Бойня, стр. 46

Из раскореженной машины выскочило наружу какое-то полубезумное, злобно шипящее существо с пулеметом в руках. Прямо с брони оно послало в пространство несколько очередей. Потом спрыгнуло наземь и, отстреливаясь от невидимого противника, побежало в сторону ангаров.

Свидетелей последней схватки Чудовища не было. Или почти не было. Пожар долизывал их тела.

Толпа зевак собралась значительно позже. Любопытствующие стали появляться, когда приехали с дальнего конца городка пожарные машины и пеной затопило половину местного небоскреба.

Зеваки стояли, судачили, давали советы, ругали пожарников, а заодно и власти. Это было неплохим развлечением.

Через полчаса огонь удалось усмирить. Но толпа не собиралась расходиться. Она глазела, как по длиннющим металлическим лестницам вытаскивают с верхних этажей раненых, обожженных. Мертвых укладывали прямо на землю. Живых тут же увозили машины скорой помощи.

Лишь один из спасаемых никак не хотел даваться в руки пожарникам. Видно, спятил совсем, решили зеваки, не вынес ночного происшествия, рехнулся!

Он стоял на самом краю крыши. И ругал весь белый свет почем зря! Плевал вниз, показывал кулаки, кукиши. Был он длинный, мосластый, изможденный, весь покрытый синяками и ссадинами. Зеваки, даже почтенные старожилы городка, никак не могли узнать безумца. Да и откуда!

Ведь это был Буба Чокнутый. Снизошедшим с небес пророком парил он в светлеющей выси. Указующий перст упирался в облака. Лицо было исступленным, окаменевшим, горделиво застывшим. Только орал Буба совсем не по-пророчески. Он прямо-таки визжал, брызжа слюной, захлебываясь, пытаясь выкричать все сразу.

Но до зевак доносились одни обрывки:

— И приидут судьи праведные и грозные… Кайтесь, подонки и негодяи! Все на колени! Нет! Поздно! Поздно!! Все вы недоноски и выродки! Не будет вам прощения! Точно, не будет! И никто к вам, дуракам, не приидет! Понятно?! Потому что все вы тут недоумки безмозглые, кретины, олухи, дерьмом набитые!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Пак Хитрец

— Никогда в жизни не встречал урода гаже и отвратительней!

Лот Исхак вьфонил окровавленный скальпель. Нагнулся за ним, кряхтя и ругаясь, резким движением стряхнул клок прилипших к лезвию рыжих волос. Брезгливо ткнул острием в рану.

— Что ты делаешь? — Дан Злински недовольно поморщился.

— Эту мразь ни одна зараза не возьмет! Лот полосонул бездыханное тело поперек груди. Руки у него дрожали.

— Ему надо отрезать башку, только тогда он сдохнет! — прошипел он себе под нос.

— Да успокойся ты, — улыбнулся ему Дан, — в питомнике Бархуса за него выложат кучу монет!

— Я бы их всех убивал! Всех до единого! Чтоби на развод не оставалось! Выродки! Дегенераты! Ты представь себе, что будет, если этот малый сбежит от Бархуса и ненароком повстречает твою дочку. Дан?! Не-ет, лучше бы их всех сразу…

— Ладно, заткнись! — оборвал его Злински. Он пришлепнул к зияющей ране инфопластырь. Отвел лампу. Молча кивнул Исхаку.

Тот вонзил в волосатое предплечье здоровенный шприц, надавил. И не вынимая его, с размаху ударил лежащего по щеке. Злински вздрогнул от звонкого шлепка и снова сморщился. Ему тоже не нравился этот отвратительный урод. Но он предпочитал лишний раз не дотрагиваться до него.

Пак осторожно приоткрыл два верхних глаза. И тут же зажмурил их. Свет карающей молнией ударил в просыпающийся мозг. Что это? Где он?! Ох, как болит грудь… и живот!

Он повернул голову набок, втянул хоботом воздух, потом еще. Травой — душистой, пряной и свежей — и не пахло. Но ведь он точно помнил, что дополз до травы, что уткнулся в нее лицом, что хотел умереть именно в этой душистой траве. Траве, которую он увидал собственными глазами впервые в этот свой последний день.

Значит, его перетащили. Точно, это подлец Гурыня отволок его за ноги… Нет! Гурыня вытащил его из склепа, там, на пустыре — это было давно. Пак все помнил. Помнил, как визжал Плешак Громбыла, придавленный сотоварищем Хреноредьевым, как он сучил ножонками, но никак не мог извернуться и вытащить из жирного тела свой клювик-долото. Пак помнил, как трещали пулеметы и подымалось страшное красное зарево. Он помнил, как сорвался с места и с дикими воплями и стенаниями убежал Буба Чокнутый… Но как он оказался здесь, под этим ослепительным огнем?!

— Сволочи, — просипел он еле слышно.

Оперся на руки. И сел. Какая-то штуковина выскочила из плеча, со звоном и дребезгом упала на пол. Оборвались две прозрачные кишки. Сползло вниз что-то белое и мягкое.

— Сволочи! — повторил Пак громче.

Он увидел сквозь белесый туман, как от него шарахнулись два туриста с перекошенными лицами. Глаза у них были испуганные, рты разинуты. — ,

— Сволочи!!! — в третий раз изрек Пак. И повалился назад. Тьма медленно обступила его, и он утонул в ней.

Железный пол гудел под ногами, глухо отзывался на каждый шаг. Гурыня зажимал уши обрубками пальцев и упрямо брел вперед. Он уже знал, что никакой погони не будет. Но мелкие и острые зубы все еще выбивали дробь, в глотке было сухо и погано.

— У-у, суки! Падлы! — шипел Гурыня. — Еще разберемся!

Он был зол на весь белый свет, на Забарьерье и на Подкуп олье, на каждого туриста и на любого из мутантов. Он шел к складу оружия. И верил, что найдет его, что не прошлепает мимо. Только бы найти! Гурыня представлял себе чудовищный гибрид станкового пулемета с огнеметом, представлял, как он из этой дьявольской «железяки» будет жечь и расстреливать всех подряд, всех до единого, как стометровый язык пламени будет истреблять все на пути, сжигать, а вылетающие бесконечным веером пули станут добивать тех, кто не погиб в огне… Багровое зарево стояло в воспаленном мозгу Гурыни.

— У-у, падлы! Ра-азберемся!!!

Временами он присаживался у округлой стеночки, поднимал вверх ногу, удерживая ее обеими обрубками, и вылизывал черную глубокую рану возле пятки — какой-то меткий стрелок угодил ему прямо в ногу, когда Гурыня стремглав несся к трубе. Он тогда упал, перекувырнулся раза четыре, взвыл от пронзительной боли, но тут же вскочил на три оставшиеся конечности и шмыгнул в спасительную трубу. Пулю он выгрыз сразу. Бежал вперед по железному гудящему аду вслепую — кровь застилала глаза. Тогда еще злости почти не было. Был страх. Лютый и безмерный.

Эти ублюдки, гаденыши, щенки — все передохли там, в Забарьерье. И Лопоухий Дюк, и шустрый недоумок Скорпион Бага, и тупарь Плешак Громбыла. Ну и хрен с ними! Разве с такими слабаками сделаешь дело?! Не-ет, с такими в налет идти нельзя! Вот Пак Хитрец, тот бы не подвел. Даже Волосатый Грюня, и тот был бы полезней. А если б еще и Близнецов Сидоровых прихватить… Нет! Все они падлы и суки! Надо набирать новых! Надо в подземелья идти, вот чего надо! Гурыня скрипел зубами, не замечая, как обламываются острые концы, как хрустят обломки черных клыков.

Ему бы только до склада добраться!

Тогда он король!

Тогда ему все нипочем!

Гурыня представлял, как он обвешается оружием, наберет во все карманы и мешки гранат, как потом войдет в поселок, в это жалкое полувыжженное селение уродов и недоумков, как на глазах у посельчан пришлепает двоих-троих самых горластых. А потом… Потом он им скажет, что надо делать. Из поселка в банду можно взять не больше десятка детин. Он их будет бить, дубасить с утра до ночи, и с ночи до утра, но он сделает из них бойцов, он научит их пользоваться «железяками», стрелять, бросать фанаты, водить машины-громыхалы, броневики… И вот тогда… Нет, они еще не пойдут в налет. Еще рано. Гурыня хоть и не такой умный как Пак Хитрец, но он тоже не последний дурак. Тогда он с бандой пойдет по другим поселкам, он спустится в подземелья. Он будет убивать всех подряд, бить, жечь, терзать, он заставит всю эту сволочь пахать на него. Но он наберет себе такую банду, такую… что можно будет вернуться в Забарьерье и посчитаться кое с кем. Вот это будет добыча!

— Еще разберемся, падлы! — шипел Гурыня.

Только бы добраться до складов.