Дело султана Джема, стр. 1

Вера Мутафчиева

Дело султана Джема

Предисловие

Имя султана Джема давно забыто, а между тем несколько сот лет назад оно было у всех на устах. В ту пору – сотни лет назад – о Джеме слагали стихи и писали романы, ему посвящались бы и газетные подвалы, существуй газеты и газетные подвалы в его времена; о Джеме слагали песни странствующие певцы. В семнадцатом веке не найти темы более напряженной, более волнующей, чем история Джема (или Зизима, как его называли на Западе).

Как это часто бывает, для писателей и поэтов Джем явился лишь поводом, канвой, по которой они вышивали узор собственных измышлений. Для семнадцатого столетия Джем был злосчастным узником и коварно обманутым возлюбленным благородных дам, так же, как и он, томившихся в заточении; они видели в Джеме кристально чистого юношу, жертву придворных интриг и людского жестокосердия.

То был, по сути, не настоящий Джем, а герой семнадцатого столетия. Он с одинаковым правом мог бы носить любое другое имя, однако имя Зизим имело свои преимущества: оно было восточным, нашумевшим, окруженным ореолом таинственности.

Пошумел и отшумел романтичный страдалец Зизим. Восемнадцатый век привел с собой иных героев; и уж совсем иных – век девятнадцатый. Что ж побуждает нас сегодня вернуться к Джему?

А то, например, что тайна Джема и по сей день не раскрыта. Правда, спустя четыре года после смерти тело его было вырыто из могилы в доказательство того, что Джема не существует более. Однако нам важна не смерть его, а жизнь, подлинная его жизнь, которую в свое время никто не пожелал описать.

Мы возвращаемся к Джему еще и потому, что он был не просто печальной жертвой людей и обстоятельств Судьба Джема показывает, что некоторые истины отнюдь не новы, что они сохранили значение и для нашего времени; что есть истины великие, вечные, чему свидетельство – человеческая история. Скажем, та истина, что между человеком и его родиной существует сложная связь, правда пока еще не нашедшая точного определения («Без корня и полынь не растет»,– говорят одни, а другие противопоставляют этому: «Нет пророка в своем отечестве»); однако истина эта бессмертна, и пока существуют на земле люди, пока у человека есть родина, будет существовать и тема – судьба изгнанника.

И по третьей причине возвращаемся мы сегодня к Джему. В его судьбе на протяжении полутора десятилетий – в самом конце пятнадцатого века – с полной очевидностью выявились подлинная сущность и противоречия европейской восточной политики. Позже «дело Джема» назвали «началом восточного вопроса» – вероятно, по праву.

Следует понять, что «восточный вопрос» начался не с продвижения России к теплым морям и не с усилий Запада помешать этому продвижению, а с усилий того же Запада задержать развитие европейского Востока, бросив его на произвол судьбы, предав многовековым страданиям. Никогда освобождение только что порабощенных Балкан не было столь легко достижимым, как во времена Джема. Запад пренебрег этой возможностью не случайно. Некоторые полагают – по ошибке, плохо рассчитав. Неправда – расчет был точен. Этому расчету мы «обязаны» очень многим. Говоря в самых общих чертах – своим запоздалым развитием; о перенесенных страданиях упоминать не станем: в истории нет места сантиментам.

Вот по этой-то, главным образом, причине мы и возвращаемся к судьбе султана Джема. В течение весьма длительного времени нас пытаются убедить, что события на Балканах, завершившиеся их балканизацией (термин, в котором если и нет прямой обиды, то снисходительность присутствует безусловно), были исторически предопределены. Что, мол, поделаешь! Кто виноват, что Балканы являются преддверием Востока и принимают на себя все нашествия варваров. Мы-де понимаем вашу боль, по география есть география, она вне человеческой воли.

Нас, видите ли, понимают, Однако, зачем нам скрывать, что мы тоже кое-что понимаем? Понимаем, например, что в «деле султана Джема» (как в любом другом деле) не следует искать ни исторического предопределения, ни географических факторов. В действительности за ним стояла воля некоторых людей, направлявших «восточный вопрос» в самых его истоках. Этим людям сыграли на руку и географические факторы, и предопределенность. Они умело использовали и то и другое.

В сущности, все не столь уж сложно. И мы и наши оппоненты отлично знаем, что в человеческой истории нет места состраданию. После того как нас обрекли на все то, что благопристойно называют «историческим предопределением», излишне делать благопристойный вид. Наше печальное преимущество в том, что мы можем оаскрыть правду о «деле султана Джема».

Свидетели по этому «делу» давно мертвы, но при современных методах судопроизводства несложно заставить говорить и мертвых, коль скоро речь идет о деле крупном. Вряд ли они станут противиться, им – что! Они могут ожидать лишь приговора истории. Этот приговор никому не причинит вреда, поскольку выносится он заочно и условно.

Вера Мутафчиева

Часть первая

Показания Великого визиря нишанджи [1] Мехмед-паши о событиях с 3 по 5 мая 1481 года

Рано утром, чуть свет, меня разбудил чей-то голос. Я вскочил в испуге – великого визиря не станут будить из-за пустяка.

Уже поднявшись, попытался я разглядеть того, кто ко мне ворвался. В полутьме с трудом узнал его: это был один из юных телохранителей султана.

– Что случилось? – спросил я. Мехмед-хан приучил нас к подобным неожиданностям; сам он, казалось, никогда не спал.

– Паша, – отвечал он, – этой ночью почил Мехмед-хан.

Я обмер. Всем нам известно, что судьба шествует своими путями и подносит человеку то, чего он менее всего желает, но это было уж чересчур: Мехмед-хан не мог избрать для смерти более неподходящий час.

Все то, что побудило меня предпринять те или иные действия – я говорю о предпринятом мною между 3 и 5 мая, – тогда еще не определилось как мысль или решение. Я лишь понимал, что Мехмед-хану не следовало умирать, что его смерть очень многое изменит в моей судьбе, в судьбе всех нас, нашего государства, всего мира. Эти еще смутные соображения заставили меня приказать телохранителю:

– Молчи! Будь нем как могила! Кому известно о случившемся?

– Мне… и постельничему султана… – ни жив ни мертв, проговорил юнец. Он знал, что его слова означают смертный приговор им обоим.

– Оставайся здесь! – бросил я ему через плечо. Потому что следовало распорядиться насчет постельничего.

Я послал за ним Юнуса, моего немого суданца.

Пока я одевался, он уже привел его ко мне, крепко держа за шиворот.

– Покончи с ними немедля, здесь же, в моем шатре! Только отверни ковер, чтобы не забрызгать! Потом запихнешь под мое ложе, а вечером зароешь где-нибудь!

Пока я наматывал чалму и пристегивал ремень с оружием, немой Юнус прикончил обоих и все сделал, как я велел.

«Идем!» – жестом приказал я ему следовать за мной.

Помню, я удивился, что день еще не наступил. Короткий промежуток между известием, принесенным телохранителем, и его собственной смертью показался мне несколькими часами. Я окинул взглядом лагерь. Лагерь спал. «Это хорошо!» – подумал я. Шатры раскинулись далеко, куда хватал глаз. Двести тысяч воинов, собранные от Сербии до Персии, кто – правоверный, кто – нет, вступившие в войско и по своей воле и против воли, спешили урвать последний час сна перед походом. Да, прошел слух, что именно сегодня мы выступим в поход.

Вы спросите: куда? Не знаю, как, судя по всему, не знаете и вы – за пять столетий так и не сумели доискаться, куда именно намеревался Мехмед Завоеватель повести свои войска в то утро, не заставшее его в живых. Я вижу, вас раздражает это белое пятно в ваших познаниях. А мы были к тому привычны, неизвестность не тяготила нас, ибо мы во всем полагались на великого Мехмеда Второго. Человека, которому никогда не изменяло боевое счастье.