Дело султана Джема, стр. 12

– Ты понимаешь, что это означает? – спросил меня Хайдар. – Это отборнейшие войска империи, в полном составе. Конечно, их собрало имя Завоевателя для новых завоеваний, Баязид получил их готовыми.

– Как знать! – возразил я. – Быть может, половина из них связывает свое будущее с султаном Джемом.

Но Хайдар усомнился.

– Не воображай, – сказал он, – будто солдаты рассуждают. Построили их, повели – они идут.

Я и без того был преисполнен тревоги. Один лишь Джем оставался недосягаем для нее. Он проводил дни среди своих войск, беседовал с военачальниками, составлял план предстоящей битвы. Было что-то сумасбродное в его стремлении забыть о правде – о численности Баязидовых войск, искушенности его полководцев, законном праве Баязида повести и выиграть этот бой. Джем, блистательный баловень судьбы, упрямо верил, что действительность должна отступить, подарив ему небывалую победу.

Под вечер лазутчики донесли, что Баязид стал лагерем в трех часах пути от Бруссы; Баязид желал сражения на открытом пространстве.

Мы находились вне городских стен, когда Джем получил это известие. Я видел, что оно смутило его: он рассчитывал на длительную осаду, во время которой в войске Баязида могли произойти всевозможные перемены, родиться благоприятные для нас настроения; к сражению в открытом поле Джем не был готов.

По дороге к Старому дворцу – мы тотчас повернули домой – Джем молчал в задумчивости. И только перед самой дверью обернулся ко мне:

– Ступай, Саади, приведи ко мне Сельджук-хатун!

Показания Сельджук-хатун о событиях в ночь с 15 на 16 июня 1481 года

Я не любила ложиться рано. Для почти девяностолетней старухи постель – все равно что могила. Да и предстоящая ночь мне не сулила покоя. Наутро должны были сойтись в битве войска моих внучатых племянников, могла ли я заснуть в предвидении такого утра?

Когда мне доложили, что меня хочет видеть некий Сзади, я как раз размышляла о глупости, какую совершил мой племянник, султан Мехмед, сделав братоубийство законом нашего рода. Я верю, что он пекся о благе империи, но для меня не менее важно и благо нашего дома. Даже последний пастух знает, что порода улучшается, когда оставляешь для расплода самое сильное животное из каждого окота. Откуда проистекает уверенность, будто первородный сын и есть наилучший? Зачем понадобилось Мехмеду самому оскоплять род Османов, отсекая все его боковые ветви?

Только мужчины способны на такое, считала я тогда, да и теперь тоже. Женщине не свойственно подобное узкомыслие. Я хочу этим сказать, что в душе осуждала объявленную законом вздорную выдумку Мехмеда.

Так вот, сообщили мне, что меня желает видеть упомянутый Саади. Я не помнила толком, кто это – скорее всего, один из тех порочных молодцов, что окружали Джема. Мехмед, как и все мы – я имею в виду наш род, – питал, видимо, к младшему сыну чрезмерную слабость, оттого и позволял ему жить среди подобного сброда: Джему, вишь, так нравится. Я же считала, что это не делает чести сыну султана и скверно на него влияет. А?

Я приказала впустить упомянутого Саади, что и было исполнено. Он выглядел в точности так, как я и ожидала, – девица на выданье, а не мужчина, терпеть не могу эту породу!

– Сельджук-хатун, – он поклонился мне и заговорил проще, чем можно было от него ожидать, – султан Джем просит тебя удостоить его своим приходом, причем немедля.

«Что-то уж очень торопится малыш!» – думала я, пока меня одевали. С Саади я вступать в разговор не стала, не подобало мне это.

Джем ожидал меня в покоях Орхан-хана. Он был бледный, возбужденный. «По плечу ли такому юнцу эти дела?» – подумала я и пожалела его. Вспомнила его еще младенцем: прозрачный, светлокожий, золотисто-русый, словно заморская драгоценность, выделанная искусным резцом и тонкой кистью.

Когда я вошла, он бросился мне навстречу, усадил. Подложил подушки, укутал мне ноги – вечер был холодный. Должна сказать, что Джем всегда умел выказать внимание, привести в доброе расположение духа – у нас это умеют немногие мужчины.

– Сельджук-хатун, – заговорил он, не скрывая своего волнения, – я попросил тебя прийти ради дела чрезвычайного, рокового. (Вот каким словесам учили его те молодцы!) Ты, живая совесть нашего рода, будешь судьей в борьбе между Баязидом и мной.

– Судьей?! – прервала я его. – В борьбе один судья – сила.

– И право! – раздраженно добавил Джем. – Сельджук-хатун, ты старейшая из Османов, и я умоляю тебя убедить Баязида, сколь гибельна для империи братоубийственная война, мы ведь еще не оправились от распрей между сыновьями Баязида Молниеносного! Скажи моему брату, что я не желаю ни смерти его, ни румелийских его владений – пускай остаются у него! Мы сыновья одного отца. Так будем жить как братья, в ладу и мире, властвуя каждый над своей половиной империи Османов.

Видите, до чего доводит человека сомнительная дружба, близость с полумужчинами – с поэтами! Какой вздор просил меня Джем изречь от его имени!

– Джем, – сказала я, – твои слова нелепы. Пойми это! Чей разум допустит раздел великой империи, да и останется ли она великой, будучи поделена? Сражайся! Это единственный для тебя выход, как ни отвратительно мне братоубийство.

– И все же тебе оно не так отвратительно, как мне! – с горячностью прервал меня Джем. – Чем я буду лучше Баязида, если предложу ему принять смерть вместо меня? Ты нам тетка, Сельджук-хатун, именно ты должна придумать выход, который позволит обоим твоим племянникам остаться в живых.

– Попробую, – пришлось мне ответить. Я поняла, что Джем не отстанет, пока не вырвет у меня обещание. На своем веку я видела многих мужчин: каждый считал себя призванным навести в мире порядок, а не умел справиться с наипростейшим – со своим домом, женами или слугами.

Я еще не договорила, а Джем взял обе мои руки и прижал к своей груди. Удивительная способность была у него – даже совершая явную нелепость, Джем тебя покорял, было трудно отказать ему.

Я чувствовала – пока он приказывал приготовить мне карету, пока назначал мне свиту и стражу, – как с каждой минутой все больше сживаюсь с возложенным на меня поручением. Еще недавно я просто высмеяла бы вздорную его затею, а теперь уже обдумывала ее, старалась перевести на трезвый язык рассудка.

– Сельджук-хатун, – сказал Джем, обнимая меня на прощание, – мысленно я буду рядом с тобой! Да приведет тебя аллах к нам с доброй вестью!

Несколько часов ехали мы, но, поглощенная мыслями, я не замечала дороги. Возле Баязидова стана стража остановила нас. Начальник стражи меня узнал – я так долго жила на земле, что все видные люди империи, несколько поколений их, успели меня запомнить. Поэтому меня проводили к Баязиду без промедления.

Лет десять не видела я Баязида. Вернее сказать, не хотела видеть. Он не переменился: по-прежнему кожа да кости, хотя пора было обрасти жирком.

– Да будет благословен час, когда досточтимая Сельджук-хатун перешагнула мой порог! – приветствовал он меня.

– Ты догадываешься, что привело меня к тебе среди ночи, Баязид, – проговорила я. Я нарочно не называла его ханом, так же как и Джема, во все время нашей беседы. Хотела дать им понять, что для меня оба они всего лишь внуки моего покойного брата.

– Нет, Сельджук-хатун, не догадываюсь, – невозмутимо смотрел мне в глаза Баязид.

Ну конечно! Вот за это я и не любила его, просто терпеть не могла. Баязид был до омерзения неуязвим в словах и поступках; невозможно было найти его слабое место. Никогда ничего неуместного, поспешного, необдуманного. И теперь тоже: Баязид врал мне в лицо, принуждал вдаваться в объяснения, пока сам придумывал, как меня провести.

– Между тем догадаться нетрудно. – Мне не удалось сдержать раздражение. – Я прибыла сюда как старейшая в роду, чтобы помешать нашим потемкам совершить преступление.

– Вот как? – Баязид изобразил крайнее удивление. – Ты всегда была кашей живой совестью, Сельджук-хатун, да продлит аллах твои дни. Я безгранично счастлив, что и сегодня ты, не щадя своей старости, взяла на себя столь тяжкий труд. Но отчего ты пожаловала ко мне?