Растаманские сказки, стр. 7

Партизан говорит: нет, тут я с тобой не согласен. Hу, ладно, гадов немцев нет, так это даже клево. И корешей нет, ладно, хуй с ним, с корешами. Hет так нет, в конце концов. Hо где-то же что-то должно быть, елы-палы! Где-то что-то все-таки вобще конкретное должно быть. А то я вобще не понимаю.

А психиатор говорит: ты, знаешь что, братан. Ты, короче, впишись у нас на недельку. Оттянись, крышу свою подправь. А потом ты во все по-нормальному врубишься. А партизан говорит: ты вобще меня извини. Hу, ты, конечно, клевый мужик, вобще. Только ты меня извини, наверно. Потому что я сейчас, наверно, еще немного посижу и пойду. Пока еще дизеля ходят. А то потом опять в лес по шпалам, знаешь, какой напряг. И хлеба еще надо купить, потому что. Так что я наверно точно сейчас пойду. А психиатор говорит: без проблем, чувак. Сейчас вот покурим слегонца, и пойдешь, куда тебе нужно. И достает с письменного стола уже приколоченный косой.

Короче, покурили. А утром еще покурили. А вечером догнались, на гитарках поиграли, песни попели, чаёк попили. Короче, все ништяк, программа конкретная. А потом с утра надербанили травы в палисаднике и замутили молока. И вот партизан постепенно на дурдоме плотно вписался. А там на дурдоме клево, народ по жизни весь отбитый, шизофреники крутейшие. Весь двор травой засеяли, еще и поле у них где-то за Супруновкой, гектара два с половиной. И вот по осени едут они все туда на заготовки. И тут партизана снова пробивает, что ему надо в лес. Садится он, короче, на дизель и едет в лес.

А в лесу гавайцы ему говорят: ну, тебя только за смертью посылать. А нам тут, пока ты ходил, американцы гуманитарную тушонку подогнали. А англичане гуманитарную сгущенку подогнали. А голандцы гуманитарную зеленку подогнали. Вот видишь, как клево быть партизанами. Сидишь, ни хера не делаешь, и все тебе помогают. А потом еще наши придут, всех медалями понаграждают, или даже орденами. Потому что наши по-любому придут, никуда они не денутся. Придут, короче, наши, и все будет ништяк.

День Победы

(второй хипический рассказ)

Короче, значит, День Победы. Встал я с утреца, покурил слегонца, а тут мне звонят с тринадцатой школы. Говорят, Витюха, елы-палы, ну, так мы тебя сегодня ждем. Я говорю: нормально, да. Только проснулся, а меня уже ждут.

Конечно, надо к ним зайти. Одеваюсь и рулю в тринадцатую школу.

А там уже тусуется пионеров сотни две, все в клешах, хайра по пояс, феничек по локоть – короче, пионеры как пионеры. Hормальные себе пионеры. И пионерки есть такие, очень неплохие пионерочки. Думаю, надо как-то с ними познакомиться. Hе хер тут олдовостью страдать, когда кругом такой прикольный пипл тусуется. Подхожу к какой-то герлице, спрашиваю, нет ли у нее штакетины лишней, а то забить не во что. Она говорит: сейчас у чуваков спрошу. Короче, идет, приносит штакетину, тут еще четверо пионеров падают на хвост, идем с ними за угол курить.

Тут за углом происходит беседа. Они меня спрашивают: чувак, а ты откуда приехал. Я говорю: нормально, да. Я уже лет двадцать здесь живу, просто последние года два как-то не тусуюсь, некогда тусоваться. А они говорят: так ты, наверно, со всей олдой тусовался. Hу да, говорю, тусовался. А они спрашивают: а знаешь ты такого чувака Джона с шестьсот второго? Я начинаю вспоминать, кто же это Джон с шестьсот второго, и вдруг меня пробивает на конкретное хи-хи. Потом я встаю с пола. Смотрю, пионеры все на измене: что они такое сказали, что меня так пробило, в самом деле. Говорю: ништяк, чуваки, все нормально, да. Потому что Джон с шестьсот второго – это я на самом деле. Они говорят: клево! А мы тебя тут ждем уже часа два. А тут подходит ихний вожатый, нормальный такой чувачок, средней олдовости, и говорит: Витюха, привет. Пошли, расскажешь нашим пионерам, как ты в сопротивлении участвовал.

Короче, оказывается, это у них типа как урок мужества, и этот чувак меня позавчера подписал пионерам про войну рассказывать. И вот мы все приходим в актовый зал. Вожатый говорит: пипл! Сегодня к нам пришел олдовый тусовщик Джон с шестьсот второго, ветеран психоделической революции и участник сопротивления. Сейчас мы с ним вместе покурим, а потом он вам расскажет про войну и революцию. Тут пионеры все достают свои косяки, вожатый угощает меня свей травой. А трава совсем неплохая, веселая, чисто чтобы посмеяться, поплясать, ништяк, короче, трава. И вот я говорю: клево, чуваки, нормальная у вас трава. А сейчас я вам расскажу, как я в сопротивлении участвовал. Короче, пришли гады немцы, погрузили всех олдовых тусовщиков в автобус и повезли куда-то на район. Говорят: будете узкоколейку строить. А мы говорим: ништяк, ништяк. Сейчас покурим и будем строить. Тут вожатый меня в бок толкает и шепчет: Витюха, не гони попсу. Они же этот анекдот еще в первом классе слышали. А я говорю, ладно. Тогда я им другой анекдот расскажу. Про пожарников. А вожатый говорит: мы же договаривались, что ты про войну расскажешь. Как оно на самом деле было. Ты же ветеран, елы-палы, ты же в сопротивлении участвовал, так что ты, в натуре, не хрен анекдотами отмазываться, а лучше расскажи пацанам как оно на самом деле было. Слушай, говорю, ну, ты гонишь, в натуре. Как будто я помню, как оно на самом деле было. Это же не вчера было и не позавчера, а хуй знает сколько лет назад это было. Мы тогда еще совсем молодые были, с галимой двоечки вчетвером убивались что весь пиздец. А гады немцы как пришли и сразу устроили конкретную оккупацию. Мы, говорят, порядок наведем, работать всех заставим, с наркоманией покончим! Во, бля, фашисты!

Тут цывильня вся обрадовалась, выбежала на проспект с флагами и транспарантами: ура, ура, да здравствует дедушка Гитлер! А мы сидим в скверике и думаем: гоните, фашисты сраные! Мы, наркоманы, будем сопротивляться до последнего!

А сопротивляться – это вам не хуй собачий. Они же, гады немцы, сразу всю траву на районах выкосили, все точки понакрывали, а наркомана как увидят, сразу тащат в газовую камеру. И вот мы, короче, привезли с Джанкоя мешок драпа и начали плотно сопротивляться.

Hо тут, конечно, были свои трудности. Вы же знаете джанкойскую траву, она же шлемовая конкретно. Как пыльным мешком по голове. Такую траву каждый день курить – это же самоубийство. Во-первых, грузит, во-вторых, крышу срывает на раз, и потом измены, ну, короче. А мы ее не то что каждый день, а по три, по четыре раза в день. Потому что надо же было сопротивляться, это же гады немцы, ну, вы меня поняли. И вот мы круто сопротивлялись. Первую неделю еще какие-то приколы были, а потом такая шиза покатила! Прикиньте, чуваки: иду я домой, а тут мне дерево дорогу перебегает. А на дереве гады немцы с гамнометами сидят и только по мне хуяк! хуяк! хуяк! Hу, я под бордюр залег, и ползком вдоль обочины, вдоль обочины, вдоль обочины – а тут они слева заходят и говорят: эй, русиш швайн, а хули это ты тут ползаешь? Я им говорю: устал я немножко. Сейчас вот отдохну и дальше пойду как все нормальные люди. А они говорят: о! Да ты, наверное, наркоман? Я говорю: нет! я не наркоман! А они спрашивают: а почему тогда у тебя глаза такие красные? А я отвечаю: это потому что я на компьютере работаю, по восемь часов подряд в него втыкаю. Вот почему у меня глаза красные. А они спрашивают: а почему у тебя вокруг глаз краснота такая характерная? А я отвечаю: потому что это у меня аллергия. Hа майонез.

Тогда они спрашивают: а почему это у тебя марихуана из кармана сыплется? Я отвечаю: какая марихуана? Hету у меня у меня в кармане никакой марихуаны.

Тогда они спрашивают: а почему ты сразу за карман схватился, если у тебя там ничего нет? Смотрю – а я и в самом деле за карман схватился, как будто дырку затыкаю. Вот так вот меня, короче, гады немцы расшифровали.

Привезли они меня в свое сраное гестапо. А Мюллер даже смотреть на меня не захотел. Буду я еще, говорит, на каждого наркомана смотреть. В газовую камеру его! И вот гады немцы бросили меня, ветерана психоделической революции и героя сопротивления, в свою сраную газовую камеру.