Повесть о настоящем пацане, стр. 61

– Сейчас все будет известно, – пообещала она. – Пока пройдите, пожалуйста, на свое место и на всякий случай будьте готовы к пересадке.

Ворча и отдуваясь, Вован Натанович вернулся в свое купе и занялся сбором пожиток. Его сосед внезапно проснулся, широко зевнул и сладко улыбнулся:

– Доброе утречко!

После этого он бодренько вскочил на ноги и босиком зашлепал по купе, засунув в рот зубную щетку.

– Мы, кажется стоим? – радостно спросил он у Дроздова, выплюнув изо рта пену. – Надо пойти, поразмяться, глянуть на достопримечательности. Вы знаете, эти западноукраинские города очень милы.

С этими словами он напялил штаны и отправился в коридор. Оттуда он вернулся очень быстро – побледневший и расстроенный.

– Я, похоже, что-то интересное пропустил, – сказал он.

Вован Натанович предпочел молча выгрузится из купе и протиснуться в тамбур. Из тамбура, сопровождаемый полюбившей его с некоторых пор проводницей, Дроздов переместился в комфортабельный микроавтобус, предоставленный для пассажиров СВ и отдался воле судьбы.

Твердотыкин тосковал. Деньги, предназначенные на благие цели, давно уже были оставленные в кассе местного ресторанчика и у бабушек, торгующих пирожками. Голова целыми днями гудела, соседи по купе почему-то дулись и не хотели с ним разговаривать, а проводница то и дело называла его пьянчужкой. Мало того, он не был принят в музейное сообщество, сопровождавшее культурные ценности и потерял надежду втереться к кому-нибудь из них в доверие. Это был один из последних отчаянных планов, который с треском провалился после того, как он поспорил с каким-то евреем, чье влияние было очевидным, по поводу значения Ветхого Завета в истории русской мысли. Их мнения расходились в самой основе, а потому ничего общего после подобного спора между ними быть уже не могло.

Леонсио выходил из себя по поводу своей беспомощной бездеятельности, призывал на помощь свои неглубокие познания криминальных приемов, часто применяемых в подобных ситуациях, но ничего придумать не мог. Оставалось надеяться, что по прибытию на место произойдет что-то из ряда вон, с помощью чего он и уличит подходящий момент.

И тут произошло это «из ряда вон»: поезд дернулся и встал. Началась всеобщая суета, из которой было ясно одно – на этом поезде они уже никуда не поедут. Взволнованный величием момента, Твердотыкин попытался выйти из вагона и отправиться к своей цели, но проводница наотрез отказалась выпустить его или кого бы то ни было еще до особого распоряжения начальника поезда. Леонсио в отчаянье приник к заляпанному окну, пытаясь понять происходящее и придумать, что можно сделать по этому поводу.

И вдруг он увидел такое, что не поверил своим глазам: мимо вагона, помахивая гобеленовым чемоданчиком, шел его обожаемый босс, его работодатель, Вован Натанович Дроздов собственной персоной. Сердце Твердотыкина взволнованно забилось, и он стал стучать в окно и подавать разнообразные сигналы руками, которые сделали бы честь матерому сурдопереводчику. Он так отчаянно пытался привлечь внимание своего работодателя, что чуть не выбил стекло, но Вован Натанович, строение черепа и посадка головы которого не располагала ко взглядам вверх, прошагал мимо вагона и не отреагировал никоим образом на скачущего за вагонным окном человека.

Видя, как широкая спина Дроздова неумолимо удаляется, детектив в отчаянье попытался пробиться сквозь затор в двери на улицу. И это ему почти удалось, но на самом последнем этапе, перед открытой дверью, он умудрился споткнуться о кем-то оставленный чемодан и полететь с лестницы на утоптанный сотнями ног снег. А когда он поднялся, микроавтобус, в который погрузился Дроздов, выпустил сизое облачко и, радостно подпрыгивая на ухабах, отчалил.

Было досадно упустить такой счастливый случай, такой редкий данный судьбой шанс поправить свое бедственное положение и хотя бы деньгами подразжиться, если не помощи попросить. Но можно было поздравить себя с маленькой победой: он вырвался на свободу и теперь никто и ничто не способно остановить его, Твердотыкина, в поступательном движении к цели.

Он бежал, вдохновленный, к своим заветным вагонам, с нетерпением предвкушая, как, воспользовавшись всеобщей суетой, одним ударом достигнет цели и заслужит признательность свое босса и вознаграждение. Подлетев к грузовому вагону, Леонсио обнаружил, что его двери открыты нараспашку, а по ступеням снуют туда-сюда навьюченные люди. Он не успел среагировать, как его за локоть схватили чьи-то крепкие пальцы и до боли знакомый голос проорал в уха:

– …твою мать! Где ты ходишь? А ну, быстро на разгрузку!

И, бригадир, ворча что-то про молодежь, дал Твердотыкину смачного пинка и свалил ему на спину каменную лошадь.

ГЛАВА 27. ТАЙНЫ

– Смотрите, ему плохо! – возопила одна из страшненьких дамочек, сопровождавших каталку с трупом.

Медсестра тот час же среагировала на возглас и, оставив мертвого, подбежала к живому, чтобы оказать ему посильную помощь. Пока она хлопала позеленевшего здоровяка по щекам, совала ему под нос нашатырь, его товарищ медленно подошел к каталке и склонился над трупом. Он несколько секунд созерцал его, а потом вдруг заорал страшным голосом, схватил каталку и помчался по коридору, продолжая истошно орать.

Все присутствующие полминуты ошарашенно смотрели ему вслед, а когда стало ясно, что его целью является противоположное окно, занимающее всю стену, все помчались за ним, исключая медсестру, которая бесстрастно наблюдала эту гонку по коридору, время от времени проверяя у Дуболомова зрачковый рефлекс.

И вскоре выяснилось, почему. Каталка со всей дури врезалась в окно, которое только вздрогнуло, а Костик, продолжающий бежать, налетел на нее животом и, крякнув, кувыркнулся на то место, где только что лежало тело шофера. Сам же труп, повинуясь инерции, подскочил с каталки и встал на ноги, уперев свой мертвый нос в бронебойное стекло. Помедлив немного в таком положении, он медленно завалился обратно, придавав Костика, который от ужаса начал кричать так, что вокруг него собрался весь персонал клиники.

Порядком удивленная этой картиной компания молодежи, сопровождавшая тело, стала тихо хихикать, держась за животы.

Их веселье усилилось, когда отчаянного камикадзе в не по размеру большой рубахе с длиннющими рукавами провели мимо, а его друг, отравленный парами аммиака, поплелся следом, то и дело протягивая руку и пытаясь что-то сказать.

Кавалькада из людей в белых халатах и больничных пижамах удалилась, а навеселившаяся вдоволь компания, сбывшая с рук проблему, переговариваясь, пошла к выходу.

Лимузин при неверном утреннем освещении внушал жалость – настолько он был раскурочен, поколочен и расцарапан. Заднее стекло было расколото и расползалось серебристой паутинкой вокруг аккуратненькой дырочки.

– Да, – задумчиво сказала Марина, пиная ногой колесо.

– Это железо теперь даже на свалку стыдно сдавать, не то, что по городу кататься.

Она помолчала немного, прищурив глаза и, повернувшись к своей поблекшей и протрезвевшей свите сказала повелительным тоном:

– Все по домам.

Никто не стал спорить – все были даже рады и потащились по хрустящей подмороженной снежной каше к ближайшему метро. Валик с Леликом грустно рассматривали свой автомобиль, который послужил им верой и правдой так недолго. Его реалистично-поломанный вид создавал явственное ощущение закончившегося приключения. Было жалко оставлять его здесь и расставаться с надеждой на то, что в их серой и ординарной жизни произойдет что-то, что в корне ее изменит.

Подводя итоги, они могли признаться себе, что благополучно упустили все возможности. По крайней мере, ключей у них теперь не было, денег – тоже, да и папина машина порядком пострадала.

– Пошли? – спросила Марина у загрустивших почему-то друзей.

– Куда? – спросил Валик, зевая.

– Ну, куда-нибудь. Посидим, кофе попьем и поедим, а то что-то на хавчик сильно бьет. А вам надо бы сладкого чего-нибудь поесть, а то вон как депрессняк колбасит.