лучшего места и времени, чтобы жаловаться по поводу какой-то ерунды!
— Подарки на день рождения — это не ерунда!
— Не ерунда — это когда ты становишься сиротой.
Олеська подумала секунд пять и сказала с ухмылкой:
— А что... Это круто.
— Тогда езжай в Москву, — сказал Борис. — Садись в электричку и поезжай. У нас на квартире сейчас сидят лбы из Службы безопасности нашей корпорации. Они очень обрадуются, когда тебя увидят. Они отвезут тебя к маме, которая сейчас сидит в каком-нибудь подвале на допросе; тебя тоже начнут допрашивать, будут интересоваться, где твой отец, что он делает и что собирается делать. Будут спрашивать, что ты знала о моих планах, и, когда ты будешь говорить, что ничего не знаешь, тебе не поверят. Может, тебя слегка поморят голодом, или не будут давать спать, или будут светить лампой в лицо, или посадят на ночь в комнату с крысами... Может, слегка побьют. Ты, конечно, разревешься и все им выложишь, расскажешь, где твой отец. Тогда сюда, в Балашиху, рванет группа захвата, человек пятнадцать с автоматами. Парамоныча они сразу замочат, чтобы не было свидетелей, меня отметелят и в наручниках повезут в Москву. Кончится тем, что мне перережут горло перед видеокамерой, маму тоже ликвидируют, а тебя... Если повезет, тебя отдадут в интернат, который входит в программу благотворительной деятельности нашей компании. А проще было бы и тебя ликвидировать, чтобы уж совсем не оставлять свидетелей. Вот так. Что ты там говорила про репетицию для Дня талантов? Это важно, это очень важно, да... — он задохнулся и замолчат.