Потолок мира, стр. 8

Под впечатлением легенды о зловещем ангеле смерти мы с Сигрэвом разговорились, конечно, о рекордах скорости на земле, в воздухе и на воде. Впрочем, ни о чем другом этот своеобразный «подвижник» и не мог разговаривать: так уже у него была устроена голова.

Сигрэв спросил нас, правда ли, что в СССР рекордсменство запрещено, что мы не только не стимулируем рекордов, но, наоборот, запрещаем всякие попытки к рекордам в административном порядке.

Мы прочли знаменитому гонщику краткую популярную лекцию о капиталистической конкуренции, о буржуазном рекордсменстве и о советской борьбе за овладение техникой. Он выслушал нас с большим вниманием и был, повидимому, необычайно изумлен.

— Ну, все это ко мне, конечно, не относится, — сказал он на прощанье, — я всегда меньше всего думал о политике и больше всего — о спидометре,

Майор Сигрэв, конечно, честно служил британскому империализму не только потому, что на его похороны прилетел принц Уэльский, а потому, что свой конструкторский талант, свою тренировку водителя построенных им машин он отдал английской буржуазии, потому что его рекорды в данный момент не являются достоянием всех, кто этим вопросом интересуется, а лишь достоянием определенных фирм, которые продолжают развивать и уточнять технические данные этих рекордов.

В нашей стране рекордсменство никогда не будет узаконено. Совершенно бесспорно, что человеческая жизнь, жизнь рабочего, инженера, изобретателя, гражданина, ценится у нас гораздо выше, чем в капиталистическом Западе. Кстати сказать, Сигрэв умер нищим, что уже само по себе является чрезвычайно показательным, принимая во внимание, что этот человек поставил в свое время несколько мировых авиационных, автомобильных и мотолодочных рекордов. И самая преждевременная гибель его произошла потому, что последний опыт его с моторной лодкой не был обставлен по-деловому, по-научному, а в интересах правящих классов был превращен в грандиозный милитаристический праздник, не говоря уже о коммерческой рекламной стороне этого состязания. К моменту начала гонок не прибыли еще специальные панцырные костюмы для пилота, но публика уже собралась, надо было начинать. Сигрэва торопили, и он погиб лишь потому, что по недостатку времени он не имел возможности принять необходимые меры предосторожности.

Непредвиденные случайности возможны не только во время опыта, но и в процессе освоения той или иной отрасли техники, которой человек уже овладел. Мы очень спешим, мы спешим значительно больше, чем капиталистический мир, техника которого сейчас вообще находится в состоянии застоя, темпы нашего технического развития неизвестны в истории человечества. Но тем не менее удельный вес ценности человеческой жизни в процессе завоевания техники у нас значительно выше хотя бы потому, что наша борьба за технику лишена тех элементов, которые свойственны ей в капиталистическом обществе: капиталистическая конкуренция, коммерческие соображения, технический патриотизм, безрассудства отдельных авантюристов.

Как раз последние аварии на Западе показали, что и в случае с гибелью французской подводной лодки, которая испытывалась на воде тогда, когда она еще к этому не была подготовлена, и в аварии дирижабля «Акрон», конструкторские недочеты которого общеизвестны, буржуазные завоеватели техники в погоне за сенсацией и рекламой пожертвовали десятком человеческих жизней, тогда как в этих жертвах не было никакой необходимости.

А знаменитый полет Нобиле к северному полюсу, стоивший также нескольких человеческих жизней, был с научной и технической стороны обставлен так, как этого требовало это серьезное предприятие!

Но необходимо избегать и перегибов в другую сторону. Мы не можем лишить наших завоевателей социалистической техники права на определенный, минимальный, конечно, риск. Но, осваивая до конца каждый отдельный пройденный этап овладения техникой, мы тем самым сводим этот риск до минимума.

Технические открытия, технические победы и технические рекорды в нашей стране есть дело серьезное, политическое дело. И все опыты в этой области мы обставляем так, чтобы были предусмотрены все неожиданности.

Что касается случайностей, влекущих за собой человеческие жертвы, то они и у нас были и, вероятно, будут еще; они, конечно, неизбежны, потому что технический прогресс неизбежно требует риска. А риск есть романтика борьбы со стихией, борьбы за освоение техники, за новые технические победы, вооружившись которыми, мы облегчим и ускорим строительство социалистического общества.

ТРОЕ ИЗ СССР

Итак, трое смельчаков рискнули. Они рискнули подняться на советском стратостате, сконструированном и построенном до последней заклепки из советских материалов и советскими людьми, потому что они верили в плоды творчества этих людей, потому что для них полет в занебесье был политическим заданием, очередным этапом в борьбе за освоение воздушной стихии.

Мы все еще, в конечном итоге, очень мало знаем об авиации. Нам обидно за себя, земных людей, когда в трамвай, в вагон поезда, в магазин заходит кожаный летчик с серебряной птицей на рукаве и все задумчиво, с затуманенными глазами глядят ему вслед. Он ведь — человек воздуха, человек другого мира. И ему известно, знакомо и доступно то, что доступно немногим. И деловитые вузовцы почтительно уступают ему дорогу, и голубоглазые девушки обстреливают его ресницами, и ребятишки украдкой щупают черную кожу его пальто.

А вот одна знакомая гражданка и вовсе оскандалилась. Ее покружил над московским аэродромом летчик Бабушкин. Эта гражданка, вероятно, считает себя культурным человеком: она не боится принимать душ, ездить в поезде, переходить улицу, разговаривать по телефону. А летать она долго боялась и рискнуть жизнью решилась, только успокоенная оглушительным именем пилота.

Самолет сел, гражданка выпорхнула на землю. Страха не было и в помине.

— Михаил Сергеевич, — сказал она, — дайте мне справку, что я действительно летала с вами, а то все равно никто не поверит! Пожалуйста! Можно ведь?

Георгий Алексеевич Прокофьев

Константин Дмитриевич Годунов

Эрнест Карлович Бирнбаум

С. Л. Марголин

И потрясенный Бабушкин через пять минут, смущаясь и сажая кляксы, выписывал единственный в своем роде мандат, и хранитель печати долго не хотел заверить подпись пилота, озадаченный текстом небывалого документа. Гражданка эта до сих пор хранит в своей сумочке измусоленную сотнями рук полуистлевшую справку вместе с другими реликвиями: надкусанным гривенником царской чеканки, ракушкой с Неаполитанского залива и миниатюрным американским вечным пером, которое вечно не пишет.

Но летать… эта гражданка все-таки не летала больше: боится…

Нам обидно за кожаных летчиков и за гражданку со справкой о полете, как обидно нам было в годы гражданской войны в глухой украинской деревушке, когда любопытные девушки долго с уважением рассматривали снятую нами калошу: калоша и цель, для которой она применяется, потрясли их воображение как фантастическое достижение техники и культуры.

За десять лет у нас сказочно, на десятки тысяч километров, вытянулись линии воздушных путей, У нас есть постоянные воздушные пассажиры, но большая часть наших линий пока что дублирует железнодорожные линии, и потому справка о полете продолжает оставаться сенсационным документом.

Перед нами лежит пожелтелый комплект «Известий» за 1923 год. Уже тогда мы писали об авиации исполкомовской, спортивной, сельскохозяйственной. Мы уже тогда знали очень хорошо, какие самолеты нам потребуются и для чего. Десять лет назад был создан совет по гражданской авиации. У нас тогда начался в широких массах сбор средств на авиацию Советской страны. Но в этот период все эти разговоры были в значительной степени утопией, ибо не было на чем летать: самолетов не было ни собственной конструкции, ни заграничной, ни больших, ни маломощных.