Улей, стр. 41
Какое-то время Рилиот сидел неподвижно, затем дал мысленную команду устройству. Шарики устремились по прозрачной трубке сплошным потоком. Один за другим, все они стали сворачивать влево и звеня падать в емкость, размещенную с левой стороны стола. Казалось бы, не существовало причин, мешающих шарикам покатиться по желобку и вправо, но все они уверенно избегали направления, над которым светилась теплом правая рука Советника Лиги…
Через двенадцать часов последний шарик звякнул о спину своего собрата и скатился в левую емкость. Рилиот безжизненно осел в кресле. Советник выглядел бледным, изнуренным и выжатым как лимон.
— Полковник! — едва слышно позвал альтин.
Офицер почтительно приблизился. Все двенадцать часов полковник разведки терпеливо смотрел на летящие один за другим шарики, боясь хоть звуком нарушить творящееся в кабинете таинство. Уйти он тоже боялся, понимая всю важность происходящего и готовясь оказать любую помощь, какая потребуется. По первому его зову кабинет Советника наполнился бы врачами, учеными, солдатами, роботами, инструментами…
— Все, что справа, — на анализ!
Офицер заглянул в правую емкость. На самом дне поблескивали всего несколько десятков светоносителей — около сотни. Левая же емкость заполнилась практически доверху.
— Что с ними сделать? — спросил полковник.
Рилиот с таким трудом поднял веки, словно каждое из них весило не меньше тонны. Но ударивший из-под век взгляд сохранил пронизывающую до костей пронзительность — взгляд альтина…
— В правой корзине шарики с информацией, относящейся к похитителям «Эльрабики». В левой — все остальные. Я хочу вновь увидеть Галактику с выделенными на ней зонами гибели или исчезновения лайнеров, но теперь лишь тех лайнеров, что имеют отношение к нашей истории.
— Использовать только информацию из правой емкости?
— Да.
— Слушаюсь!
Советник развернулся в кресле. Комнату заполнила светящаяся звездной россыпью голограмма. Вновь пульсирующий зеленый свет стремился привлечь внимание. Но теперь зеленых крестиков получилось несравнимо меньше — всего около сотни — и все они относительно недалеко друг от друга.
— Это уже лучше… — пробормотал Советник. — Наверняка были корабли, про которые никто не вспомнил: частные яхты, навигационные разведчики, авантюристы всех мастей… Полковник! Соедините все крестики стрелками по датам указанных событий, начиная с самого давнего.
Между крестиками возникла паутина стрелок — она расползалась вдоль одной из ветвей галактической спирали, перескакивала на другую и там заканчивалась. Самый свежий и самый важный для Рилиота крестик светился обособленно и одиноко. Ближайшее к нему по времени нападение пиратов произошло далеко, на значительном расстоянии, словно корабль-преступник ни с того ни с сего совершил марш-бросок почти на двадцать световых лет.
Рилиот задумался. Паутина векторов между точками нападений имела интересную конфигурацию: множество крестиков в одном месте, затем — прыжок на некоторое расстояние и пауза во времени, опять множество крестиков, опять прыжок…
— Они куда-то движутся…
Чего-то недоставало. Любое движение в природе должно было где-то начинаться и, соответственно, где-то заканчиваться.
— Какой временной промежуток мы накрыли? — спросил Рилиот.
— Около ста лет, сэр.
— Придется начать сначала. Все, что теперь знаем: маршал не зря тратит силы, стараясь перекрыть сектор. Если пираты останутся верны традиции, несколько нападений произойдет где-то неподалеку от сгоревшей «Эльрабики». Но кто эти люди и откуда они взялись? Нужно расширить период. Повторим все заново за тысячелетие и больше.
Полковник посмотрел с укоризной:
— Сэр! Вы и так, едва живы. Представьте, что будет, если увеличить количество шариков в десять раз? Хорошо еще, если в десять: за последние сто лет не было серьезных воин Раньше…
— Чем дальше в прошлое, тем меньше достоверно известных событий. Корабли гибли чаще, но запоминались реже. В любом случае у меня нет выбора. Давайте работать, полковник!
ГЛАВА 17
Поражение «силовым хлыстом» Кани переживала сильнее, чем ее подруга. За маской внешней самоуверенности скрывалось ранимое и слабое существо, на самом деле не знакомое ни с жестокостью, ни с насилием, ни с болью. Кроме того, Кани страдала дольше Линти: некому было подсказать девушке принять обезболивающее.
Забытая в своей камере, дочь маршала Объединенного Флота лежала на полу, стонала от боли в животе и груди и перебирала в голове самые зверские пытки в истории человечества, которые могла вспомнить. Если бы Братья узнали, что готово было сотворить с ними это безобидное на вид создание, они бы, наверное, предпочли немедленно избавиться от носителя подобной угрозы…
Боль стала стихать лишь на вторые сутки. Только тогда Кани пришло в голову, что спазмы в животе могут носить еще и естественный характер — как бы сильно ни болели внутренности, требовалось подбросить им немного корма. Во всяком случае — залить в них жидкости. Едва подумав об этом, Кани поняла, что давно страдает от жажды. Она кинулась к отверстию в стене, резким движением вставила руку в анализатор, получила порцию непонятной безвкусной смеси, проглотила ее и с большим удивлением обнаружила, что болевые ощущения улетучиваются. Какое-то время альтинка боялась даже поверить самой себе, поскольку всерьез считала все неприятности результатом внутренних физических повреждений, а никак не фантазиями собственного, обманутого «силовым хлыстом» мозга. Когда же выяснилось, что наиболее вероятно как раз второе, брюнетка пришла в неописуемое бешенство. Ударив ее по-настоящему, Братья поступили бы менее подло!
Первые десять минут Кани злилась сама на себя, ведь она ни разу не попробовала убедиться, что боль всего лишь блеф. Следующие минут тридцать — злилась на вероломных тюремщиков, набравшихся наглости так шутить с дочерью самого Тургаона.
Наконец, Кани решила мстить.
Осознав все наиболее перспективные идеи, пришедшие на ум за последнее время, альтинка поставила перед собой вполне определенную цель. Требовалось, правда, вырваться из плена камеры и приобрести минимальную свободу действий, но, если раньше такое казалось нереальным, теперь Кани даже не захотела размышлять, как именно попадет на свободу. Что-нибудь придумает. Гораздо важнее то, что нужно сделать потом…
Маршал всегда говорил: «Главное — внезапность. Если человек подготовлен для битвы, его первое интуитивное решение всегда самое верное». Не важно, о ком при этом Тургаон думал — Кани не сомневалась, что ничем не хуже отца. Ей девятнадцать, и она уже достаточно «подготовлена»!
Во-первых, следовало вспомнить основное правило Школы Леноса: «Любое важное дело начинается с концентрации внимания».
Девушка села на полу камеры, поджав под себя ноги, и закрыла глаза. Для начала избавилась от мыслей. Отрешилась от окружающего. Тишина в голове и тишина вокруг.
Затем — постепенное и осторожное восприятие — не поверхностное, с помощью рецепторов кожи, осязания или слуха, а глубокое, основанное на возможностях
Олсознания человека. Опять же — не позволяя расслабленному мозгу ни единой самовольной мысли.
Только когда эмоциональная картинка стала приобретать отчетливость, Кани позволила себе чуть-чуть прислушаться к собственным ощущениям. Потом — осторожно, чтобы не внушить самой себе ложных фантазий, обычно на уроках — усилила внимание.
Она находилась в камере, совершенно одинокая, отгороженная от внешнего мира безжизненной зоной и силовыми полями. Поблизости ни единого теплового источника мыслительной энергии — ни граненого, сложного и яркого переплетения волновых полей человеческого сознания, ни чувствительного, но расплывчатого сознания лишенных интеллекта животных.
Ближайшее живое существо курсировало лишь на границе стометровой зоны, где-то за пределами всех силовых щитов и установок системы безопасности. Судя по ощущениям Кани — существо недружелюбное, агрессивно настроенное, скорее всего — один из охранников… К сожалению, неоднородность силовых полей позволяла альтинке только заметить врага, напасть же на него экстрасенсорно — не стоило даже думать.