Алмазный башмачок, стр. 22

Лео попытался обрести ясность мысли, но лишь больше запутывался в изгибах ее тела. Жар этого тела обжигал его ладони, когда он ласкал ее, запоминая каждую выпуклость, каждую ложбинку. Захватив на спине тонкую материю ее рубашки, он натянул ткань так, что девичье тело обрисовалось словно нагое. Он завороженно глядел на розовые груди, волнующиеся под белизной ткани, на твердые соски, венчающие их, на темный треугольник внизу живота, просвечивающий сквозь рубашку. Все надежды на торжество разума разлетелись вдребезги.

Он восторженно рассматривал ее, и губы еще призывнее приоткрылись, дыхание участилось. Она положила его руки себе на бедра и с вызовом подняла лицо, на котором сверкали страстью и желанием потемневшие глаза. Учащенно задышав, он снял с нее через голову сорочку и жадно приник к ее нагому телу. Он грубо и быстро ласкал ее руками, и при каждом их движении дыхание девушки все учащалось от вздымающегося в ней желания, толкающего тело к нему, требующего все новых и новых ласк, от которых кожа ее загоралась красными пятнами.

От напора его тела Корделия упала спиной на шахматный столик. Острые грани шахматных фигур впились в ее кожу, но она не замечала этого, утонув в красном тумане страстного желания. Ноги раскрылись навстречу его рукам, ласкающим самые сокровенные части ее тела и прикоснувшимся к самому средоточию ее страсти. Внизу живота вздымались волны, постепенно достигнув невыносимо страстного крещендо, и ей казалось, что она вот-вот умрет. И девушка в самом деле умерла. С алых высот любовного экстаза она медленно погрузилась в мягкую черноту, лишившую ее всех сил, и услышала как бы со стороны свой собственный захлебывающийся крик неистового восторга.

Лео прижимал Корделию к себе, поддерживая на шахматном столике, пока накатывающиеся волны наслаждения сотрясали ее тело. Но вот глаза ее открылись, и она улыбнулась ему. Прекрасное лицо светилось неописуемым наслаждением.

— Что вы со мной сделали?

— Господи Боже! — Он убрал из-под нее руки и выпрямился. Золотистые глаза Лео, ставшие сейчас почти черными, не отрывались от ее тела, трогательно и беспомощно распростертого на столе.

— Да встаньте же скорее! — Голос его стал хриплым от волнения. Он рывком поднял ее со стола и поставил на ноги. — Наденьте рубашку!

С этими словами он подтолкнул ее к скомканной рубашке, белеющей на полу. Девушка нагнулась, и он увидел глубокие отпечатки шахматных фигур у нее на спине.

— Глазам своим не верю, — пробурчал он и только тут ощутил тянущее чувство, причиной которого было его собственное возбуждение.

Корделия повернулась к нему, прижимая смятую рубашку к груди.

— Я все же не понимаю, что случилось. — Глаза ее все еще были затуманены только что испытанным наслаждением. — Ведь мы не…

— Да, мы не, — хриплым голосом прервал он ее. — Но то, что я сделал, просто безобразно. Ради всего святого, Корделия, отправляйтесь спать и оставьте меня одного.

Возникший было протестующий ответ замер у нее на устах. Она направилась ко все еще отодвинутым книжным полкам, по-прежнему прижимая рубашку к груди. Он старался не смотреть на ее стройную спину, нежные очертания ягодиц, прекрасные длинные ноги. Старался, но не преуспел в этом.

Около книжных полок она произнесла, взглянув на него через плечо:

— Я в самом деле не хотела перевернуть столик. Это чистая случайность.

— Не имеет значения, — устало ответил он.

— Нет, имеет. Не хочу. — чтобы вы думали, будто я способна совершить такое.

Лео хрипло рассмеялся:

— Моя дорогая девочка, после всего совершенного этой ночью ваш поступок едва ли стоит упоминания.

— Это разные вещи, — едва слышно произнесла она. — Чудо, что вы сотворили со мной, не может быть чем-то дурным.

Лео прикрыл глаза.

— Вы понятия не имеете, о чем говорите, — заметил он. — А теперь отправляйтесь спать.

Корделия проскользнула сквозь отверстие в свою спальню и водворила полки на их законное место. Больше всего она нуждалась сейчас в житейской мудрости Матильды, но приходилось смиренно ждать утра. Упав на кровать, она свернулась клубочком, как котенок, и сразу же заснула.

Глава 8

Утреннее небо едва светлело, когда Матильда вошла в спальню Корделии в сопровождении служанки, которая несла дымящийся кувшин с горячей водой. Она поставила его на туалетный столик, после чего стала раздувать угли в камине, чтобы прогнать холод раннего утра.

Корделия непробудно спала за задернутым пологом, пока Матильда раскладывала ее платье для верховой езды и упаковывала в сундук те одежды, в которых она провела предыдущий день.

— Принеси княгине кофейник, девочка. Ей надо выпить чего-нибудь горячего, здесь так холодно.

Служанка присела в книксене и вышла из спальни, которую уже согревал огонь камина. Матильда распахнула полог кровати.

— Просыпайся, милая. Минут десять назад прозвонили к заутрене, а завтрак будет подан в большом зале в семь часов.

Корделия перевернулась на спину и открыла глаза. В первое мгновение она не могла понять, где находится. Потом события предыдущего дня всплыли у нее в памяти. Она села в постели, потерла кулачками глаза и печально посмотрела на Матильду.

— Я влюбилась.

— Святая дева Мария, надеюсь, не в этого молодого музыканта! — воскликнула Матильда. — Пусть он и неплохой парень, но никак не для такой девушки, как ты, моя дорогая.

— Нет, не в Кристиана. — Корделия села в кровати, скрестив ноги. — В виконта.

— Матерь Божья! — перекрестилась Матильда. — И когда же это произошло?

— Как только я его увидела в первый раз. Мне кажется, он тоже ко мне неравнодушен, только боится в этом признаться.

— Надеюсь, что он в своем уме. Как может уважаемый всеми человек говорить про свои чувства к чужой жене? — Матильда сердито заправила седой локон, выбившийся у нее из-под накрахмаленного чепца.

— Матильда, я никогда не полюблю своего мужа, — тихо, но убежденно произнесла Корделия.

— Что ж, теперь уже ничего не поделаешь, девочка. Так было и с твоей матерью. Да и почти со всеми женщинами твоего круга. Они выходят замуж за тех, к кому их ведет не сердце, а положение.

— Положение мужчин, — горько произнесла Корделия, и Матильда не нашла ничего, чтобы возразить ей. — А мать не любила моего отца?

Матильда кивнула:

— Да, твоя мать любила другого человека, любила всем сердцем. Но она ни разу не сделала ничего такого, чего могла бы стыдиться. — С этими словами Матильда воздела вверх палец. — Она хранила свою честь до смертного одра.

— И была несчастлива?

Матильда поджала губы, но тут же вздохнула и согласилась:

— Да, дитя мое. Совершенно несчастлива. Но она знала, в чем состоит ее долг, и ты тоже должна понять это.

Корделия, нахмурясь, принялась массировать ногу.

— Моя мать всю жизнь провела при австрийском дворе.

Там никогда не было свободы. Возможно, если бы она оказалась в Версале…

— Не смей говорить об этом, — прервала ее Матильда. — Если ты позволишь себе хотя бы задуматься над этим, то неприятностей не оберешься.

— Думаю, они уже начались, — медленно произнесла Корделия, изо всех сил растирая пальцами подошву и не отрывая от нее взгляда.

Матильда тяжело опустилась на край кровати, лицо ее вытянулось.

— Что ты говоришь, дитя мое? Неужели виконт обладал тобой?

— И да, и нет. — Корделия, покраснев и закусив губу, взглянула на нее. — Того, что происходит между супругами, не было, но он ласкал меня… касался самых интимных мест… и со мной случилось что-то чудесное. Хотя я и не совсем поняла, что же это было.

— Храни нас Господь! — всплеснула руками Матильда. — Расскажи мне толком, что произошло.

Корделия рассказала, запинаясь на каждом слове, с горящим от стыда лицом, хотя Матильда была ее няней с самого детства и знала все ее тайны.

— Но, Матильда, если не было соития, то что же это такое? — закончила она вопросом.

Матильда вздохнула. Уж лучше бы ее воспитанница потеряла невинность, забывшись в угаре страсти. Как бы импульсивна она ни была, но в этом случае вряд ли получила бы удовольствие. Но сейчас, когда она, вкусив наслаждение, осталась девственницей…