Знак «фэн» на бамбуке, стр. 12

Зверёк на канге смеха ни у кого не вызвал.

– Расселся, словно в коляске. Не ведает, несмышлёный, в какую беду угодил хозяин.

– Невинных хватают. За песню в тюрьму волокут.

– Что за песня, просветите, пожалуйста?

– Про мышь-обжору. Вчера на рынке пел.

– Донёс какой-нибудь негодяй. Забьют теперь палками.

Говорили все шёпотом, стояли понуро, стараясь не глядеть друг на друга. Цибао прижался к какой-то лавчонке. Он готов был вдавиться в стену, превратиться в собственную течь, лишь бы арестованный его не узнал и не окликнул. Когда мрачная процессия скрылась за поворотом и мост «Торгуем сластями» вернулся к своей суматошной жизни, Цибао с ужасом понял, что испугался он за себя, хотя наступил момент испугаться за брата.

– Я предатель и трус, – прошептал он одеревеневшими губами. Слёзы брызнули из глаз, и он побежал домой, не разбирая дороги.

Гаоэр чуть не силой заставил своего господина свернуть на боковые улицы. Когда вернулись домой, с трудом уговорил переодеться, вымыть лицо и привести в порядок причёску. Цибао рвался к сестре. Отца и мать он любил почтительной сыновней любовью. Сестру считал своим другом. Как он останется без неё, когда сестру просватают и она переедет в дом мужа?

– Я предатель и трус, – с такими словами Цибао вбежал в покои сестры.

Янь Либэнь. Император. Живопись на шёлке. VII век.

В узком золотисто-коричневом платье, под цвет яшмовых шпилек в причёске, сестра сидела на низкой скамейке возле окна с вышиванием в руках. Девочки-служанки разматывали разноцветный шёлк и вдевали нити в иголки. При виде младшего господина, ворвавшегося словно безумный, девочки бросили пряжу и убежали. Сестра усадила Цибао рядом с собой.

– Расскажи, что случилось? На тебе лица нет.

– Помнишь, пять лет назад, когда меня привезли из леса, я всё время просил отыскать бамбуковую дощечку? Все решили, что я брежу, и только ты мне поверила.

– Конечно помню. Рваную кофту, по счастью, не выкинули, думали, что понадобится на суде, как улика, и щепку я обнаружила за подкладкой рукава. Ты весь затрясся от радости, будто к тебе вернулась потерянная драгоценность или чудодейственный талисман.

– Ни то ни другое. Это – знак братства, прочного, как бамбук, и неуязвимого, как ветер. Я сам написал иероглиф «фэн», когда старший брат произнёс слова клятвы. Так вот, сегодня я встретил среднего брата и сделал вид, что незнаком с ним. Теперь мне осталось броситься от стыда в колодец или вонзить в горло нож.

– От мёртвого мало прока. Исправить ошибку способен только живой. Но я до сих пор не пойму, что же случилось?

Цибао принялся рассказывать, как он увидел на сцене танцовщика, когда тот изображал крестьянина.

– У него пальцы тонкие, как побеги бамбука. Мне показалось, что я уже видел такие. Он запел – и голос звучал знакомо. Потом господин Ни Цзань сказал, что облик актёра меняется, как тень от бамбука, когда его треплет ветер. Ветер – знак нашего братства, и я стал думать о той, другой, жизни в доме у старика-торговца. Если бы не старшие братья, я бы там умер.

– Перестань терзать себя мучительными воспоминаниями. Ты сделал, что мог. Отец по твоей просьбе пытался отыскать мальчиков. Но это оказалось так же невозможно, как отыскать в океане капли дождя.

Цибао поднял расширенные от горя глаза:

– Среднего брата арестовали, а я испугался и спрятался.

Он рассказал всё по порядку, нисколько не пощадив себя. Когда он закончил, наступило тягостное молчание.

– Даже ты, сестрица, презираешь меня – а что бы сказали братья? – По щекам Цибао покатились слёзы.

– Как ты мог подумать, что я тебя презираю? – поспешила проговорить сестра. – В древних книгах написано: «Храбрость не даётся от рождения, храбрость взращивают в себе, как рисовый росток». Я молчала, потому что думала, чем отвратить беду. И вот послушай, какой созрел у меня план.

Цибао промокнул слёзы концом рукава и с надеждой посмотрел на сестру.

– Хорошо, что ты не окликнул названого брата. Если б ты выдал себя, тебя привлекли бы к допросу, возможно, заточили в тюрьму. Сейчас ты на свободе и можешь действовать.

– Как действовать? Отец на правительственной службе и ни о чём не должен догадываться, чтобы не навлечь на себя подозрений. А что мы можем одни, без него?

– Об этом я как раз и думаю. Знаком ли ты с начальником Судебной управы?

– Нет, не знаком.

– Однажды его принимали у нас. Отец устроил в честь высокого гостя пир, и нам с матерью разрешили присутствовать.

– Вы сидели, конечно, за ширмой, как принято. Как же ты смогла его рассмотреть?

– Дело не в том, рассмотрела я его или нет. Дело в причине, по которой он снизошёл до посещения нашего дома.

– В чём же причина?

– Начальник Судебной управы коллекционирует живопись. Он явился к нам посмотреть собранные отцом картины.

Сестра замолчала.

– Что из того, что картины? – нетерпеливо спросил Цибао.

– Ты до сих пор не понял? Хочешь, чтобы я сказала всё до конца? Ну так слушай. Привлечь на помощь отца мы не можем. Денег на подкуп тюремного начальства нам не собрать, если даже мы продадим все свои украшения. Но у тебя есть сокровище, которое можно выменять на жизнь твоего друга.

– Картина Ни Цзаня? Но ведь отец узнает. – Выражение радости, мелькнувшее было в глазах Цибао, тут же исчезло. – Отец обнаружит пропажу, – проговорил он упавшим голосом.

– Несколько дней отец будет думать, что картину обрамляют выбранным господином Ни Цзанем шёлком. Потом, когда опасность минует и твой друг окажется на свободе, ты пойдёшь к отцу и сам ему всё расскажешь. И если даже отец изобьёт тебя, ты не будешь считать, что это слишком большая расплата за жизнь человека, который не раз спасал тебя от беды.

Цибао вскочил и крепко обнял сестру.

– Спасибо, дорогая сестрица. Нет никого на свете прекрасней и умней тебя. Когда-нибудь я нарисую картину, достойную ученика Ни Цзаня. Господин Ни Цзань увидит и скажет: «Ничего, что Цибао расстался с моим подарком, зато он не вырос трусом и научился к тому же держать в руках кисть».

– Очень хорошо. А теперь давай решим, кто передаст картину. Мне кажется, лучше всего, если ты попросишь об этом актёров. Никого не удивит, что актёры хлопочут за своего товарища. Такой поступок не вызовет подозрений.

– Ты, как всегда, права, дорогая сестрица! – крикнул Цибао, а про себя добавил: «Только актёром представлюсь я сам».

Глава VI

ПАЛАТА ДОПРОСОВ

Десять ночных часов делились на пять отрезков, называемых «стражами». Первая стража начиналась в семь вечера, последняя заканчивалась в пять утра. Смену страж каждые два часа отбивали деревянными колотушками. Стук едва проникал в подземелье. Окон здесь не было. Мисян ощупал осклизлые стены – повсюду одинаковая шершавая поверхность. Руки ему развязали, перед тем как столкнуть по приставной лестнице вниз. Кангу на шее оставили. Арестанты носили кангу по два и по три месяца. Сяньсянь не понимал, что происходит. Тыкался мордочкой по углам, жалобно пищал и царапал когтями утоптанный пол.

Пробили четвертую стражу. Вторая ночь перевалила за середину. Только какая здесь, в подземелье, разница – день или ночь. Одинаково черно, одинаково холодно. Ни еды, ни питья не дают. Если приговорили к голодной смерти, без пыток и без битья палками, Мисян до последнего вздоха не устанет благодарить Нефритового владыку и бога покровителя театров. Кровь леденела в жилах при мысли о пыточных станках.

Мисян нащупал за подкладкой рукава два талисмана, с которыми никогда не расставался. Один в виде яшмовой рыбки, другой – обломок бамбука. Рыбку ему вручил старый актёр, когда Мисян трясся от страха, готовясь первый раз выйти на сцену. Бамбуковая дощечка хранила память о братьях и однажды отвела от него беду, может быть, даже спасла от смерти.