Принц и Нищин, стр. 32

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ СЕМЕЙСТВА НИЩИНЫХ

Сережа и Алик оставили Гришку-выпивоху без внимания в тот самый момент, когда он разбил сливным бачком лобовое стекло «девятки», а потом сам вылетел в окно, прошу позволения за каламбур, с легкой руки сына. Сережа пошел на встречу с Романовым и Фирсовым в «Верго», а его папаша остался барахтаться под окном.

Разгневанный хозяин «девятки» бросился наверх, чтобы покарать негодяя, изуродовавшего его авто. Впрочем, в квартире он нашел только перепившуюся компанию, которая ничего не могла внятно объяснить, а только непрестанно предлагала выпить. Хозяин «девятки» выпить отказался, а вот желание незамедлительно набить морду тому, кто испортил его машину, выразил в полном объеме.

Впрочем, с семейства Нищиных взятки оказались гладки. Взять-то особо было нечего. Дарья Петровна, как мать-героиня, непрестанно и пространно материлась, пьяные дочки валялись по углам, а сожитель одной из сестер Нищиных взялся рассказывать несчастному автовладельцу про то, как плохо живется на свете бедным финнам, у которых сухой закон.

Водила уже хотел было махнуть на все рукой и улетучиться, но тут – на свою беду – в квартире появился Гришка, прихрамывающий и распространяющий в атмосферу замысловатые ругательства. Водитель сразу узнал его, а узнав, схватил за шкирку и принялся месить руками и ногами. Гришка был настолько пьян и оглушен падением, что никак не сопротивлялся, а только вяло трепыхался и невпопад икал.

Впрочем, вдруг водитель машины перестал бить его. Он пристально вгляделся в Нищина и спросил:

– Погоди… Григорий?

– Д-да, – мутно подтвердил тот.

– Ты меня не помнишь? Мы ж с тобой вместе сбежали из колонии и побратались. Ну конечно… точно! Я Рукавицын, Василий. Ты должен меня помнить.

Гришка по-ленински прищурился на Рукавицына и прислонился спиной к грязной стене. Одна его бровь поползла вверх, изломившись шалашиком, вторая только подпрыгнула и заняла исходную позицию.

– Василь? – неуверенно спросил он. – Эк… а точно ты! А… ну да! Эта-а… лет тридцать не виделись, твою мать! А то и сорок. Сразу не упомнишь.

Рукавицын покачал головой:

– Ну ты скажешь тоже: сорок. Мне самому сорок четыре, а ты с тобой, если мне память не изменяет, одногодки.

– А, ну да! – обрадовался Гришка. – Только я тебя должен быть на год старше, потому что меня в каком-то там классе на второй год оставляли.

Рукавицын тяжело вздохнул, осмотрел незавидное обиталище Нищина и сказал:

– Что ж ты до жизни-то такой дошел?

– А чево жизни? – обиделся Григорий. – Жизнь, так я тебе скажу, я не жалуюсь. Сын вот у меня только – полудурок. А так нормально. Только что ушел. А что я тебе машину попортил, так это он и виноват. Но мы… ик!.. свои все-таки… сочтемся!

– Сочтемся! – с сомнением выговорил Рукавицын, глядя на драные штаны Нищина и думая, что тот совершенно соответствует своей деклассированной фамилии. – Ладно… помял ты мне машинку, но по старой памяти… да уж. Все-таки побратались.

– А ты, Василь… ик!.. не это… не бедствуешь, я смотрю, – выговорил Гришка, рассматривая неброскую, но дорогую одежду Рукавицына и особенно часы на его левом запястье и прицепленный к поясу мобильный телефон.

– Нет, не бедствую. Я в Москве работаю. Хотя приходится мотаться по всей стране. Я сейчас настройщиком аппаратуры работаю у Аскольда. Певец такой модный, слыхал?

– А, ну да, – отозвался Гришка. – Вон там у моей дочки, у Аньки, на плакате болтается. Анька, дура, говорит, что этот Аско… Аскаль похож на нашего Сережку. Только чушь это собачья.

– Я приехал пораньше, чтобы проверить акустику этого клуба, вот, прямо напротив тебя который. Там послезавтра концерт Аскольда будет. Еду, а тут из окна этот твой сливной бачок вылетает и мне в стекло – хрррясь! А потом, оказалось, и ты сам вылетел.

– Это меня Сережка, паразит, выкинул. – сообщил глава семейства Нищиных.

Рукавицын кивнул, потом произнес:

– Ладно. Сейчас мне некогда. Зайду завтра. Или ты мне лучше позвони. Вот моя визитка, не потеряй. А то у тебя тут выпить… как-то не то. Ну, бывай, Григорий.

Он хотел было выйти, но Гришка вцепился ему в плечо и заговорил:

– Это… Василь… деньги уж коли есть, так займи по душам. А то вон оно как.

– Только не говори, что это на лечение, – отозвался Рукавицын, но деньги дал. Сто рублей.

Он появился не завтра, а послезавтра. И не один, а с высоким статным парнем, носящим смешную и совершенно ему не подходящую фамилию Курицын. Сама фамилия, а тем паче сочетание фамилий – Курицын и Рукавицын – рассмешило Гришку, и он смеялся до колик и до угрюмоватого тычка Василия:

– Ну, Григорий. Утихомирься. Дело к тебе есть.

Гришка поднялся с дивана.

– Как-кое дело?

– У тебя квартира большая? – спросил его Курицын, он же Гриль.

– Да, а что ж! Четыре комнаты, – гордо заявил тот.

– Нам нужна одна.

– Пожить, что ли? А… ну нет, я понял, – оценив брезгливую усмешку на лицах и Гриля, и Василия, исправился Гришка. – Комната, значит?

– И полная конфиденциальность, – добавил Гриль. – Я слыхал, ты недолюбливаешь своего сына?

– У-у-у… блина… чтоб…

– Все ясно, – оборвал его Василий. – В-общем, он не только тебе пакостит, но и другим людям. Серьезным. Нужно, чтобы он перекантовался у тебя два дня, но из квартиры его никуда не выпускать. Если мусора запалят, у тебя все чисто: скажешь, что у сына белая горячка, буянит, вот и пришлось связать. Думаю, что тебе поверят, – с непередаваемой иронией добавил Гриль.

– А кому… что? – взъерошился Гришка. – Кому он… а мне ничего за это не будет, что он кого-то там серьезных… нет?

– Будет. Будет гонорар. Если, конечно, он у тебя надежно перекантуется.

При слове «гонорар» Нищин насторожился и стал оглядываться по сторонам, а потом приложил руку к губам и выговорил:

– Тс-с-с… тут у меня жинка. Она если услышит про деньги, все под ноль вычистит. А сколько денег-то?

– А сколько хочешь. В разумных, конечно, пределах, – ответил Рукавицын.

Аппетиты Гришки не простирались дальше ящика водки, но тем не менее он зажмурил глаза и выдохнул:

– Пять… нет, десять тысяч!

Василий надменно улыбнулся, а Гриль сказал:

– Хватит и пяти.

– А… м-м-м…

– Аванса не будет! – резко оборвал его Курицын. – Мы не пенсионный фонд.

Григорий было надулся, но, посмотрев на холодное и ничего не выражающее лицо Гриля, сдулся и пробурчал:

– Ну да, конечно… меня можно обижать. Ну да, конечно.

Когда за гостями захлопнулась дверь, Гришка еще раз пробормотал свое «ну да, конечно», а потом просунул голову в, с позволения сказать, гостиную, превращенную в ночлежку и, убедившись, что жена и две дочери спят, а сожитель старшей квакает в туалете, вытащил из-за вешалки заначенную пластиковую бутыль самогона и отхлебнул.

А потом спрятал пойло и, повернувшись к зеркалу сначала одним боком, потом другим, важно поднял указательный палец и изрек:

– Пора пожить по-человечески.

Обнаружив, что их тюремщиком является ни кто иной, как отец Сережи Воронцова, Алик Мыскин долго и мутно смотрел на то, как Гришка разглядывает в зеркало свою новую одежду. Василий и Курицын-Гриль, от которого Аскольд, разумеется, так и не дождался вожделенного «кокса», ушли. В квартире остались только пленники да члены семейства Нищиных в составе прихорашивающегося г-на Григория, Дарьи Петровны, дремавшей вместе с мухами на балконе, и пьющих на кухне дочки и сожителя. На кухне же сидел и Толян – оставленный Грилем на квартире мелкогоуголовного вида хлопец, впрочем, на фоне Аниного сожителя выглядевший просто светочем интеллигентности и средоточием миролюбия и интеллекта.

Гришка повернулся к Аскольду и, вытянув из новых джинсов штаны, сказал:

– Ну что, гнида… понял, как отца родного бить? Забыл, щенок, как я тебе в детстве драл? Это хорошо, что тебя вот так тут разложили. Я сейчас тебе напомню. А-а-а, сука!