Пробить камень, стр. 23
– Но его фотографии должны были остаться. В ФСБ, в ГРУ...
Плетнев покачал головой:
– Прошло двадцать лет. Думаю, если он и выжил, то сильно изменился.
Меркулов пытался найти какой-то ключ к новой информации.
– Тот, кто сделал... он, без сомнения, маньяк. Но даже у маньяков есть какая-то своя маньячная мотивация. Так чего же он хочет? Действительно быть богом? В это мудрено поверить.
– Вот уж не знаю. Я даже не знаю, Георгий ли это. Вдруг просто совпадение? Сами разбирайтесь.
– Совпадение? – скептически протянул Меркулов. – Хорошенькое совпадение: амулет плюс рисунок. Ты сам-то в это веришь?
– Мне до лампочки. Говорю же, разбирайтесь.
Возникла пауза. Плетнев закурил сигарету и задумчиво смотрел на своего сына, что-то увлеченно рисующего на асфальте. Плетнев стряхнул удлинившийся пепел с сигареты, и он беззвучно упал ему на ботинок. Он еще раз затянулся, горящий кончик сигареты сверкнул на солнце желто-сиреневым цветом. Плетнев выпустил изо рта клуб дыма, который медленно пополз вверх в неподвижном раскаленном воздухе.
– Надо бы, наверно, с Турецким посоветоваться, – пробормотал Меркулов.
– Посоветуйтесь, конечно...
– Он всегда полон неожиданных идей. Большей частью завиральных, но ведь алмаз можно найти и в большой куче...
– Честно говоря, я перед Турецким виноват, – сказал вдруг Плетнев.
– Ты-то тут при чем? – хмуро возразил Меркулов.
– Да есть грех...
– Ну и? Не тяни.
– Ладно, расскажу. Как-то меня забрали в вытрезвитель в славном городе Киржаче. Знаете Кир-жач?
– Мы его проезжали, – кивнул Меркулов. – Когда к тебе ехали. Только я не думал, что это город.
– Ну, город не город, а вытрезвитель там есть. Новенький. Недавно отгрохали. В общем, вечером я поплелся со случайными знакомцами выпить пива, а утром – бац, проснулся в незнакомом заведении. Вокруг сновали какие-то люди, таскали кровати и прибивали на стены плакаты «Соблюдайте тишину!». Я почесал раскалывающийся затылок и спросил: «Это ад?» Мне объяснили, что это новое «отрезвляющее учреждение № 1». И добавили еще: «Мы, правда, только завтра открываемся». Что сделал бы нормальный человек в таком случае? Постарался бы слинять поскорее, ну, еще, может, сунув кому-нибудь на лапу, чтобы не сообщали на работу. Но это нормальный. И потом, какая у меня работа? – усмехнулся Плетнев. – Я потребовал книгу жалоб и предложений и оставил запись: «Тут был Турецкий, сервисом доволен».
– Турецкий?! – переспросил Меркулов.
– Именно. Назвался я Турецким. А какая разница, думаю? Ему один хрен, а мне, глядишь, и полегчает.
– Ну и как, полегчало?
– Немного. Я потом попросил, чтобы мне выдали грамоту как первому посетителю. И что вы думаете? Мужики меня поняли. Оживились, бросили свои кровати, стали дружно искать бланк «Почетная грамота», составили текст и вручили документ, хором исполняя при этом туш. «Гражданину Турецкому за примерное поведение в вытрезвителе № 1».
Меркулов с удовольствием засмеялся. Эта история была в жилу – она, конечно, не сняла напряжения последних дней, но немного разрядила атмосферу.
– Где же эта грамота?
– Где-то есть. Надо поискать.
– Найди мне ее, – попросил Константин Дмитриевич.
Тут у него зазвонил мобильный.
– Да, это я. Что?! Ах, вот как, значит... Хорошо...
Да слушаю я, слушаю... – Меркулов молча слушал, и лицо его становилось все отчужденней.
Плетнев, чтобы не мешать, встал и пошел к сыну. Оказалось, что Вася на асфальте воспроизводил тот самый рисунок, что Плетнев вырезал на скамейке. Он поднял глаза на отца, ожидая его похвалы. Действительно, нарисовано было один в один.
– Сотри, – сказал отец. Улыбка сползла с лица мальчика.
– Почему?!
– Сотри, я сказал.
– Но чем?!
Действительно, чем? Асфальт – не классная доска, влажная губка рядом не приготовлена.
– Тогда зарисуй сверху.
Вася удовлетворенно кивнул и принялся за новую работу. Скоро появилось море и пара кораблей. Плетнев оглянулся на Меркулова. Тот еще не закончил разговор.
– Это точно? – сказал Меркулов в трубку. -
Ничего не изменится. Ладно, я все понял. До свида
ния.
Он сунул телефон в карман, и к нему тут же подскочил Васька, потянул за пиджак, пачкая его мелом.
– Дядя Костя, папа сказал, что я здорово рисую!
– Да... Конечно... – рассеянно подтвердил Меркулов. Качнул головой, будто отгоняя какую-то дурную мысль, и сказал Плетневу: – Я больше не занимаюсь делом о взрыве.
– Как это? – оторопел Плетнев от неожиданности.
– А вот так, как слышал. Такая наша работа. Нужен в другом месте... вдруг. – Константин Дмитриевич рассеянно посмотрел по сторонам. Взгляд его остановился на ларьке. – Хм... Я бы, пожалуй, пива сейчас глотнул.
Плетнев присвистнул:
– Неужели вас можно отстранить? Заместителя генерального?!
– Все не так просто... – Меркулов вздохнул. – Есть гибкие формулировки для подобных случаев. В общем, мне поручены «более важные дела».
– Значит, как раз все просто. Может, не стоит искать кошку в черной комнате, когда ее там нет?
– Может, ты и прав.
– Нет, да вы же сами не верите! Какие же причины, – не успокаивался Плетнев, – на самом-то деле?
– Их две... Первая: личная заинтересованность в связи с нашей дружбой с Турецким. А вторая... Я привлек к расследованию «оборотня в погонах».
– Час от часу не легче! Кого это? – удивился Плетнев. – Не меня же, надеюсь? – сказал он в шутку, но в голосе послышалась легкая обеспокоенность. – Да и не в погонах я больше...
– Ты тут ни при чем.
ТУРЕЦКИЙ
Он переложил кистевой эспандер из правой руки в левую и принялся за дело. Пока ноги не работают, самое время разрабатывать руки. Вдруг придется кому-нибудь по репе дать, а рука не поднимется?! Не в смысле моральной дилеммы, а в смысле физических возможностей, ха-ха! Хотя кому тут давать по репе? Разве что какому-нибудь эскулапу особо ретивому?
Впрочем, дело хоть и медленно, но ощутимо шло на лад, по крайней мере, он уже не лежал день-деньской в койке, а мог перемещаться в специальном кресле. Когда никто не видел, Турецкий ездил по коридору что было мочи, но в основном приходилось довольствоваться небольшим пространством больничной палаты.
Это хорошо, что Ирка взяла к себе этого мальчишку, думал Александр Борисович. По сути, она ведь сейчас совсем одна. Нинка грызет науку в своем Кембриджском колледже, что само по себе совсем неплохо. (Туда ее помогли устроить приятель Турецкого, шеф международного антитеррористического центра «Пятый уровень» Питер Реддвей, и его собственный приятель, знаменитый английский разведчик в отставке.) Так что у Ирины, несмотря на всю ее «музыкально-психологическую» занятость, навалом свободного времени и, как это ни больно, – нерастраченных материнских сил. Она ведь так ждала этого ребенка... И потеряла его из-за треклятого взрыва. Этот выкидыш Турецкий буквально чувствовал, ему самому будто что-то отрезали... Что же тогда чувствовала Ирина? Страшно было даже представить.
Наверно, сейчас он любил жену как никогда прежде, и все же постоянное присутствие в больнице начинало тяготить его, мешало сосредоточиться на деле. В общем, такая ее неожиданная занятость оказалась терапией для всех.
Господи, сколько утраченных жизней... Неродившийся ребенок... Денис Грязнов...
Думать о Денисе было не менее больно и мучительно, ведь он был совершенно родной и близкий человек. И если Грязнову-старшему он приходился настоящим племянником, то сейчас, когда Дениса не стало, Турецкий окончательно понял, что он был его братом, младшим и бесконечно любимым.
Но действительно ли не стало Дениса?
Последнее время Александр Борисович много размышлял на эту тему – отрицания смерти. Не думать об этой материи не получалось. Воспоминания о Денисе никуда не исчезали и были такими осязаемыми, словно существовал виртуальный Денис – каким он мог бы быть теперь. Иногда появлялось чувство, что он стоит за дверью, вот прямо сейчас постучит, войдет, тряхнет своей рыжей шевелюрой и начнет со смехом рассказывать о своих «лоботрясах-сыщиках», каждый из которых на добрый десяток лет его старше и каждый из которых относился к нему с огромным уважением и слушался беспрекословно.