Семейное дело, стр. 2

Должно быть, не один пассажир, рассеянно скользящий в поезде по открытому участку Арбатско-Покровской линии, обращал внимание на серую кирпичную башню с двумя циферблатами часов, на каждом из которых, как правило, обозначается разное время. Если прижаться носом к стеклу, нетрудно обнаружить также, что у подножия башни с часами протянулось длинное, похожее на ангар здание с полупрозрачным куполом и расчерченными в клетку арками над каждым входом. Входы в ангар примечательны тем, что сюда ведут рельсы, обычно запруженные составами, а то и отдельными вагонами. Больше любопытствующий пассажир увидеть ничего не успеет: остаток картинки проглотит грохочущая чернота очередного тоннеля, проложенного под землей. Однако если этот интересующийся пассажир спросит кого-либо, понимающего в транспортных делах, ему ответят: ангар, куда стекаются составы, — не что иное, как депо «Измайлово». Здесь поезда моют, приводят в порядок, здесь они терпеливо отстаивают часы в ожидании нового этапа нелегкой службы — работы на износ… А чтобы они подольше прослужили, их ремонтируют.

Одного из сотрудников депо, собаку съевшего на ремонте подвижного состава, звали Павлом Павловичем Безносиковым. Впрочем, полные свои имя-фамилию он вспоминал только в день зарплаты, видя их напечатанными в ведомости, — и тщательно, неуверенно расписывался, словно не узнавал самого себя. А так, запросто, для всех, он был Палыч.

Маленький, морщинистый, перекособоченный, двужильный, с растопыристыми почернелыми пятернями-граблями, которые умеют так нежно и точно держать инструмент, как не под силу другим, более благородным и мастеровитым с виду рукам… А, стоит ли тратить слова впустую! На любом производстве, требующем ручного труда, найдется свой Палыч. Надо полагать, никого не удивит, если мы добавим, что тот Палыч, о котором идет речь, находился в долгих и трудных взаимоотношениях с алкогольными напитками.

Вот и сейчас, во второй половине смеркающегося дня 9 марта, отправляясь осматривать очередной состав, в котором что-то заколодило, Палыч обдумывал эти свои отношения с зеленым змием, в котором, в зависимости от обстоятельств, находил то друга, то врага. Как друг — змий утешал его в неприятностях, смягчал страдание, делал жизнь переносимой. Как враг — втравливал в новые неприятности, которые Палыч по привычке также заливал спиртным. Как-то так получалось, что, хотя пил Палыч из года в год стабильно, не повышая дозу, уровень неприятностей постепенно возрастал и семь месяцев назад достиг максимума. Жена, с которой Палыч прожил восемнадцать лет — если не душа в душу, то, по крайней мере, бок о бок, — вдруг ни с того ни с сего, точно проснувшись, заявила, что с нее хватит, жизнь у нее одна и она не собирается ее тратить неизвестно на что (именно так она и выразилась, «на что», с намерением обидеть, точно Палыч был предметом). И ушла к хахалю, с которым спуталась, оказывается, уже давно, пользуясь тем, что законному мужу после тяжелой работы требуется расслабиться, и ему не до того, чтобы выискивать признаки измены…

Палыч вздрогнул и замер, прислушиваясь: снаружи депо раздался резкий звук. И не один… Серия трещащих хлопков, точно взорвали петарду. «Хулиганье веселится», — досадливо подумал Палыч и продолжил вспоминать личную драму, на подробностях которой его буквально заклинило.

Палыч, невзирая на обиду, в течение первых двух вечеров после ухода жены даже радовался, что супружницы больше нет, никто не пилит, не зудит над ухом, не измеряет бдительным взглядом уровень жидкости в бутылке. Зато на третий день он затосковал по не слишком изысканному, но регулярному питанию. Через полторы недели Палыч зарос по уши грязной посудой и грязным бельем и стал до неприличия походить на бомжа. Когда даже в депо, где его вообще-то ценили и боялись потерять, сделали замечание, пришлось взяться за дела домашние. Только неладно у него это получалось — навыки хозяйствования были безвозвратно утрачены…

— Палыч! — долетел гулкий, отраженный высокими сводами, окрик. — Чего ты там, заснул?

— Иду! — откликнулся Палыч, не трогаясь с места, словно подошвы его разлапистых рабочих сапог влипли в гудрон.

Уж и узнал он лиха — хоть криком кричи! Но, несмотря на временные трудности, дело сладилось, образовалось. Справный, хоть и пьющий, мужик без бабьего внимания не останется. Не так давно взяла его в оборот Светка-диспетчер — строгая, полнотелесая и разведенная. Только поставила условие: напиваться не смей, у меня дочка растет, в школу ходит. А еще лучше — совсем брось. Вот он и бросает по Светкиному заказу. Два дня честно не пьет…

— Палыч! Да Палыч же!

— Да иду же я, иду! — Палыч нервно почесал за ухом гаечным ключом, обнажая под кепкой усеянный перхотью затылок, и наконец-то направился в сторону нужного состава.

За пределами депо на него сразу налетел ледяной ветер: зима в этом году получилась особенно затяжной, заняв все отведенные ей календарные пределы и захватнически перехлестываясь на весну. Погода настроения не улучшала. А настроение у Палыча, героически воздерживающегося от порции спиртного, о которой умолял его организм, и при скверной погоде было неописуемо гадким. Привыкший воспринимать мир под хмельком, Палыч впервые за долгие годы встретил его лицом к лицу, и окружающая действительность ему страшно не понравилась. На всем лежала какая-то безжалостная, излишняя резкость, ранящая глаза, как собранный в стекле лупы солнечный луч. А порой — и это еще хуже — сквозь действительность проступал словно другой мир, как будто из продранного старого пальто лезли клочья ватной подкладки.

«Приехали, — наливаясь суеверным ужасом, подумал Палыч. — Она это за мной пришла… Сама… „Белочка“ до меня добралась…»

За долгие годы алкогольного стажа Палычу ни разу не случилось допиться, как это называют в народе, «до зеленых чертиков», но от бывалых мужиков он слыхал, что белая горячка случается не тогда, когда человек непрерывно пьет, а, напротив, когда он пил-пил, а потом вдруг резко прекратил. Тогда и галлюцинации возникают, и страхи, и соседи вызывают психперевозку, и много еще случается пренеприятнейших вещей, от которых Палыч всегда был далек и с которыми знакомиться на собственном опыте не хотел категорически.