Деревянное царство (с рисунками О. Биантовской), стр. 2

— Встань с полу! — сказал отец, выходя из ванной. — И когда ты только поумнеешь? Скоро меня перерастешь, а всё одни шпионы в голове…

— Пап! Я придумал: ты поезжай, не волнуйся, я и один тут проживу спокойненько до маминого приезда.

— Благодарствую! — Отец даже поклонился в пояс. — Спокойненько. Мы с твоим «спокойненько» уже горели и два раза делали ремонт соседям. Забыл, как ты наводнение устроил?

— Ну, да это когда было…

— В прошлом году. Когда вы с Панамой водоём изобретали. Забыл?

— Ну я могу, например, и на Кавказ поохать… — примирительно сказал Петька. — Ничего страшного, слаломом подзаймусь.

— Шею сломаю… — подсказал отец.

— Стобой не договоришься! — вздохнул Петька. — Я хочу как лучше, а ты меня слушать не хочешь! — Он уселся на диван и независимо глянул на отца. И чуть не ахнул. У отца было новое лицо. Молодое, осунувшееся и тревожное.

«Зачем ты сбрил усы?!» — чуть не крикнул Петька. Он живо представил, как папа, его папа, ползёт за раненым по снежному полю, а вокруг взрывы, а самолёт с чёрными крестами на крыльях всё кружит, и лётчик целится в папу, его папу, из пулемёта…

— Папа! — прошептал Петька, потому что голос у него почему-то осип совершенно. — А эти сборы не опасны, папа?

Отец вдруг погладил Петьку по голове.

— Нет, нет, сынок, не опасно. Это, в сущности, курсы повышения квалификации. Мне и самому интересно… Всякие новинки покажут по нашим медицинским делам. — Он прижал к себе Петькину голову. — Не бойся, сынок, всё будет хорошо. Всё нормально… Пойдём-ка погуляем! — предложил он неожиданно.

Глава третья

ИНОПЛАНЕТЯНЕ

Это было уже совсем ни на что не похоже. Они никогда с отцом по городу не ходили. Если выдавалась свободная минута, отец кричал: «Воздух!» — словно при воздушной тревоге, и они, схватив лыжи, неслись за город.

— Воздух и воздух! — повторял отец. — В нём твоё спасение! Ты же совершенно похож на рыболовный крючок!

«Почему на рыболовный?» — думал Петька, но не спрашивал. А то ещё чего-нибудь похуже услышишь!

Он вообще с родителями разговаривал мало. Да и вроде не о чем было разговаривать. И сейчас, когда они шли с отцом по улицам, Петька молча глазел по сторонам. Вон у магазина ёлку устанавливают. Автокран сгрузил огромное бетонное основание, а из него труба торчит, вот рабочие вставили в эту трубу ствол ёлки. Ёлка шумит, роняет шишки и машет ветвями, как на ветру. И даже сквозь бензиновую гарь улицы прорывается запах хвойного леса.

Отец шёл заложив руки за спину и сосредоточенно смотрел себе под ноги. Петька шагал рядом, старательно копируя походку отца.

— Ну-ка давай сходим в музей! — сказал вдруг Столбов-старший.

— Закрыто всё: сегодня вторник — музейный выходной…

— Для нас откроется! — сказал отец.

Музей был недалеко.

Они влетели в будку телефона-автомата. Отец торопливо набрал номер.

— Слушаю, — сказала трубка.

— Будь готов! — рявкнул отец.

— Всегда готов! — бодро ответила трубка и начала коротко гудеть.

— Порядок! — Они нырнули в подворотню рядом с тёмной глыбой музея, прошли в чёрном колодце двора и оказались перед маленькой дверцей в глухой стене.

Петька ахнуть не успел, как отец втолкнул его в огромный зал. Сильные лампы светили над столами, штабелями лежали какие-то плиты, пахло красками, а посреди комнаты стоял огромный бронзовый Пётр I. Голова его еле виднелась в сумраке под потолком. Из-за бронзовых сапог самодержца выскочил маленький человек в белом халате с биноклем на лбу.

— Дорогой товарищ вожатый! — сказал отец. — Звеньевой шестого отряда… То есть второго звена шестого отряда прибыл! А это Столбов-второй! Рапорт сдан!

— Рапорт принят! — ответил белый халат жутким прокуренным голосом и отдал пионерский салют. — А тебя я. Петька, знаю! Правда, когда я тебя видел в последний раз, ты ещё «папы-мамы» не говорил. Меня зовут Николай Александрович! — И Петькина рука словно попала в клещи.

«Ого! — подумал он, — на вид слабаком кажется!»

— А ты рожу не криви! — сказал Николай Александрович Петькиному отцу. — Именно Николай Александрович! А не Коля-вожатый! Ты еще папа, а я две недели как дедушка! Твой отец, Петька, был звеньевым самого расхлябанного звена в моём отряде.

— Коля! — сказал отец. — Ты меня компрометируешь!

— И картошку воровал! — закричал Николай Александрович. — И врун был отчаянный! Ужасный был врун! Фантастический! — Они вдруг кинулись и стали тискать друг друга, щекотать, давить, хлопать по плечам. Бронзовый Пётр I стоял над ними, надменно опираясь на трость и делая вид, что его всё это не касается. «Взять и сказать сейчас про завтрашний сбор! — подумал Петька. — Оказывается, отец тоже приврать любил. Значит, эта черта у меня наследственная».

— Ух ты! — Отец поскользнулся и двинул лбом в петровский ботфорт. — Ой-ой-ой!..

— Вот так всегда! — вздохнул вожатый. — Ещё хорошо, очки мои не разбились. То, понимаешь, теряю, то разбиваю… Имею чай! — добавил он виновато. Чайку, может?

— Предъявите!

— Момент! — И они пошли в глубь комнаты, мимо икон и белых наклейках. Словно святые на этих иконах неаккуратно брились и порезались. Мимо каких-то совершенно чёрных картин с деревьями.

Под светом сильной лампы на столе лежала чёрная доска, в ней словно маленькие окошки светились яркими красками квадратики.

— Вот! — сказал гордо вожатый. — До тринадцатого пока добрался. Четыре слоя! И подозреваю, есть ещё один. Может, это Киевская Русь… А? Представляешь? И он гордо блеснул биноклем на лбу. — А это вот, — он осторожно достал большую кожаную плитку. — Вот! Видал — книга…

— Какая же это книга? — удивился Петька. — Это же кирпич какой-то.

— Она вся склеилась, — пояснил реставратор. — Листы пергаментные. Кожа на окладе очень старая. Скорее всего это летопись не позднее тринадцатого века! — Он осторожно положил фолиант. — А вдруг там «Слово о полку Игореве»? Представляешь?

— И что вы с ней будете делать?

— Раскрывать будем. По листочку отклеивать — и на рентген. Года через два прочтём!

«С ума сойти! — подумал Петька. — Это два года пергамент колупать. Помешаться можно!»

— А вдруг там карта с кладами! — сказал он. — Пиастры! Пиастры!

— Пиастры нам и даром не надо. Восемнадцатый век, механическая чеканка — художественной ценности не представляет… Вон в Новгороде на раскопках сапог двенадцатого века нашли! Двенадцатый век — это, брат, не пиастры! А грамоты берестяные! Я когда их разворачивал — сердце где-то в голове от радости колотилось… Они скрученные были, — пояснил он Петьке, — ну как кора скручивается.

Николай Александрович быстро и ловко расставил посуду. На резном деревянном блюде с надписью «Хлеб да соль» лежали бисквиты, в смешном шестигранном чайнике заваривался чай.

У Петьки глаза разбегались: он никогда не видел так много старинных вещей! Серебряные с чернью ложечки, сахарница, на ней было нарисовано улыбающееся и подмигивающее лицо. Прусский солдат-щелкунчик в полметра высотой. Кладёшь в его зубастую пасть орех, нажимаешь сзади на косу — крак — и выскакивает ядрышко.

Вся посуда была разная и немножечко порченая — щербатые края, трещинки… Но Петьке эти вещи казались прекрасными — наверное, у каждой из них была своя тайна, своя история. Они были живыми.

— Вот если бы все эти ложки-плошки наговорили, можно было бы книгу написать, — словно читая Петькины мысли, задумчиво сказал отец.

— Много бы я дал, чтобы эти вещи заговорили! — сказал Николай Александрович. — Вот эта ложечка, например, открыла бы секрет своего изготовления: видишь, чернь по серебру? А как это сделать, теперь никто не знает. Если бы вещи спросить можно было, учёные бы жизнь за это отдали. Вон в Индии столб железный стоит две тысячи лет, а не ржавеет и не окисляется. Нынешние металлурги сколько ни бьются, а сделать, чтобы железо без специальной обработки не портилось, не могут…