Огонь на ветру, стр. 10
– Вот чохи, Шота. Оденемся, как положено, и покажи приём.
Только сейчас Шота разглядел на тахте две борцовские чохи с короткими рукавами. Тыльной стороной ладони он провёл по тёмной полоске коротко стриженной бороды – жест, всегда служивший у него знаком смущения.
– Уволь, господин. Сила и ловкость твои известны. Однако удара с носка ты не знаешь, и я, тростинка перед тобой, могу ненароком тебя уложить.
– Три раза уложишь, на четвёртый – сам на полу полежишь. Не заставляй долго просить и повторять весь тот разговор, что провёл ты на русском подворье.
Шота поклонился.
Надев чохи и опоясавшись, как настоящие борцы, они встали друг против друга: ноги расставлены, согнутые в локтях руки выдвинуты вперёд. Закарэ был выше и шире в плечах, но он знал, что противник его стремителен и лёгок в прыжке, словно барс. Шота бросился первым. Он тут же встретил подножку, успел перепрыгнуть, но Закарэ поймал запястье вытянутой вперёд руки, повернулся спиной и резко склонился. Шота отлетел к стене, упал, вскочил, снова бросился с вытянутыми руками. Закарэ сжал его руки выше локтей. Шота быстро сел, опрокинулся на спину, поднял ноги. К стене отлетел Закарэ. Быстрые и сильные движения следовали без перерыва, слитным потоком, как лавина камней. Отработанные броски и захваты, подножки, зацепы, подбивки ногой, Шота изловчился, правой рукой схватил противника за руку, рванул вниз на себя. Одновременно левой рукой, поймав ворот чохи, с силой толкнул в плечо. Чтобы не потерять равновесия, Закарэ должен был сделать быстрый короткий шаг. И в тот самый момент, когда нога на мгновение оторвалась от пола, резкий удар носком по голени опрокинул его на ковёр. Шота навалился сверху, прижал к полу лопатки противника и в смущении отскочил.
– Прости. Не моя победа – отменен приём.
– Ловкая подсечка, обязательно перейму. – Закарэ поднялся, снял чоху. – Со времён Давида Строителя наши школяры поют: «Приобретают в Византии познания все, кто Икалто закончили ранее», но познания, что ты приобрёл, отличны от прочих. Уж не этим ли приёмом расправился ты с грабителями?
«Вот оно третье дело, подумал Шота. – Как разузнал?»
– Нет, мой господин. Там я орудовал плетью.
– В одиночку против семерых?
Шота промолчал, потом медленно проговорил:
– Я поступил бы против чести, если бы присвоил победу себе. Против семерых нас было двое, и большая часть победы пришлась на долю второго. Он дрался, как дэв. И если бы не его помощь, я вряд ли бы вышел из схватки живым.
– Кто он и как оказался на берегу Мтквари?
– Кто мой спаситель, как его имя и что он делал на берегу Мтквари, – ничего этого я не знаю. А если бы знал, то всё равно без его воли и ведома не открыл бы никому, даже тебе, мой друг и господин.
Пришло время помедлить Закарэ.
– Ты ответил, как благородный рыцарь, Шота, – сказал он после продолжительного молчания. – Но знай, мой вопрос задан не из любопытства, а ради нужд государственных.
– Мне нечего добавить к тому, что я сказал.
– Что ж, Шота, сегодня ты выиграл сразу две схватки.
Глава VI
НАРИКАЛА НОЧЬЮ
Чернила с пером и бумагу, подобно странствующему поэту, чей дом – дорога, Шота постоянно носил при себе. Судьбы его героев раскрывались подчас неожиданно. Картины внезапно возникали перед глазами и требовали настойчиво: запомни, запиши. Тогда Шота покидал застолье, бежал от дружеской беседы или спешил до срока закончить дела. Он писал там, где накрывала его прозрачной волной звонкая музыка стиха. Все прочие звуки отступали. На смену являлся ритм, напряжённый, размеренный, как удары морского прибоя.
Шота видел прекрасную Тинатин, красотою схожую с утренним светом. Царевна печалилась и тосковала. Верность её сердца, отданного Автандилу, была нерушимее клятвы. Он видел другую царевну, любимую Тариэлом, её звали Нестан-Дареджан. Ясная, как солнце, затмившее месяц и звёзды, она превращалась в час гнева в яростную тигрицу. В знак своей лютой тоски по возлюбленной Тариэл носил на плечах тигровую шкуру. Отважные витязи, Автандил и Фридон, готовы были жертвовать жизнью и счастьем, чтобы помочь Тариэлу отыскать похищенную Нестан.
Ограда из копий, завеса из стрел, неприступные стены и башни поднимутся на пути отважных витязей-побратимов. Шота, их создателю и певцу, было ведомо, что не даётся победа без потерь и упорной борьбы.
Он видел, как пировали цари и вельможи, разодетые в драгоценные ткани – аксамит и виссон. Звучали здравицы. Пели певцы, перебирали струны арфисты. Курильницы источали пахучий дымок.
И вдруг всё менялось. Вместо дворцов и садов с водомётами раскрывалась долина, поросшая дикой осокой. Далёкие горы подпирали вершинами небо. На вороном коне ехал всадник, закутанный в шкуру тигра. Голова понуро опущена, в безжизненной руке слабо зажата плеть. Вот всадник тронул поводья…
Картины возникали многокрасочные, в радужных переливах, недолговечных и зыбких. Шота торопился переложить их в стихи, пока радуга не растеряла цвет. Так златоваятель спешит залить в узорную форму расплавленный, жидкий металл.
Во время одной из прогулок по берегу Мтквари, когда Шота поравнялся с величавым Синим монастырём, названным так из-за синих кирпичиков крыши, мимо скользящей походкой прошла молодая женщина. Совсем близко взметнулось тёмно-красное покрывало, дрогнули чёрные, как агат, ресницы.
Стены с резьбой вокруг окон исчезли. Синяя крыша слилась с синевой небес. На месте, где только что высилась крепко сбитая церковь, раскрылся царский чертог. Праздничная толпа вельмож расположилась по обе стороны трона, сверкавшего тёмно-красными самоцветами. На троне сидел царь Аравии Ростеван. Владыка состарился, и, в предчувствии близкой кончины, он венчал на престол свою дочь Тинатин, как Гиорги венчал когда-то Тамар.
Шота отошёл к ограде, торопясь передать бумаге увиденное. Но едва он достал из бронзового пенала, подвешенного к поясу рядом с кинжалом, чернильницу и перо, как к нему подбежали двое в ахалухах из грубого домашнего полотна:
– Батоно чемо, сделай милость. Мы тут сделку добрую сладили. Выправь бумагу, чтобы поистине и нерушимо значилось.
Его приняли за городского писаря, одного из тех, кто зарабатывает себе на жизнь составлением бумаг для неграмотного люда. Ни словом не возразив, Шота расспросил, в чём заключалась сделка, и написал по всем правилам, как положено: «Я, сын Касали, купил в Тбилиси от сына Дебориани виноградник и отдал быка и плуг, и есть тому свидетель».
При дворе долго ходил рассказ, как Шота Руставели составлял купчую под стенами Синего монастыря. «Плохой из тебя получится казнохранитель, если плату за труд принять отказался и от новых заказов бежал», – смеялся громче других Закарэ Мхаргрдзели.
В доме у Шота имелась комната, где постоянно горел светильник и куда не допускались даже друзья. После знакомства с мастерами-златоваятелями он полюбил работать за восьмиугольным столом в мастерской, где воздух звенел от камней и металла. Шота нравилось украшать самоцветами одежды и оружие своих героев. Звон золота, меди и серебра он вплавлял в тугой и певучий ритм стихотворных строк.