Последний свидетель, стр. 40

«Это почти как в кино, — подумал Алик. — В нужный момент появляются наши и мочат всех злодеев. Только что стоило появиться нашим чуть пораньше?»

— Одно движение — и я стреляю, — выкрикнул старшина.

— Я тоже, — прошептал Брежнев и положил руку на рукоять «борза», который он уже освободил от обертки.

Приколист глубоко и часто задышал, не сводя глаз с расстегнутой синей сумки.

— Я хочу домой, — тихо сказала Наташа и положила голову Алику на плечо.

22

Они позвонили в половине первого, за десять минут до истечения срока. Голос в трубке, неторопливый, с явным акцентом, назвал место.

— Будьте там через десять минут. Если все честно, все уйдут целые. Если попробуете фокусы — пожалеете.

— Я понял, — сказал майор и повесил трубку. Он оглядел четверых своих людей, которые были выбраны для этого дела, и неожиданно подмигнул им. — Только не сходите с ума, ребята. И не нервничайте. И если уж дело дойдет до стрельбы — то попадайте. И желательно — не своим в задницу. Все, инструктаж закончен.

Они поехали на двух машинах: в первой майор, Бондарев и два милиционера. Во второй — мэр и еще двое сотрудников управления. Они были в штатском.

Синяя сумка, на которой около часа назад было выведено слово «Мальборо», стояла на коленях мэра. Сумка содержала около тысячи настоящих долларов мелкими купюрами и пачек пятьдесят зеленой резаной бумаги.

Мэра бил озноб, несмотря на тридцатипятиградусную жару. На небе не было ни облачка.

— Что это за место, куда мы едем? — спросил Бондарев майора.

— Хорошее место, — ответил тот. — Вам понравится. Вы бы сказали, что они правильно выбрали место. На выезде из города. Там раньше был пост ГАИ, но знаете, как сейчас все происходит, нужда в нем отпала. Стоит заброшенная коробка. Мальчишки в нее забираются. Алкаши ночуют. Сразу за этой будкой — степь. А мы подъезжаем тоже по открытому месту.

— Знаешь что, — сказал Бондарев неторопливо, используя последнюю возможность для спокойного разговора, потому что на месте встречи нервы будут напряжены у всех. — Я никогда не настраиваю себя на хороший исход. Я не говорю себе: все будет отлично, прорвемся... Я настраиваюсь на худшее. На самое худшее.

— И что?

— Каждый раз я получаю приятный сюрприз.

— Посоветуй мэру такую философию, — хмыкнул майор. — Ему надо настраиваться на то, что он мог потерять жену и детей, а жена все-таки выжила. И поэтому он должен быть счастлив. Скажи ему.

— Я не для мэра это говорю. Для тебя. Чтобы ты не слишком убивался, если что-то не заладится.

— Ну, если меня не убьют, я не буду сильно убиваться, — пошутил майор. Он достал пистолет, взвел курок и поставил на предохранитель. — Вот так.

— Нам сигналят, — обернулся водитель. — По-моему, приказывают остановиться.

Бондарев привстал и увидел впереди маленького человечка, который помахивал автоматом вверх-вниз.

— Ты прав, — сказал Бондарев водителю. — Тормози.

Машина остановилась, и майор уже собрался вылезти наружу, когда запищала рация. Выслушав сообщение, майор повернулся к Бондареву и немного растерянно произнес:

— Ну вот. Видели ту машину, на которой уехала Селиванова. Наш патруль отправился на преследование. Что будем делать?

— А что изменилось? — пожал плечами Бондарев. — Кто его знает, сколько они будут гоняться за машиной, есть ли в этой машине Селиванова и скажет ли она, где сумка? Одни вопросы... Наше время истекло, майор. Вылезай.

Все шестеро покинули машины. С противоположной стороны тоже было шесть человек, при виде которых мэр дернулся было вперед, но был оттащен за руки. У Бондарева даже появилось желание запереть его в машине.

Бондарев чувствовал себя несколько неуютно, поскольку знал, что для него самого эта история не будет иметь никаких последствий. А вот для майора Казакова последствия могут оказаться фатальными, при том что он, Бондарев, подготовлен к таким ситуациям куда лучше, чем Казаков, и объективно его вина в гибели детей будет куда больше. Хотя какое уж там больше — меньше... Просто — вина.

Бондарев раздвинул стоявших почему-то шеренгой милиционеров и неспешно направился вперед.

Первым стоял Малыш. У него был автомат Калашникова с укороченным стволом, но все равно выглядевший непомерно большим в руках этого человечка.

Метрах в тридцати за Малышом стоял тот самый, многократно описанный Джумой, красный «Крайслер». В джипе сидел Музыкант, положив на сгиб руки «ремингтон».

Машина была развернута поперек дороги, и у переднего колеса, закрывая телом покрышку, сидел крупный мужчина лет сорока, чья белая рубашка была залита кровью, а лицо представляло нечто темное и пугающее. Светлые усы и глаза едва виднелись через засохшую кровь. Вокруг головы избитого охранника вились мухи.

У заднего колеса сидел человек, увидев которого Бондарев несколько удивился. Он думал, что больше никогда не увидит Джуму, отбывшего на поезде к себе на родину. Но Джума был здесь, он выглядел немного лучше охранника, но все равно было понятно, что парню здорово досталось.

Руки у обоих мужчин находились за спиной, очевидно связанные, хотя для охранника такие меры предосторожности были излишними. Он даже не пытался пошевелиться.

Посередине между Малышом и джипом стояла канистра с бензином. По обе стороны от нее сидели дети мэра — девочка лет двенадцати и мальчик лет десяти. Они не пошевелились, увидев подъезжающие машины и выходящего оттуда отца. И Бондарев понял почему. Правая рука девочки и левая рука мальчика были пристегнуты наручниками к ручке канистры. Бондарев наклонил голову и увидел, что от канистры к джипу ведет влажная бензиновая дорожка. Он также увидел сигарету в зубах Музыканта.

Но и это было не все. На шее каждого из детей, словно зловещее ожерелье, была подвешена ручная граната. От двух колец тянулись две веревки, прикрепленные другим концом к джипу. И дети не шевелились, словно кролики, загипнотизированные удавом.

И последнее, что отметил Бондарев, была старая будка ГАИ, стоявшая на обочине дороги. Дверь в нее была прикрыта, за выбитым стеклом таилась темнота. Бондарев решил, что там должен быть еще один человек, иначе зачем устраивать встречу именно здесь.

Закончив обзор местности, Бондарев обернулся к милиционерам и заговорил спокойным, рассудительным голосом, будто бы все, что они видели, не выходило за рамки обыденности. Он хотел заставить их понять, что это — их работа. Не повод впадать в истерику, не причина бессильно опустить руки, а просто работа. Которую надо сделать, потому что никто другой ее не сделает.

— Их всего лишь трое, — сказал он. — Третий в будке. Их меньше, чем нас, но они хорошо подготовились. Если тот урод в джипе уронит сигарету, то канистра с бензином взорвется. Если дети хотя бы чуть шевельнутся, им поотрывает головы. Если машина тронется с места — случится то же самое. Они хорошо подготовились. Поэтому мы делаем вид, что готовы выполнить любые их условия. И нечего морщиться, и нечего хмурить брови и строить из себя крутых парней. Это не решение проблемы. Майор Казаков предложит им кое-что для обмена. Им это кое-что не понравится. Но пока они это поймут, пройдет секунда. Или две. За это время мы должны что-то сделать. То, что мне приходит в голову, — вещь простая, но, наверное, единственно возможная. Кто-то из вас, не меньше двух человек, должны броситься к детям, перерезать веревки, потом схватить детей в охапку и принести их сюда вместе с канистрой. Наручники будем снимать потом.

— А эти трое? Они будут смотреть, как мы убегаем?

— Нет, они будут стрелять вам в спины, — спокойно пояснил Бондарев. — По-моему, на вас бронежилеты? Или это противогрыжевый бандаж?

— Против пистолетов эти бронежилеты потянут, — заметил один из милиционеров. — А вот если в меня попадут из такой штуки, как у того парня, — он показал на Музыканта, — то от этого бронежилета будет столько же толку, сколько от дырявого зонта в дождливую погоду.