Посмотрите - я расту, стр. 19

— Поверьте моему педагогическому опыту. Весь отряд, в конце концов, был против него, разве коллектив может ошибаться?

— Простите, — сказала мама. — Вы были на фронте?

— Какое это имеет значение? Я работал на крупном заводе. В конце концов, — у него даже лицо покрылось пятнами, — в конце концов, он нарушает дисциплину, и даже на это я готов смотреть сквозь пальцы, но ведь он убегает на минные поля… В конце концов, я за него не желаю отвечать!

— Это я поняла, — сказала мама. — Скажите, где мой сын?

— Мама! — закричал я. — Я здесь!

Глава заключительная

ТЫ ЖЕ НАС В БОЙ ПРОВОЖАЛ!

Ирина прибежала в палату, когда я собирал свои вещи. Она молча принялась помогать.

— Знаешь, ты извинись за то, что я не простился, — попросил я её. — Скажи, что, мол, так уж получилось… Дяде Толе скажи, дяде Коле-конюху, тёте Паше.

— Ладно! — кивала девочка, запихивая мне в мешок цветные камушки в бумажке, две подковы, которые я на дороге нашёл, пакет шишек, десяток стреляных гильз. Она не дала нести мне мешок и несла его сама до ворот, где ждала меня мама, а весь наш отряд шёл сзади.

— Вы его, пожалуйста, не ругайте! — сказала Ирка моей маме наставительно. — Он ни в чём, ни в чём не виноват. Он очень хороший! А вы все дураки! — Она повернулась к отряду. — Боря, я с тобой буду всегда дружить! Всю жизнь! — И она пожала мне руку. Серёга Кирьянов чуть не лопнул от зависти.

Вдруг Коля Бойцов ко мне подходит.

— Ладно, — говорит, — Хрусталь, не сердись на меня.

Я ему тоже руку пожал.

— Интересненько! — Липа подходит. — Жили — не тужили, вдруг — бах! — выключают из лагеря. Ты, Хрусталь, на них в газету напиши. Не имеют права выключать!

— А в городе-то ещё и лучше! — сказал Федул. — А тут туда нельзя, сюда нельзя.

Я пожал всем руки, даже Липе. Он тоже всё время с протянутой ладошкой совался.

Мама улыбалась, стоя в стороне, но я видел, как она переживает, и тоже расстроился. А ещё больше я расстроился, когда узнал, что бабушка уехала. Во-первых, я по ней очень соскучился, а во-вторых, с кем же я теперь буду оставаться, когда мама на работу уйдёт?

Бабушка накопила денег и поехала искать могилу дедушки. Он где-то в Белоруссии лежит, а дядя — в Польше, а папа — в ГДР. Туда не доедешь. Главное, поехала, а меня с собой не взяла! И не сказала ничего.

Наша комната мне показалась совсем маленькой. Везде были разложены чертежи, мамины тетрадки, которые называются конспектами.

Мама пошла на кухню еду готовить. В квартире нашей тихо — все соседи на работе. Слышно, как мама кастрюлей гремит, как примус загудел.

Кровать моя вынесена. Ну это ничего, я могу на бабушкином сундуке спать, она же уехала.

Взял я Подушечного Человека. Сел на подоконник, смотрю на улицу.

Видно, как за заводом солнце на закат пошло, за трубы зацепилось. Я Подушечного Человека взял, чтобы успокоиться, но чем дольше сидел я с ним в обнимку, тем больше тревожных мыслей приходило мне в голову.

«Подвел я маму! — думал я. — Теперь, вместо того чтобы ей к диплому готовиться, придётся за мной смотреть, обед готовить».

В самый первый день, когда я стал говорить, что помню войну, ребята со мной спорили, что, мол, такой маленький ничего запомнить не может… Может, я и правда не запомнил, а мне бабушка рассказывала, а теперь мне кажется, что я запомнил…

Гришу не угадал. Смеялся над ним! А он герой был!.. Он всё время герой был. Я это понял только тогда, когда он погиб. Но ведь то, что он погиб, это не геройство, это несчастье, это горе большое. А геройство — когда он по минным полям на тракторе ездил.

Немцев камнями обкидал. А там и Эйхель шёл, и Кляйст был. Эйхеля — жалко, а Кляйст — коммунист, герой. А я не разобрал — сразу за камни.

И каждый день из лагеря бегал. «Скучно в лагере, скучно!» Пусть скучно, а нужно было не бегать. Потому что Алевтина за меня волновалась, начальник лагеря. Он хоть и выгнал меня, а сам вообще-то ничего дяденька. Когда был взрыв, ведь он тоже к трактору побежал…

Когда с ребятами я спорил, надо было не спорить, а объяснять. Ведь они про Александра ничего не знали…

На минные поля зашёл и маму как подвёл!

Никудышный я человек! Всем от меня только плохо. Нет! Не успокаивал меня Подушечный Человек. Наверное, он потерял свою силу. Раньше, только возьмёшь его в руки, сразу так хорошо на душе становится, а теперь только хуже.

Я бросил Подушечного Человека на пол. И он упал, как убитый, и ноги у него подвернулись. Ну вот! Ещё и Подушечного Человека обидел…

— Ёжик, ты чего? — спросила мама, входя в комнату.

— Не помогает! Не помогает! Подушечный Человек не помогает! — Я уткнулся в мамино плечо.

— Боря, — сказала мама серьёзно. — Я ведь твоя мама, а что это значит?

— Что ты меня выродила.

— Нет, — сказала мама. — Бывают же приёмные мамы. Возьмут мальчика или девочку-сироту и воспитывают, а ведь они тоже настоящие мамы получаются. Нет, сынок! Мама — это человек, который всегда за тебя. Мама всегда помогает своему ребёнку, даже если ей для этого приходится умереть…

— Что ты! — закричал я. Ты только не умирай! И бабушка пусть не умирает! Пусть все живут! Всегда!

— Да нет, маленький мой, я не про то… Смотри, что у меня есть, — она открыла тумбочку и достала маленькую коричневую дощечку.

— Что это?

— Это очень вкусно! Это шоколад. Я нашему инженеру помогла с чертежами, а он мне вот эту плитку шоколада дал, для тебя. Вот мы пообедаем — и ты будешь её есть с молоком.

— А золотой якорь с обёртки можно вырезать и приклеить на шапку. Правда?

— Правда. Или на книжку, на обложку.

Вот мама всегда так. Она всегда говорит про одно, а потом сразу про другое, но это не значит, что она отвлеклась или забыла: она ждёт, когда я сам заговорю.

— Мама! — сказал я после обеда. — Вот ты говорила, что мамы всегда за своих детей заступаются… А зачем ты мне это говорила?

— А? — сказала мама. — Я вижу, что тебе плохо, что ты мучаешься. Я хочу тебе помочь, а как — не знаю. Ты бы мне рассказал, что у тебя там в лагере произошло. Мы бы вместе придумали чего-нибудь…

И я стал ей рассказывать всё-всё. И не только что делал, но и что думал. Когда всё рассказал, было уже темно. Мы сидели в сумерках.

— Я думал, вот приеду, возьму Подушечного Человека, и всё успокоится, а он силу потерял…

— Нет, — сказала мама. — Подушечный Человек тебе больше не помощник. Ты стал совсем большим. Ну что ж, видно, настало время дать тебе письмо.

— Какое письмо? Мне?

— Тебе, — спокойно сказала мама. — Тебе письмо от папы. Он его на войне написал для тебя.

Она включила свет, открыла комод, порывшись, достала платок и, развернув его, вынула бумажный треугольник.

Это было первое письмо, которое я получил! Настоящее письмо! Да ещё от папы!

Сначала я ничего не мог прочитать, потому что оно было не по-печатному написано. Я хоть и умею по-письменному читать, но всё-таки хуже, чем по-печатному. Да ещё написано было карандашом — буквы скакали в разные стороны. Видно, что папа очень торопился, в некоторых местах бумага была даже прорвана.

«Здравствуй, мой дорогой сынок! — разобрал я первую строчку, и сердце моё точно кто-то взял в кулак и сдавил так, что даже дышать стало тяжело. — Пишу тебе это письмо, потому что у нас тут такое начинается, что… — дальше было зачёркнуто. — Я всегда с тобою, день и ночь я думаю о тебе, обо всех вас. Мы всегда рядом с тобой — живые и мёртвые. Поэтому ты ничего не бойся. Даже если ошибёшься — не пугайся.

Никому не делай зла! Не мсти! Настоящий человек всегда добрый.

Тебе будет очень нелегко. Мы идём по России, и Родина наша искалечена, изранена войной. Тем, кто останется в живых, будет страшно трудно всё построить заново. Сколько народу погибло! Мы не сможем дать тебе совет в трудную минуту. Ты должен до всего доходить сам. Думать сам!