Остановка в Чапоме, стр. 4
Тогда и поднялись забытые было вопросы: почему так происходит? Что за фатальные ураганы выкорчевывают вековые поморские села, гонят людей, словно стаи осенних листьев, по холодной земле в города - от родных рек, морских берегов, лесов и покосов? При мне закрыт был колхоз в Кузреке, ближайшем к Умбе селе; в Оленице и Кашкаранцах вместо рыболовецких колхозов учредили бригады гослова, и это было вроде бы хорошо, но сразу из деревень уехало несколько семей... Что случилось? И есть ли из создавшегося положения выход, который может стать альтернативой такой вот всеобщей эвакуации, идущей не только здесь, но и на всем пространстве деревенской России - из глубинки на центральную усадьбу, оттуда - в райцентр, далее - в областной центр... Ну а там в Москву, что ли? Всю страну сселять в Москву за продуктами и "дарами цивилизации"? Похоже, к этому все шло. Не случайно в одной из центральных газет можно было прочесть удивительный по идиотизму восторженный заголовок: "Глубинки" больше не будет!"
Пока я раздумывал, откуда начать знакомство с подлинным Берегом, один из геологов посоветовал съездить в Сосновку. Он работал на Берегу не один год, прошел его весь от Кандалакши до Поноя, знал людей и положение в колхозах, потому что опирался в своей работе на тех и на других. В отличие от рыболовецких колхозов Терского района - Сосновка принадлежала Саамскому району Мурманской области,- там люди вроде бы не уезжали, хозяйство было крепким, председатель - умным, в селе процветали подсобные промыслы, так что было на что посмотреть и о чем подумать.
Добираться туда оказалось не просто.
Из Архангельска на рейсовом пассажирском судне до Сосновки было всего часов десять хода. Этот путь оказался для меня закрыт: в горле Белого моря была, по словам моряков, "ледовая обстановка". И "Боровский", которого я прождал больше недели, в очередной раз повернул назад, в Мурманск, не пробившись через льды у Поноя.
Оставалось два варианта. Первый - лететь самолетом в Мурманск, чтобы оттуда воздухом добираться до Сосновки. По весне это было весьма рискованно - в Мурманске я мог просидеть две, а то и три недели из-за погоды или потому, что земля не просохла. Другой путь был морем: на "Соловках", идущих в Кандалакшу, добраться до Пялицы, чтобы оттуда на подручном транспорте или пешком преодолеть оставшиеся семьдесят-восемьдесят километров по берегу.
Так я оказался на борту "Соловков".
2.
Мы стоим на рейде уже с полчаса, временами гудим. Басовитый звук пароходной сирены разбивает туман, периодически скрывающий берег, отражается в далеких распадках, глохнет над серым пространством вод, однако никаких признаков жизни на берегу не заметно. Вахтенный по-прежнему меня успокаивает: придут. Если не за пассажирами, то в буфет, за колбасой и пивом. К тому же на борту не я один - вон еще дедок, тоже до Пялицы билет брал, местный, за ним придут...
Действительно, еще минут через пятнадцать в туманной серости сгустилась вроде бы темная точка у берега, яснее обозначилась на воде и медленно поползла к "Соловкам". Вскоре уже невооруженным глазом стало видно, что идет моторный карбас.
Вахтенный начал спускать трап.
Первым на борт вскарабкался невысокий колченогий мужичок в телогрейке и, ковыляя, рванулся в сторону буфета. За ним поднялись две женщины, явно не местные, с яркими, туго набитыми объемистыми сумками и столь же объемистым тюком в мешковине, из которого выглядывали оленьи рога.
Тюк за ними нес моторист - огромный широкоплечий мужчина в резиновых сапогах до бедер, в черном нагольном полушубке и большой шапке-ушанке, сдвинутой на затылок. Гигант с крупными, красными от холода руками и несколько помятым большим лицом почти кирпичного цвета, на котором лучатся неожиданно ярко-синие, по-детски приветливые глаза. Он кивнул вахтенному, пожал руку дедку, который сразу засуетился, и, опустив тюк возле окошечка корабельной кассы, тоже ушел в буфет.
- Ну вот, а вы боялись, что останетесь,- немного укоризненно произносит вахтенный, словно бы его обидело мое сомнение в обязательности пялицких жителей.- Тетерин теперь вас и довезет...
Ждать Тетерина приходится долго.
Прошла заспанная буфетчица, на ходу поправляя прическу, потом из буфета выкатился колченогий, спрыгнул в карбас, покопался под лавкой и поднялся обратно уже с засаленным рюкзаком в руках, в котором было что-то тяжелое. Снова все стихло. Исчез в буфете и ожидавший дедок. Наконец, когда уже и я собираюсь идти отогреваться, появляется моторист. В обеих руках он несет по авоське, набитой различной снедью: бутылками лимонада и пива, свертками с колбасой, пакетами печенья, какими-то кулечками, цибиками чая и еще чем-то, что я не могу определить.
- К нам? - спрашивает Тетерин, останавливаясь возле меня и высвобождая два пальца, чтобы подхватить мой рюкзак.- Давайте мешок ваш...
Я отказываюсь и, вскинув рюкзак на одно плечо, спускаюсь по трапу в карбас.
Следом за нами спускаются и колченогий со стариком, изрядно раскрасневшиеся от тепла буфета и заткнутой газетой бутылки, которая высовывается у одного из них из кармана.
- Все? - спрашивает Тетерин у вахтенного.
- Все, Федос Василич, - отвечает тот с уважением и начинает поднимать трап.
- Ну, всего, Витя, бывай!
Лицо Тетерина озаряется добродушной улыбкой, и я вижу, что моторист не так молод, как показалось мне вначале.
Неприметное течение прилива уже отнесло карбас от борта "Соловков". На ходовой мостик вышел старпом, махнул нам приветственно, и тотчас же заурчала лебедка, выбирая якорную цепь. Тетерин усаживается поудобнее, дергает ремень. Взревел мотор, карбас вздрагивает и, осев кормой, скользит по широкой дуге к берегу в очередной заряд мокрого снега.
- Федос, а ты пива-то взял? - внезапно забеспокоился колченогий, устраиваясь на носу и поплотнее заворачиваясь в плащ. - Я, так, на тебя понадеялся, мы вот с Кирычем...
- Взял, взял,- успокаивает его Тетерин.- На всех хватит! А вы как, в гости к кому или по делу? - обращается он ко мне.
Я объясняю, что хотя особого дела у меня вроде бы и нет, но и не в гости: хочу посмотреть эту часть Берега, познакомиться с людьми и с хозяйством рыболовецких колхозов, но для начала - добраться до Сосновки, узнать, что делается у них.
- "Боровский", стало быть, опять не прошел,- подытоживает Тетерин.- Что делать будешь, льды у них там... Да вы не беспокойтесь, до Сосновки здесь близко, пожалуй, даже семидесяти километров не будет, доберетесь! А я сначала подумал, может, экспедиция какая. К нам иначе, кроме своих, никто не приезжает, только разве что из науки. Вот сейчас двух женщин на "Соловки" доставил, из Ленинграда они, стариной интересуются разной. Прялки у нас искали, да вроде ничего не нашли - что были, раньше уже увезли. Теперь только нас увезти - и все в порядке!
- А вы рыбак? - спрашиваю я.
- Нет,- Тетерин помотал головой и чему-то тихо рассмеялся.- Вот он - рыбак,- кивает на колченогого,- а я - не-ет, я связист, по линии хожу...
- Что ж так рыбаки не в почете, или колхоз бедный?
- А колхоза у нас, считай, теперь нет, одна бригада в деревне числится,- неожиданно отзывается с носа колченогий.- Наш колхоз - тю-тю! - в Чапому уехал, куда сейчас "Соловки" пошли. Ты вот, коли рыбаками интересуешься, поговори с народом, они тебе расскажут...
- Почему же вы не расскажете? - поворачиваюсь к нему.
Колченогий приосанивается, даже чуть привстает на носу.
- Мне нельзя: я вроде власть, член правления. Да все равно, сейчас вылезу и на Истопку побегу. Своя тоня, пялицкая, у нас теперь только одна, на Большой Кумжевой,- это к Сосновке, всего километров десять от деревни будет. А раньше девять водоемов было, понимай - на всех сидели!
- Истопка - это за Чернавку, в сторону Чапомы, километров пятнадцать от села, а может, и восемнадцать, кто как считает,- поясняет Тетерин.- Чапомская тоня, аккурат посредине между Чапомой и Пялицей. Так они там и сидят: двое наших и двое ихних. И рыбу ловят, и вроде бы друг друга проверяют...