Предварительный заезд, стр. 35

– Йен там? – спросил я.

– Нет, он ушел несколько минут тому назад. Оливера тоже нет, он пребывает на одном из официальных мероприятий. Я одна держу оборону. Так что, если вы хотите прочесть свое сообщение до понедельника, то, боюсь, вам придется прийти за ним.

– Как оно начинается? – спросил я. Послышался отчетливый вздох, шелест бумаги, и Полли прочла:

– Ганс Вильгельм Крамер, родился третьего июля тысяча девятьсот сорок первого года в Дюссельдорфе, единственный ребенок Генриха Иоханнеса Крамера, предпринимателя...

– Благодарю, достаточно, – прервал я. – Я приду. Как долго вы будете на месте?

Представив себе необщительных водителей такси, я подумал, что, пожалуй, придется идти пешком.

– Примерно с час. Если вы точно придете, то я вас дождусь.

– Я выхожу, – заявил я, – так что готовьте виски.

К этому времени я стал немного хитрее и нанял такси, чтобы меня отвезли через мост на другую сторону реки. Место я показал водителю по карте.

За мостом дорога переходила в Варшавское шоссе. Именно по этой дороге мы ехали в Чертаново. Пожалуй, через пару дней я выучу географию Москвы назубок.

Расплатившись, я вышел из машины. Снег валился хлопьями, крупными, как розовые лепестки, и прилипчивыми, как любовь. Он покрыл все плоские поверхности и, как только я закрыл дверь, засыпал рукава и плечи моего пальто. Я посетовал, что сдуру забыл перчатки, сунул руки в карманы и повернул к лестнице, чтобы спуститься на набережную и выйти к посольству.

Мне казалось, что за мной не следят и что я в полной безопасности.

Увы, это была ошибка. Хищники затаились под мостом.

Из неудавшегося покушения на улице Горького они извлекли несколько уроков.

Для начала они выбрали менее людное место. Единственным ближайшим убежищем была теперь не огромная ярко освещенная пасть гостиницы "Интурист", а наглухо закрытая парадная дверь посольства с неприветливым охранником.

Они также выяснили, что я обладал не самой худшей реакцией и был готов отвечать ударом на удар. Как и накануне, их было двое, но на сей раз они оказались вооружены. Не ружьями, а палками. Какой-то тяжелой твердой пакостью, похожей на бейсбольную биту, прикрепленную к запястью кожаными петлями.

Я получил представление о том, что это за штука, когда такая деревяшка опустилась мне на голову. Мой череп спасла меховая шапка, но тем не менее от удара закружилась голова, я потерял ориентировку и зашатался.

В эту секунду мне удалось ясно разглядеть их. Снег почти не залетал под мост. Две фигуры в полумраке, чуть освещенные тусклым светом фонарей, держали в поднятых руках тяжелые дубинки.

Несомненно, это были те же самые люди. Та же нескрываемая жестокость, готовность применить силу и идти до конца, те же беспощадные глаза, виднеющиеся из-под вязаных подшлемников. У таких типов разговоры о правах человека могли бы вызвать только смех.

Я споткнулся и потерял шапку. Из попытки отбиваться ничего не вышло.

Правда, палкой трудно нанести серьезное повреждение через толстое пальто и пиджак. Удары скорее дезориентировали меня, чем причиняли боль. Но несколько ударов пробили мою защиту и сбросили с меня очки. Я метнулся за ними, попытался поймать, но получил удар по руке, и очки исчезли в падающем снегу.

Похоже, они только этого и ждали. Избиение прекратилось, меня схватили. Я продолжал отбиваться, но ничего толком не видел и поэтому не мог нанести противникам ощутимого ущерба.

Тут я почувствовал, что меня пытаются оторвать от земли, и не сразу понял, зачем это нужно. Но очень быстро вспомнил, где мы находимся. Это была набережная, и под высоким, по грудь, парапетом беззаботно текла река.

Надежды больше не оставалось, но я продолжал отчаянно бороться.

Я рассматривал Москву-реку с нескольких мостов, и везде берега были одинаковы. Не покатые травянистые берега, плавно сбегающие к воде, а серые отвесные стены, вздымающиеся на восемь футов над поверхностью воды. Вероятно, их построили для защиты от наводнений, а не для приманки туристов. По этим берегам ничто живое не смогло бы выбраться из воды.

Я безотчетно цеплялся за все, что попадалось под руку. Пытался вцепиться им в лица. Хватал за руки. Один из них хмыкнул, другой что-то пробормотал. Язык я определить не смог.

Я вовсе не надеялся, что кто-нибудь появится на дороге и спугнет моих врагов. Я дрался лишь потому, что на набережной была жизнь. Как только я окажусь в воде, моя песенка спета. Инстинкт самосохранения и ярость больше у меня ничего не оставалось.

Конечно, никакой надежды не было. Я не мог устоять на ногах, но продолжал отбиваться. Я сорвал с головы одного вязаный подшлемник, но, хотя фонарь светил прямо ему в лицо, он мог не опасаться, что я запомню его. Он показался мне похожим на портрет работы Пикассо.

Пока я занимался скачками, мои очки крепились к голове двойной резинкой. Увы, теперь это удобное устройство покрывалось пылью вместе с пятифунтовым седлом. Мне никак не могло прийти в голову, что наличие или отсутствие этой ленты в Москве будет означать жизнь или смерть.

Меня толкали, тянули, и я все больше и больше перевешивался на другую сторону парапета. Происходившее казалось мучительно быстрым и в то же время до болезненности растянутым, прямо-таки бесконечным: несколько секунд смятения выросли в моем сознании до масштабов вечности.

Я перевалился через парапет, и теперь вся моя жизнь сосредоточилась в одной руке, которой я еще цеплялся за камень и за жизнь.

Краем глаза я заметил, что одна из палок поднялась в воздух. На мои пальцы обрушился жестокий удар. Рука разжалась, и я свалился в воду, как сытая пиявка.

Глава 12

Москва-река уже была по-зимнему холодна. Я рухнул в воду и сразу же окоченел. Это был тот самый шок, от которого погибают несчастные, попадающие в Ледовитый океан.

Отчаянно брыкаясь, я стремился к поверхности, но в душе ясно сознавал, что битва проиграна. Я был избит, слаб и к тому же наполовину слеп.

Темнота и обильный снегопад надежно скрывали меня от посторонних глаз. От холода у меня перехватило дыхание, а правая рука ничего не чувствовала.

Одежда быстро намокла и с каждой минутой становилась все тяжелее. Вот-вот она утащит меня на дно. Течение быстро затянуло меня под мост, вынесло с другой стороны и протащило мимо посольства. Когда я попробовал закричать, то сразу же сообразил, что меня могут услышать только два человека, от которых помощи ожидать не приходится.

Испустив несколько воплей, я лишь набрал полный рот ледяной воды. Вот и конец, подумал я.

Меня начало охватывать оцепенение. Я прилагал все меньше и меньше усилий для того, чтобы держаться на воде. Мозг словно замерзал, и мысли постепенно исчезали. Холод лишал организм чувствительности; мое тело, уже почти не способное двигаться, погружалось в воду, невзирая на отчаянные попытки бороться за жизнь. Погружалось вместе с кучей вопросов, оставшихся без ответа. Я и в самом деле умирал.

Откуда-то издалека до меня донесся слабый голос:

– Рэндолл... Рэндолл:

В глаза ударил яркий свет.

– Рэндолл, сюда! Держитесь!

Я уже не мог держаться. Ноги слабо дергались, ничуть не помогая мне плыть. Оставался только один путь, и вел он вниз, в холодную, мокрую могилу. Что-то мягкое задело меня по лицу. Мягкое, но более материальное, чем снег. Я был не в состоянии схватиться за это нечто рукой, не сознавал, что мне нужно сделать. Но инстинкт оказался сильнее рассудка. Мой рот сам собой раскрылся, и я вцепился зубами в то, что лежало передо мной. Во рту у меня оказался изрядный кусок мягкого материала. Последовал рывок, словно кто-то подтягивал меня к берегу. Я еще крепче стиснул зубы.

Еще рывок. Моя голова, почти скрывшаяся под водой, на несколько дюймов приблизилась к берегу.

В голове вяло зашевелились мысли. Если я прикинусь рыбой и буду крепко держаться за леску, то меня выволокут на берег.

Ты должен держаться, глухо велел кто-то в моей голове, и не только зубами. Руками. Но с руками были проблемы. Я их не чувствовал.