Принц и Нищин, стр. 54

В дверь постучали, а потом вошел Адамов, высокого роста подтянутый мужчина средних лет, с великолепной осанкой бывшего элитного офицера Комитета госбезопасности, и почтительно произнес:

– Он здесь.

– Ну так давай его сюда. И ради Бога, – Роман Арсеньевич впервые поднял сосредоточенный и ничего не выражающий взгляд на шефа своей «секьюрити», – не торчи под дверями на случай, если меня будет расстреливать из автоматов зондеркоманда СС. Кроме того, мне не нужно никаких видеокамер. Немедленно отключи. Я не хочу, чтобы архивировались разговоры с Андреем.

Адамов склонил голову и вышел. Его место в кабинете Вишневского занял Аскольд.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. СЕМЕЙНЫЕ СЦЕНЫ НЕ ПРИВЕТСТВУЮТСЯ

Он был одет в строгий серый пиджак от Валентино, в светлые узкие джинсы и с темной повязкой на голове, скрывающей безобразную – на вкус и цвет его дяди – клочковатую прическу всех цветов радуги (по крайней мере, Роман Арсеньеивч полагал, что прическа не претерпела изменений). Благодаря этому выглядел он весьма представительно и отнюдь не кричаще, без малейшей тени эпатажности, как то бывало обычно.

И еще одна примечательная особенности: это был не Сергей Воронцов, подвизавшийся в статусе нынешнего Принца. Повязка на голове скрывала не клочковатые разноцветные волосы, а абсолютно лысый череп с едва проклевывающейся щетинкой… и Аскольд был соответственно настоящий. Андрей Арсеньевич Вишневский. Роман Арсеньевич поднял на него спокойные глаза и, прищурившись, сказал:

– Присаживайся, Андрей.

– Ну что… как жизнь-то олигарховская ковыляет, а, дядя Рома? – спросил тот почти весело.

– Благодаря тебе – не так, как хотелось бы. И вообще, Андрей – я хотел сказать тебе, что ты не совсем правильно ведешь себя последние несколько лет своей жизни.

Аскольд усмехнулся и развязно вытянулся в огромном глубоком кресле.

– Правда? – спросил он. – А почему не последние двадцать два года? Ну да ладно… – он передернул плечами и вопросительно посмотрел на дядю, – зачем, собственно, ты меня звал? Наверно, не для того, чтобы увидеть после гастролей и освежить в любящем сердце мой образ. Тем более что ты видел меня на вручении этой гребаной премии имени себя. (Конечно же, он врал, но олигарх-то об этом не знал.)

Роман Вишневский не привык, чтобы с ним разговаривали в подчеркнуто иронических, насмешливо циничных тонах. Даже в Госдуме или на собрании олигархов у Президента России. Но он никак не отреагировал на демарш племянника, а только постучал согнутым пальцем по столу и спросил:

– Что у тебя там вышло в этом… ну, в городе, где у тебя был последний концерт?

– А-а-а, уже донесли, – протянул Аскольд, – очень хорошо. А что у меня там вышло? В том-то все и дело, что ничего. Концерт был сорван какими-то жесткими ослами, если это так тебя интересует. Взрывчатка в колонках – забавно, правда?

– Правда? – переспросил Вишневский. – Сорван? Теперь это так называется?

Аскольд посмотрел на Романа Арсеньевича откровенно подозрительным, изучающим взглядом, а потом бросил:

– Ладно, не тяни. Выкладывай, что у тебя. Я же вижу, что ты имеешь сказать мне что-то достаточно важное.

– Я хотел сказать тебе, что в течение ближайших одиннадцати месяцев тебе не стоит находиться в России, – без обиняков заявил олигарх.

– Почему? Потому что меня кто-то там хочет убить? Сомневаюсь, чтобы это было причиной. Тем более что ты говоришь о моем отъезде только сейчас, после этого мерзкого инцидента с сорванным концертом. А ты, верно, хорошо знаешь, что там произошло.

– Да, из первых уст.

– Из каких это первых?

– Из уст Курицына.

– Што-о-о-о? – заорал Аскольд так, что Роман Арсеньевич страдальчески поморщился: он не переносил, когда в его присутствии недопустимо повышали голос. Даже на заседании Государственной Думы в исполнении вице-спикера Вэ Вэ Жириновского. – Кто-о-о? Курицы-ы-ын? Этот Гриль ощипанный? Сука-а!! Он мне еще ответил за все, что он сделал, падла!!

– Да, он доложил Адамову, что тебя прищучили. Быстро ты, однако, до Москвы добрался. Успел и в концерте поучаствовать.

Аскольд скрипнул зубами:

– Этот Гриль мне за все ответит!!

– Если тебе заблагорассудилось называть его этой гастрономической кличкой, то ты волен делать это, но не в моем кабинете. Будь так добр. Кстати, этот самый Гриль жаловался на тебя. Говорил, что ты взорвал квартиру, которую он снимал, и из-за этого погиб ее хозяин и один из людей Курицына. Это к вопросу о возмутительном наличии взрывчатки в колонках.

– А ты знаешь, что он, этот самый несчастный страдалец Курицын, решил поиграть со мной в похищение a la «чеченская граница» и, вероятно, хотел убить? Что эта сука и тварь собиралась…

Роман Арсеньевич резко оборвал племянника:

– Разумеется, мне все хорошо известно. Это я поручил ему это.

Мертвое молчание воцарилось после этих слов Вишневского, сказанных самым что ни есть обыденным тоном, словно они не несли в себе ничего из ряда вон выходящего. Аскольд открыл было рот, но потом, как будто захлебнувшись заполонившими его эмоциями, снова закрыл его и несколько секунд сидел неподвижно, ссутулив спину и вжав голову в плечи, как раздавленный непосильной тяжестью.

Роман Арсеньевич тоже молчал, поглаживая небритый подбородок и сверля непутевого племянника холодным немигающим взглядом.

– Это как?… – наконец пролепетал Аскольд. – Ты? Но ведь… я не понимаю… ты же сам мне…

– Разумеется, это была только имитация, – сказал Вишневский. – Если бы я хотел устранить тебя на самом деле, я бы прибег к помощи более профессиональных людей, чем этот Курицын, который, кроме балетной школы и службы в морском спецназе – таким оригинальным сочетанием жизненных уроков, – ничем не примечателен. Конечно, у него есть фальшивое удостоверение ФСО, но это так, бутафория. Помогли все эти забавные истории с двойниками. Адамов сам инструктировал, как следует с тобой поступить.

– Но зачем?…

– Чтобы показать тебе, Андрюша, как опасна профессия, которую ты – по недоразумению – избрал. Конечно, у нее есть свои плюсы – популярность и т. д. Но ведь это далеко не все, и упомянутый мной плюс легко превращается в минус. А в руках моих врагов, которым выгодно звонить, что племянник Романа Вишневского – скандалист, наркоман, психопат и педераст, этот плюс может стать страшным оружием. К тому же, – Роман Арсеньевич постучал пальцем по столу, на тебе мокруха. Я знаю. Поверь, Андрей, я хочу выпроводить тебя из страны, потому что здесь ты плохо кончишь. Вернее – кончат тебя. Уезжай.

– Но ты же испортил мне всю гастроль… – сказал Адриан, а потом улыбнулся чему-то своему…

– Конечно. Если бы я был таким мерзким тираном, каким ты, откровенно говоря, меня и считаешь, то я мог бы легко блокировать всю твою, с позволения сказать, творческую деятельность. Но я этого не делаю. Я просто прошу: уезжай на время из России. Жить здесь тихо и смирно ты не можешь, твоя обдолбанная наркотой или просто пьяная физиономия не сходит с газетных полос и не выветривается из журналов, ты то и дело влипаешь в конфликты с серьезным людьми, которых оскорбляешь умышленно ли, по недоумию, или просто так, из запоздалого молодечества. А я на этом несу большие убытки и, что гораздо хуже, ты компрометируешь меня.

– А если я не уеду?

– Я же вкратце продемонстрировал, на что я могу пойти. Курицын – это ребенок по сравнению с теми кадрами, которыми располагает Адамов. Не дразни меня… племянник. Последнее слово прозвучало особенно весомо – очевидно потому, что было произнесено с некоторым усилием. Аскольд постучал кулаком по колену непрерывно дергающейся левой ноги: он был сильно бледен и откровенно нервничал.

Потом поднял на олигарха глаза и сказал:

– И все-таки в твоем поступке есть положительная сторона: ты натолкнул меня на одну блестящую идею. Еще до того, как я поехал на гастроли.

– Это что же за идея?

– А про это я скажу тебе перед самым уходом.