По слову Блистательного Дома, стр. 31

– Чей дар на тебе? – продолжал допрос Фандаг, совершенно игнорируя присутствие ощетинившейся копьями кучки степных.

– Я расскажу тебе позже, – вмешался Колдун.

– Хорошо, побратим, – нехотя согласился долгоусый. – Хай, Бадала! – закричал уже в сторону степных. – Выходи, не прячься.

Строй степных раздвинулся. И на коренастом степном коньке нам навстречу выехал пожилой, хотя и весьма остроглазый, воин.

– Хай, Фандаг. Не скажу, что рад видеть тебя.

– Бадала, зачем Уговор, – так и сказал с большой буквы, – нарушаешь. Десять миль от Борозды наши. Вам только на зверя там охотиться дано, а не на людей. Тем более, моих друзей.

По-моему, он слегка покривил душой. Во всяком случае, в отношении меня.

– По нашей земле они шли. Остановить их хотели, поговорить, а они вскачь. А когда у джигита добыча меж ушей скакуна маячит, то о каких милях он думать будет.

– А ты поэт, Бадала. Гонак ты мне, поэтому уходи с миром. За своих убитых по одной ногате привезешь, а копья их себе заберем. Остальное все семьям верни.

– Ты щедр и великодушен, Фандаг. Прими мою благодарность. А вам, чужеземцы, не стоит ездить по землям маркатов.

– Я езжу где хочу и когда хочу, – вдруг услышал я и понял, что эти переполненные глупой гордыней слова произнес сам. И удивился.

– Сварливый ты человек, Саин, – беззлобно, как-то даже утомленно сказал длинноусый. – Как ты его терпишь, Тивас?

– Он мой друг.

– Не расстраивайся. Прощай же, Бадала. И не забудь, завтра здесь же. Иначе приду в Степь.

– Ты давно знаешь меня, Фандаг.

– Потому и говорю.

Наконец маркаты ускакали.

Синие собирали оружие степных. Сами они, к моему удивлению, не потеряли ни одного, хотя попятнанные были. А Тивас беседовал с Фандагом. Я поехал искать наших заводных и гужевых. Они далеко и не убежали. Ходили поблизости, травку жевали. А вот к ним зверье подойти боялось из-за натянутой на одного из коней шкуры гиршу.

– Бонька, – закричал я, привстав в стременах, и, мелькнув в высокой траве антрацитовой спиной, ко мне прибежал годовалый жеребенок. Правда, с испачканной кровью мордахой. Ужинал.

– Ох, беда мне с тобой, – по-родительски заворчал я, слезая с седла и вытирая его пучком травы, который он тут же схарчил.

Приятнейшее, кстати, ощущение – походить пешком. Так мы и пошли. Мой конь в поводу, за ним остальной транспорт. А рядом Бонька, который то вперед убегает, то под ногами путается, то норовит в подмышку залезть, то в полах шинели плутает.

Так вот и встретился я впервые с Хушшар, этим местным казачеством.

ГЛАВА 13

– Ха, Саин лошадником сделался, – гулко приветствовал атаман, углядев Боньку. – Добрый коник. А что он к тебе как к мамке льнет? Взял где?

– В Степи прибился.

– В Степи, говоришь? – задумчиво нахмурил седые брови Фандаг. – Ну-ну. Не продашь?

– Да нет. Он мне и самому нравится.

– Ну-ну, – опять гуднул в густые усы.

– Старшой, готово все, – доложил гладко выбритый юноша, осадив коня и почти улегшись ему при этом на спину. И горяча скакуна, продолжил доклад: – Маркатов бито два десятка да восемь. А зачепленные не жильцы были – дорезали их. Копий собрали богато. Три десятка да пять. Добрые копья. Ломаные брать не стали. Тела вервием окружили и одеколоном полили, от зверья уберегая, чтоб наш дух чуяли и урону павшим не нанесли.

Я чуть язык не проглотил при слове одеколон, но виду не подал.

– Добро, Ослоп. Уходим.

«Какое замечательное имя для юноши», – подумалось. Тем временем юноша развернул коня, и я увидел причину двусмысленного прозвища. На боку коня действительно был закреплен хорошо отполированный частыми прикосновениями ослоп.

– Гайда, гайда! Саин, поехали. В Степи лишнее время торчать – смерть за усы дергать.

Ну поехали, так поехали.

Я все думал, как наши новые знакомые собираются овраг преодолевать. А когда увидел, как именно... Душа моя предательски эмигрировала в район пяток.

Пришпорив коней, они швыряли их на тот самый трамплин, с которого так успешно влетали в Степь. Причем никто не замешкался. Рутина.

– Давай, Саин, не журысь, – с улыбочкой приободрил меня атаман, когда я, честно говоря, перепуганный, осадил коня.

– А я и журюсь, коника вот подберу. Не здесь же его бросать.

– Лихой ты конник стал, Саин. А перенесет тебя твой-то? И сам ты тяжел, да и коник не мал уже.

– Бог не выдаст, свинья не съест, – озадачил я атамана народной сентенцией.

А сам тем временем пребывал не только в тихой панике, но и ощущал все прелести раздвоения личности. В то время как моя орала, что все они тут сумасшедшие и прыгать мы никуда не будем, другая дружески похлопывала ее по плечу и удивлялась, а чего бы нам не прыгнуть. И где-то внутри крепла уверенность, как в набившей оскомину социальной рекламе, что все будет хорошо.

Я развернул коня и отъехал.

– Бонька, в седло! – И жеребенок, кувырком вернув свой кошачий облик, плевком взлетел на холку жеребца. Плевал я на конспирацию, проверяльщики хреновы.

– Пошел, – пнул скакуна под пузо.

И время замедлилось, загустело, как глицерин, стало тягучим, как придуманный монахами-бездельниками ликер «Амаретто». Молиться больше надо, а не алкоголь усовершенствовать. И в том, остановившемся, вечно, гулко, редко, медленно били копыта, с натугой таща меня напуганного к глубокому провалу оврага. Сознание еще зафиксировало медленно проносящиеся мимо физиономии Тиваса и Фандага, первая хохочущая, а вторая удивленная, а я уже швырнул коня вперед, ввысь и взлетел. Восторженно заверещал Бонька, горло перехватило от страха и восторга, а копыта уже грянули в доски трамплина, и жеребец вымчался с гибкой поверхности на верную твердь земли.

А рубаки в синем обрадовались, заорали, засвистели, саблями закрутили над головами. Бонька кувырком обратился в жеребчика.

– Да он еще и коника перенес, – изумился кто-то. – Хайда, хайда чужанцу.

И меня хлопали по плечам, орали поздравления в лицо, в общем, очень я порадовал своих новых знакомцев. От принятия восторгов меня отвлек скрип, раздавшийся за спиной. Я оглянулся и оторопел. Этот самый трамплин, на который я только что перепрыгнул, неторопливо так выдвигался и с тихим шелестом ложился в совершенно явно для него приготовленное гнездо.

И вот по этому трамплину, превращенному неизвестным инженерным гением во вполне приличный мост, неторопливо процокали кони Тиваса с нашими заводными и гужевыми, а затем неторопливо переехал и Фандаг с четверкой своих нукеров.

Купили меня. Как пацана. На слабо.

Во мне вскипели фекалии. От пережитого страха, наверное. Но я сидел и молчал с каменным, надеюсь, лицом, тщательно затаптывая эмоции.

– А лихой ты Хушшар, – порадовался за меня Фандаг. – Не думал я, что прыгнешь. Поменялся ты. Хорошо, видать, тебе по голове наварили. В лучшую сторону поменялся. Раньше бы, пожалуй, и в Круг бы меня поволок, а? Не любил ты раньше наших шуток.

А я, закаменев физиономией в вежливой улыбке, учтиво кивал головой. И не знал веселый шутник, что большого труда мне сейчас стоило не отсечь его красивую величавую голову и не попинать ее по траве с истеричными выкриками матерного содержания.

Что-то металлически взвизгнуло, и мост мгновенно втянулся под откос. Молниеносно, как язык хамелеона.

– Ну, поехали, гости дорогие. В двух верстах починок наш будет. Возжелаете, рады принять вас будем. Но мнится мне, в Тулгакау поспешать вам надо. Много там новостей для тебя, Шаусашком. И боюсь, мало хороших.

– Не прячь скупость за заботу свою. Сразу вижу, не хочешь с чужанцами припасы делить. С чего это я по ночной поре коням ноги буду бить, когда стоянка побратима рядом.

– Ничто от твоего острого взора не скроется, побратим. Придется тебе место у костра уделить. Да и спутника твоего, отважного Саина, без чаши ронга не оставим. Да и коней ваших подкормить стоит. Отощали малость на траве.