Каинов мост, стр. 79

Когда-то он сидел на площади Маяковского, под часами ресторана «Пекин». Сидел, прикованный гигантской цепью к вделанным в землю монументальным кольцам. Вздыхал Зеленый тогда точно так же, как и положено, собственно, вздыхать драконам с подрезанными крыльями. В общем, это было только драконье тело, суть давным-давно умерла.

И вот кто-то перевел его сюда, вделал кольца в мост, и теперь Зеленый упирался всеми четырьмя лапами в асфальт, удерживая мост от падения. Сила тяжести тянула мост вниз, а мост в свою очередь тянул Зеленого. Я не знаю, сколько уже времени изуродованный людьми дракон упрямо удерживал гигантскую каменную тушу моста, но силы его явно были на исходе… Когда наши взгляды встретились, я прочитал в его огромных глазах единственную просьбу, просьбу уставшего живого существа, которому так и не дали толком пожить. Просьбу прервать, наконец, это нелепое, непонятное разуму вольной крылатой рептилии существование садового гнома. Я не стал медлить и лишь задержался на мгновение для того, чтоб мысленно прошептать: «Спасибо…»

Как только я перешагнул через провал между мостом и дорогой, Зеленый втянул вонзенные в асфальт когти, и рушащийся в реку мост унес его с собой.

«Ну вот и все, — подумал я и двинулся к кремлевским воротам, — ну… вот и все».

За спиной в последний раз вздохнул умирающий дракон моего мира. Вздохнул и затих. Навсегда.

ТАМ, ГДЕ ПАДАЮТ КАМНИ

Время, следуя своими вполне предсказуемыми путями, вжало раскаленное ядро солнца в щербатую линию горизонта. Гладь Москвы-реки успокоилась, и теперь трудно было поверить, что еще четверть часа назад ее берега соединял черепаший панцирь Москворецкого моста. Вода поглотила, успокоилась и упокоила. Я медленно развернулся и двинулся к пизанской тени покосившейся Спасской башни. Стрелки на ее часах (как странно называть стрелками эти гигантские лопасти) застыли где-то в районе 6:00, словно намекая мне в очередной раз, что граница все-таки имела место быть и я ее перешагнул. Намек бессмысленный, поскольку я ни на секунду об этом не забывал. Просто усталость, накопившаяся за эту долгую историю, вновь пробудила во мне равнодушие. Впрочем, это было другое равнодушие, не то, что жило во мне с того момента, как я покинул Москву в самом начале неудачного блицкрига генерала Фальстата (все блицкриги на этот поистине вечный город так или иначе оказывались неудачными). Теперь это было равнодушие смертельно уставшего человека. Я осознавал, что потом (если оно будет, это потом) вернутся и горечь утраты, и попытка осознания. Но не теперь, не сейчас. Уставший организм из последних сил сопротивлялся, самоустраняясь от эмоций. И это было правильно, это было, черт побери, единственно правильным в этой совсем неправильной истории. Слишком много было нелогичного, ненужного, неоправданного за последние несколько месяцев. Так что эти минуты на закате одной истории мира и перед рассветом другой ничего не решали и не исправляли, но они были правильными. И они были чертовски нужны мне в тот момент. Передышка, секунда на вздох.

— Ты слишком рано задумался о передышке, — хриплым, потрескавшимся, как краска на жестяном подоконнике, голосом сказал кто-то в трех шагах за моей спиной.

В следующее мгновение на говорившего смотрели три глаза: два моих, покрасневших от усталости и бессонницы, и один стальной, калибра 9 миллиметров, глаз «макара».

Первое слово, которое приходит мне на ум, когда я пытаюсь описать Слепого Сторожа Пристани, — старец. Он был не просто старик, в его иссохшем как древний пергамент теле, казалось, запросто уживается память тысячелетий. И если бы Солнце было человеком, мне кажется, примерно так оно и выглядело бы теперь. Жалкие лохмотья какой-то военной (или морской) формы заменяли ему одежду, а длинные, ниже плеч, волосы были настолько седыми, что казались почти прозрачными. Что же касается взгляда лишенных зрачков глаз, то в этом плане сам повелитель крыс Ниху казался щенком перед Слепым Сторожем.

— Я знаю, кто ты такой, — сказал я, хотя понятия не имел, откуда это знание. Но думается мне, любой, кому хоть однажды приходилось слышать о потерявшем дополнительный шанс Слепом Стороже, узнает его, едва увидев. Уж поверьте мне на слово.

— Это хорошо, — медленно кивнул Сторож, — у нас слишком мало времени, чтобы тратить его на пустые представления. А теперь, юноша, убери свою пищаль. Не забывай, у меня осталась только одна жизнь, и эта жизнь тебе еще пригодится.

Я сделал, как велел старец: ствол пистолета мерзко проскрипел по панцирю вздувшегося плеча и лег в кобуру. Солнце наполовину скрылось за горизонтом, раскалив небо и воду Москвы-реки до обжигающего зрачок багрянца.

— У нас мало времени, — повторил Слепой Сторож и медленно, словно боялся распасться на составные части (чему я бы ни на мгновение не удивился), развернулся. — Пойдем к башне, Курьер. Пока идем, можешь задавать вопросы. Только учти, вопрос о Твари должен быть задан последним.

— Почему?

— Потому что, может быть, когда мы придем к башне, задавать его ты передумаешь.

— Тогда мне, собственно, и не о чем больше спрашивать… Хотя… — тут я оглянулся на пылающую воду реки, — я правильно понимаю, что моя история закончилась?

— Заканчивается, — многозначительно поправил меня Сторож и ткнул в небо узловатым пальцем цвета крепкого чая, — заканчивается, юноша. В этом времени и в этом месте. Но ты, видно, так и не стал умнее за последние месяцы… История, неважно, большая история целого мира или маленькая история одного человека, никогда не кончается. Никогда. — Он остановился, повернул ко мне голову и повторил: — Никогда, юноша. А если это маленькая история, от которой зависит множество других — и маленьких, и больших? Как же она закончится, а? Другое дело, что всему свое время и всему свое место. И здесь твое время заканчивается. Осталось сделать один мелкий выбор, и в путь.

— Какой выбор, Сторож?

— Мы договорились, что вопрос о Твари будет последним.

— При чем тут Тварь? Разве ее время и место не заканчиваются вместе с моими?

Старик снова остановился, чтобы окинуть меня неодобрительным взглядом лишенных зрачков глаз, и укоризненно покачал головой.

— Ты слишком тороплив, — сказал Сторож, и я невольно вспомнил медлительных энтов из эпической саги английского профессора филологии. — Ты торопишься даже там, где торопиться уже не надо. — Старец отвернулся от меня и снова двинулся к башне. Он шел такими мелкими шажками, что в одном моем шаге умещалось три его, и от этого казалось, что идти мы будем вечно. — Впрочем, вы, молодые, — все такие. И Монгол был таким, и Душегубец. Даже Томаш, при всем своем безумии, был тороплив, выуживая эту историю из звука. А ведь безумие и мудрость так же близки друг другу, как зловоние и тонкий аромат. Не удивляйся этому сравнению, курьер, в былые дни я работал парфюмером, а позже провел много лет в зловонных катокомбах. Мне ли не знать в этом толк? Я тебе больше скажу: даже автор всей этой истории был крайне тороплив. Вернее, оба автора.

— А что, одну историю могут написать два разных человека? — спросил я.

— Ну конечно, — старец пожал хилыми плечами, — почему бы и нет? Вот только слишком у них все запутано получилось. Мелкий человечишко, обычный банковский клерк, скучал на работе. И от скуки взял да и написал книгу. А в этой книге упомянул о свихнувшемся музыканте, который овладел тайной звука настолько, что смог создать целый мир. Правда, для этого ему пришлось несколько раз умереть. Он даже убийц себе сам нанял. Там все сложно получалось, убить его должен был тот, кто потом умрет от руки убийцы. Но в целом, главного Томаш добился — его таки убили, иначе бы ничего и не получилось.

— Как это?

— Долго объяснять, — проворчал Слепой Сторож, — это случилось в других вариантах. Я и сам толком не разобрался, юноша. Запутано все сверх меры. Опять же от спешки.

— Между прочим, Бог создал Землю за семь дней.