Секретная просьба (Повести и рассказы), стр. 28
Батеньков был и остался отважным человеком. Из Петропавловской крепости он писал царю резкие, негодующие письма. Одно из них кончалось словами:
— Картонные! — возмущался Николай I. — Я ему покажу — картонные. — И тут же: — Сумасшедший. Вот видите, сумасшедший. Что я вам говорил?
Двадцать лет продержал царь Батенькова в одиночной камере. Но и этого ему показалось мало:
— Ладно, пусть едет теперь в Сибирь.
После разгрома декабристов усилился царский надзор над армией, над офицерами.
Однажды в одно из военных училищ приехал брат Николая I великий князь Михаил. Переходил он из комнаты в комнату. Сзади почтительно шли начальник училища, педагоги и воспитатели.
Осмотрел великий князь учебный плац, учебные классы, кабинет начальника, столовую, карцер, перешёл в общежитие воспитанников.
Шёл Михаил и вдруг заметил на столике, который стоял между двумя кроватями, какой-то журнал. Шагнул великий князь к столику, взял журнал в руки, видит — запрещённый журнал. Раскрыл и сразу попал на стихи Рылеева.
— Чей журнал?! — закричал великий князь Михаил. Поднёс он журнал к самому носу начальника училища. Вертит журналом и так и этак. — Дармоеды! Бездельники!
Побледнел начальник училища, повёл плечами растерянно забегал глазами по сторонам, наконец, обратился к старшему воспитателю:
— Чей журнал?!
Старший воспитатель тоже побледнел, тоже повёл плечами, обратился к младшему воспитателю:
— Чей журнал?!
Младший воспитатель от страха вовсе лишился речи. Стоял, лишь разводил руками.
Вновь ругнулся великий князь Михаил. Затем указал рукой на одну из кроватей:
— Укажите хотя бы, кто на этой кровати спит?
Начальник училища посмотрел на старшего надзирателя, старший — на младшего.
— Павел Бестужев, ваше высочество, — пискнул младший надзиратель.
— Павел Бестужев, ваше высочество, — повторил надзиратель старший.
— Павел Бестужев, ваше высочество, — доложил начальник училища.
— Бестужев?! Всё ясно. Вопросов нет, — ответил великий князь Михаил. (Павел Бестужев был младшим братом декабристов Бестужевых.) Взял великий князь журнал и уехал.
Когда провели следствие, выяснилось, что Павел Бестужев ни в чём не виноват. Хозяином журнала оказался другой воспитанник. Однако несмотря на это, Павла Бестужева уволили из училища. Мало того что уволили, но и сослали солдатом в отдалённую крепость.
— Прав, молодец, — похвалил Николай I великого князя Михаила. — Так им, так им! — Император, словно шашкой, взмахнул рукой. — Знаю Бестужевых. Под корень этот бунтарский род!
— Ефимка! Ефимка!
— Слушаю, барин.
— Как с экипажем? Рессоры проверил?
— Проверил рессоры, барин.
— Ефимка! Ефимка!
— Слушаю, барин.
— А ну покажи, в какой стороне Сибирь?
Показал Ефимка рукой на восток.
— Верно. Туда и поедем.
Отставной генерал Ивашев был сподвижником генералиссимуса Александра Васильевича Суворова. Вместе с Суворовым в Альпийский поход ходил. Во многих бывал сражениях. Заслуженный он человек. В чести у царя и у царской свиты.
А вот сын генерала Ивашева — Василий Ивашев — оказался в числе декабристов.
Проведать в Сибирь сына и собрался старый боевой генерал.
— Ефимка! Ефимка!
— Слушаю, барин.
— Коней выбирай ретивых.
— Так это понятно, барин.
— Ефимка! Ефимка!
— Слушаю, барин.
— Ты у экипажа колёса получше смажь. Скрипят у тебя колёса.
Целый месяц собирался в дорогу генерал Ивашев. Сам проверил и экипаж, и коней, и колёса. Сам приготовил и то, что возьмёт для сына. Книг отобрал до тысячи. Тёплой одежды на пятерых. Кликнул опять Ефимку:
— Ефимка! Ефимка!
— Слушаю, барин.
— Ящик тащи с шампанским.
Приготовился генерал, отправил письмо в Петербург царю Николаю I.
Правда, сосед по имению, тоже отставной генерал, но не столь известный, сказал Ивашеву:
— Пётр Никифорович, не пустит тебя государь. Поверь, что не пустит, не разрешит.
Нахмурился Ивашев. Даже обиделся:
— Эка язык у тебя несносный. Да у меня одних орденов мешок. Я человек заслуженный.
Ждёт Ивашев от царя ответа. Месяц проходит. Проходит второй. Нет от царя ответа.
А тут, как назло, что ни неделя, наезжает к нему сосед.
— Пётр Никифорович, ты ещё здесь?! А я-то думал — ищи в Сибири.
Языкастый сосед попался. Замучил издёвками он Ивашева.
— Занят, видать, государь, — находит Ивашев для царя оправдание.
Кончилось лето. Осень прошла. Забелело вокруг от снега. Ефимка карету сменил на сани.
Вновь к Ивашеву сосед приехал.
— Пётр Никифорович, ты ещё тут? А я-то думал — ищи в Сибири.
Хотел разозлиться генерал Ивашев, да тут примчался курьер, привёз письмо от царя-государя.
Разорвал Ивашев конверт, начинает читать. Не может скрыть он счастливого вида. Письмо от царя доброе, даже нежное. Про заслуги Ивашева упоминает в письме государь, про Альпийский поход, про его награды.
Тычет генерал Ивашев царский ответ соседу:
— Ну-ка, голубчик, читай. Где же твоё пророчество? Вот видишь — про Альпийский поход. Вот видишь — про мою знаменитость. А вот тут, читай чуть пониже, — про боевые мои награды.
Далее царь писал о здоровье генерала. Торжествует генерал Ивашев:
— Нет, всё же помнит, всё же ценит меня государь, вот тут о здоровье даже пишет.
Стоит сосед, смотрит в письмо. Всё верно, всё так.
— Ефимка! Ефимка! — кричит Ивашев.
— Слушаю, барин.
— Коней запрягай, Ефимка.
Перевёл генерал дыхание, перевернул письмо Николая I, продолжает читать ответ.
Читает и вдруг бледнеет.
«А так как вы в немалых уже годах, — писал царь, — и здоровье ваше оберегать надобно, то посему, ради вашей же пользы, не могу отпустить в Сибирь».
До конца своих дней мстил Николай I декабристам. Мстил и в большом и в малом.
Глава IX
«СИЛА В ЗЛОДЕЯХ ЕСТЬ»
Начальник Нерчинских рудников Бурнашев ломал себе голову. Перед ним лежала инструкция, как содержать декабристов.
«Содержать по всем строгостям», — значилось в инструкции. Но тут же была и приписка: «О состоянии их ежемесячно доносить в собственные руки его императорского величества». Это добавление и смущало Бурнашева.
Что значит «содержать по всем строгостям», начальник рудников представлял хорошо. Не первый год он ведает каторгой. Не один каторжанин здесь кончил век.
— Да если по полной строгости, — рассуждал Бурнашев, — то, пожалуй, от этих господ полгода — и ваших нет.
Бурнашев усмехнулся, стал вспоминать: князь Сергей Трубецкой харкает кровью, болеет горлом. Князь Евгений Оболенский болен цингой. У Василия Давыдова открылись раны. Александр Якубович страдает грудью.
Бурнашев презрительно сплюнул.
— Мелкота. Вот, может, Волконский побольше других протянет. Ну год, ну от силы два.
Решил Бурнашев обращаться с декабристами согласно инструкции. Назначил начальником тюрьмы сурового офицера. Стал тот всячески притеснять заключённых. Распорядился не выдавать декабристам свечей, то есть вечерами держал в темноте. Запретил им во время работы общаться и даже разговаривать друг с другом. Покрикивал. Всех называл на «ты».
Суровое к ним отношение и вызвало протест декабристов.
Прибежали однажды охранники к Бурнашеву, докладывают:
— Ропчут, ваше высокородие.
— Но, но… Я их в момент… При мне тут не очень пикнут.
— Они не словесно, ваше высокородие.
— Как — не словесно?!
— Объявили голодовку, ваше высокородие.
— Бунт! — закричал Бурнашев. — И там бунтовали, — махнул он рукой на запад, — и здесь! Пороть их! Кнутами!