Потолок мира, стр. 3

Условия полета в стратосфере требовали также полной изоляции внутреннего круглого мирка кабины от окружающего сверхразреженного ледяного пространства. Но в кабине сконцентрировано все управление стратостатом. И потребовалась большая сметка и изобретательность, чтобы вытянуть из герметически замкнутой гондолы выводы наружного управления. Все они были проведены через подвижную, но непроницаемую среду: это были ртутные затворы или сальники (масляные затворы).

Мудрый мир аппаратов величайшей точности и сложного действия, научный такелаж корабля занебесья окружал нас. Лежали поодаль антиподы по назначению: баллоны с водородом и балластные мешочки с дробью. В первых была сконденсирована подъемная сила, подспудное стремление вверх. В мешочках, как в переметной сумке богатыря Микулы Селяниновича, таилась тяга земная… В каждом мешочке было двенадцать килограммов мелкой бекасинной дроби. Больше двадцати таких мешочков привешивалось в полете под дно гондолы. Внутри гондолы, в полу ее было устроено управление балластом. Проворачивая рукоятку по кругу, можно было последовательно освобождаться от одного мешочка за другим. Рукоятка зацепляла за трос, трос выдергивал шпильку, на которой висел под гондолой мешочек, и мешочек падал. Но вряд ли приятно получить с высоты 17–18 километров двенадцати килограммный мешок на голову… И это тоже было предусмотрено. Мешочек не падал. Он опрокидывался, и мелкая дробь высыпалась на землю, развеваемая ветром и не причиняя вреда больше, чем самая мелкая градинка.

Тончайшей, изощренной предусмотрительности, требовала подготовка, полета в стратосферу. Микроскопический недосмотр, копеечное упущение

могли бы стоить жизни трем людям Стратостат «СССР» готовился к полету во всеоружии современной техники. Во многом он превосходил, как показал полет, все лучшие зарубежные стратостаты.

Каждый прибор был неоднократно испытан на земле. Давали двойное и тройное давление, тянули, колотили, прощупывали чуть ли не насквозь, чтобы быть уверенным в каждом винтике. Нашлись «знатоки», уверявшие, что при температурах в 60–70° самая прочная веревка, готовая выдержать при нормальной температуре тонну веса, становится ломкой; и разрывается в руках. А гондола укреплялась под оболочкой на веревочных стропах.

Провели опыты. Рвали веревки и при повышенной и при пониженной температуре. И вот один раз действительно случилось, что веревка, которая удерживала тысячу килограммов, вдруг при низкой температуре оборвалась. Конструкторы уже решили было, что есть критическая температура, весьма трудно определимая, при которой обыкновенная крученая веревка лопается. Произвели тысячу новых опытов, пока не убедились наконец, что разрыв веревки был простой случайностью.

ДАТЫ, СОБЫТИЯ, ИМЕНА

Как не похож был этот скромный гладкий шар-гондола, весь изготовленный в строгом, «обтекаемом» стиле сооружений нашего века, целеустремленном и аскетическом, как не похож он на громоздкие пышные ладьи и корзины первых аэростатов! В длинные ночи ожидания мы имели достаточно времени, чтобы вспомнить всю историю летающего человечества «от Икара до Пиккара», как принято говорить, от «Монгольфьера» до «Прокофьера», как назвали мы шутя стратостат «СССР», в честь его славного командира. Мы перебирали, как четки, даты, события, имена. За аэродромом в селе Всехсвятском пели утренние петухи, и мы вспоминали, что первыми пассажирами аэростата были петух и баран. Мы припоминали «вещие слова» некоего глубокомысленного французского академика, слова бессмертные по своей глупости и слепоте: «Теперь с полной очевидностью доказано, что человек не способен двигаться в воздухе, не опираясь на землю», — рек этот ученый муж после одной из первых неудачных попыток человека взлететь…

Мы вытаскивали из памяти «летающую барку» иезуита Лана, в 1678 году вздумавшего лететь на тонкостенном полом шаре, из которого он хотел выкачать воздух.

Мы вспоминали потом забавный, с сегодняшней точки зрения, научный полет Гей-Люсака и Био в 1804 году. Они летели в парадных цилиндрах, в тугих и непреклонных воротничках. Гондола походила на большую бельевую корзину. В руках ученых была гитара, колокольчик, и на коленях стояла клетка с канарейкой. Колокольчик и гитара были взяты для изучения акустических законов высот. Канарейку захватили для наблюдения за ее самочувствием в верхних слоях воздуха.

Мы вспомнили злополучного воздухоплавателя Андрэ, трагическую судьбу его и его спутников. Тогда, свыше тридцати лет тому назад, еще перед зарей современной авиации, смелый француз пытался проникнуть в тайны арктической ледяной пустыни, достигнуть северного полюса на таком несовершенном летательном аппарате, как обыкновенный аэростат.

Норвежский рыбачий бот обнаружил на диком и пустынном острове, на каменной скале, торчащей из вечных льдов, вполне сохранившиеся остатки оболочки и гондолы. История гибели Андрэ и его спутников до сих пор окружена непроницаемой тайной, возможно, что тайна эта не будет разгадана никогда. Существует предположение, что смелые воздухоплаватели ошиблись в расчетах (точных приборов тогда не было), снизились, решив, что они достигли уже северного полюса. Существует предположение, что на дикой скале, где найдены были остатки снаряжения первой воздушной экспедиции в Арктику (трупы съедены были медведями и песцами), смелые воздухоплаватели прожили несколько месяцев, может быть, несколько лет. Отдавая дань мужеству трех погибших так трагично смельчаков, мы не можем не констатировать, что их полет был всего-навсего — покушением с негодными средствами, предприятием, заведомо обреченным на гибель. Они хотели пренебречь современным состоянием техники, техника им отомстила. Другое дело теперь: на летательных аппаратах легче воздуха человечество переносится на громадное пространство не только по горизонтали, но и по вертикали.

Мы перебрали затем в памяти еще десятки катастроф, воздушных трагедий и ярмарочных полетов, когда на разукрашенном помосте, увешанном флагами и гирляндами, подымался, трубя в серебряный горн, всадник, оседлавший насмерть перепуганную лошадь. Не забыли и знаменитой отечественной истории, как в 1731 году в Рязани «при воеводе подьячий Нерехтец Крякутной фурвин сделал как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, а от него сделал петлю, сел в нее, и нечистая сила подняла его выше березы и после ударила его о колокольню, но он уцепился за веревку, какой звонят, и остался тако жив. Его выгнали из города, он ушел в Москву, где хотели его закопать живого в землю или сжечь».

Мы слушали затем рассказы очевидца об одном полете, замечательном по своей дикости, и безрассудной, хорошо, впрочем, оплаченной смелости, о полете с московского ипподрома 30 августа 1905 г. некоего Жана Овербека, силача и авантюриста, на рекламном шаре гильзовой фабрики «Катык». Он пролетел над Москвой, вися вниз головой на трапеции, разбрасывая рекламные открытки фирмы Катыка с собственным портретом в полной «капитанской» форме и со стихами следующего содержания:

Но эти балаганные прыжки дешевых героев воздуха заслонялись подлинными героическими взлетами человечества. Пытливый человек забирался все выше и выше в небо, вооруженный сложными научными приборами, новыми знаниями, новыми техническими возможностями Мы проглядывали таблицу высотных полетов, размеченную человечеством за сто пятьдесят своих летных годов. Вот полет Комтэ и Робертсона, в 1803 году достигших на своем шаре высоты 7400 метров. В 1894 году, как показывает табличка, немец Берсон долетел до высоты 9155 метров. За ней лежала уже стратосфера — неисследованная и таинственная область разреженного пространства. Туда мечтали проникнуть многие, начиная от Сирано-де-Бержерака, поэта, ученого и философа начала XVII века, до Ганса Пфааля, героя романа Эдгара По. Мы припомнили тут, что гениальный американский романист предугадал отчасти форму и конструкцию будущих стратостатов, впервые заронив мысль о создании герметически закрытой кабины для подъема человека при помощи воздушного шара.