Знак «фэн» на бамбуке, стр. 24

Чэнь Есян замолчал.

Лицо Чжу Юаньчжана просветлело, плечи распрямились, сбросив давившую тяжесть.

– Встаньте, дорогой брат, – проговорил он мягко. – Я верю в искренность ваших слов.

Глава III

ПРАЗДНИК НОВОГО ГОДА

Два месяца спустя в девятую луну Чжу Юаньчжан предпринял новую попытку овладеть Цзицином. Семь дней продолжалась кровавая битва. Земля гудела от топота ног. От звона мечей дрожал холодный осенний воздух. Чэнь Есян дождался, когда противники сошлись в ближнем бою и открыто поднял императорский флаг. Как все предатели, он пустил стрелу в спину, ударил в тыл. «Красные повязки» не выдержали двойного натиска. Началось бегство. Чэнь Есян пустился в погоню, гнал и преследовал тех, кого только что называл братьями.

Две зимние луны – десятую и одиннадцатую – войско Фу Шоу праздновало одержанную победу. Город едва успевал поставлять своим защитникам рис, овощи, мясо. Поборы измучили, словно болезнь, даже зажиточных горожан. Что же говорить о фарфористах, кожевниках, переплётчиках и ткачах? С трудового народа и без того три шкуры сдирали, теперь совсем разорили налогами. Ненависть к властям росла, как зерно, зарытое в увлажнённую почву. Но быстро летело время, челноками в ткацком станке сновали дни и луны. На смену колючим порывистым вихрям прилетели влажные ветры, принесли первый, едва уловимый запах весенних гроз – верный признак, что подоспела пора готовиться к встрече Нового года.

Новый год наступал при втором новолунии, в ночь, когда тонкий сверкающий обод новой луны появлялся после зимнего солнцестояния во второй раз. Встречали Новый год с радостью, шумно и весело. Четырнадцать дней длился праздник. Луна успевала вырасти до полного размера и выплыть на небо серебряным кругом, на котором каждый мог разглядеть лунного зайца, толкущего в ступе лекарство бессмертия. Лишь в ночь полной луны сворачивалось и затухало веселье.

Перед таким большим праздником не перечесть было хлопот. Вся двенадцатая луна уходила на подготовку. Раздавали долги. Очищали душу от груза несделанных дел, спешили выполнить все взятые на себя обязательства. Запасались новой одеждой, стирали и штопали старую. Мыли, скребли и чистили дома. Отодвигали мебель, вытряхивали циновки. Каждый хотел Новый год встретить опрятным и обновлённым. К тому же злой дух способен был затаиться в любом невычищенном углу. Скопившаяся за год пыль могла послужить для него отличным убежищем.

Опасность грозила также и со стороны богов. В последний день последней луны уходящего года все боги, живущие на земле, отправлялись на небо и, как важные чиновники государю, докладывали Нефритовому владыке о состоянии дел своих ведомств. Их отчёты не слишком бы волновали жителей Поднебесной, если бы в толпе суровых и важных богов не поднимался на небо маленький и неприметный бог домашнего очага.

Его звали Цзаован. Весь год на Цзаована не обращали внимания. Нарисованный на бумаге, он висел себе в нише или в кухне над очагом, покрывался пылью, коптился. Под конец года спохватывались, что проживал день-деньской бог в семье, видел всё, что происходило в доме, слышал все разговоры. Как-то будет выглядеть его доклад перед небесным престолом? А от доклада зависело, пошлёт ли Нефритовый владыка семье благоденствие или обрушит беды.

В последний день двенадцатой луны мужчины принимались ублажать и задабривать Цзаована, чтобы отправился он на небо в хорошем расположении духа.

– Не забыли, какое у нас сегодня число, – улыбаясь во весь рот, Гаоэр подал своему господину красную шёлковую рубаху.

– Конечно не забыл – с чего это тебе пришло в голову? – Цибао надел рубаху, застегнул сбоку ворот. – Только напрасно ты улыбаешься. Доложат Нефритовому владыке, как мы убегали в город без разрешения или целыми днями бездельничали, навсегда разучишься улыбаться.

– Будто вы не знаете, как делу помочь.

– Конечно знаю. Всё же надо постараться в новом году изменить своё поведение. Ведь я хочу стать художником.

– Что верно, то верно, кисть и тушечницу вы брали в руки не часто. Оба мы, как говорится, дни и ночи заполняли пустотой. В новом году непременно исправимся. Но ответ-то сейчас держать. Так уж вы, пожалуйста, не забудьте.

– Что я, сам себе враг?

Цибао и Гаоэр явились как раз вовремя. Всё мужское население дома уже собралось в домашнем святилище. Женщины остались у себя в комнатах. Хотя и следили они за домом, готовили пищу, шили, стирали и занимались рукоделием, но принимать участие в проводах бога домашнего очага им не разрешалось.

Мужчины стояли по старшинству, обратив лица к западу. Весь день они готовились к предстоящему празднику – развешивали надписи с добрыми пожеланиями, заклеивали красной бумагой створки плотно закрытых ворот. Теперь, с наступлением ночи, во главе с домоправителем степенно и молча ждали, когда выйдет глава семьи. Свет бумажных и шёлковых фонарей освещал умиротворённые лица, праздничные одежды. Даже боги, грозные в обычные дни, выглядели благожелательными. Те, что были отлиты в бронзе или вырезаны из дерева, стояли на подставках или столах. Нарисованные на бумаге или на шёлке – висели в нишах.

У северной стены на возвышении расположились таблички предков. Передние стенки длинных и узких табличек были испещрены чёрными и красными иероглифами, сообщавшими имя, звание и годы жизни умершего. Никто из ушедших не прожил напрасно. Каждый занял место в цепи поколений и передал потомкам свои удачи и неудачи, частицу своей судьбы. Ныне живущие чтили и помнили их имена.

Из внутренних покоев вышел отец в праздничной чиновничьей шапке, прямом халате из чёрного шелка и в чёрных сапогах на белой подошве. Бросил в курильницу щепоть благовоний, четырежды поклонился Земле и Небу и богу долголетия Шоусину, поблагодарил богов за всё хорошее, чем одарили они семью в уходящем году. Вслед за отцом остальные также принялись кланяться, и долго видны были спины, согнутые в почтительном поклоне. На алтаре предков отец затеплил благовонные свечи, сжёг «жертвенные деньги», поклонился каждой табличке в отдельности и направился к нише, где висел нарисованный на бумаге бог домашнего очага Цзаован.

Цзаован не выглядел молодо, скорее его следовало назвать стариком. Складки избороздили щёки, пролегли от носа к губам, прикрытым свисающими усами. Но глаза в ободке из морщин светились, словно у юноши. В руках Цзаован держал памятную табличку, как полагалось чиновнику, явившимуся на приём к государю. У ног в ожидании, когда помчит седока на небо, лежала ладная крепкая лошадка, с волнистой гривой и длинным хвостом.

По знаку отца слуги внесли накрытый стол и поставили перед нишей. Угощение для Цзаована собирали из одних сладких блюд. Тарелки с засахаренными фруктами, подслащенным рисом, тонким, как лист бумаги, печеньем и чашечки с мёдом занимали всю середину стола. По краям стояли чаши с водой и рубленым сеном – корм и питьё для лошадки.

Пока бог домашнего очага и его конь насыщались перед дальней дорогой, люди отвешивали поклоны. «Говорите, пожалуйста, Нефритовому владыке только хорошее и не вспоминайте плохое. Пусть ваши речи будут сладкими, как пища, которую вы вкушаете», – произносили все про себя. Цибао обмакнул палочку для еды в мёд и густо помазал рот Цзаовану.

– Я и мой слуга Гаоэр униженно просим вас не рассказывать Нефритовому владыке, как мы бездельничали. В новом году обещаем непременно исправиться.

Боясь, что Цзаован не расслышит, Цибао произнёс свою просьбу вслух. Все, кто находился в зале, невольно рассмеялись.

– Для чего ты набрал столько мёда, все усы испачкал досточтимому Цзаовану? – улыбаясь, спросил отец.

– Сладкий мёд слепит губы почтенному богу, и он рта не сможет раскрыть для плохого, – ответил Цибао.

Смех зазвучал ещё громче.

Праздник фонарей. Народная картинка-лубок.